Роман Пути небесные как итог духовных исканий Ивана Сергеевича Шмелева
Роман Пути небесные как итог духовных исканий Ивана Сергеевича Шмелева
МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ
РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
ВЯТСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ
ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ
Филологический факультет
Кафедра литературы XX века и методики обучения литературе
Выпускная квалификационная работа
Роман «Пути небесные» как итог духовных исканий
Ивана Сергеевича Шмелева
Выполнила студентка 5 курса филологического факультета
И.А. Куклина
Научный руководитель: кандидат филологических наук, доцент Г.Н. Шершнева
Допущена к защите в ГАК
Зав. Кафедрой ______________ Лузянина Л.Н.
Декан факультета ______________ Лицарева К.С.
«______» ________________ 2001 г.
Киров
2001
Содержание:
Введение…………………………………………..……..…… 3
Глава 1 – Путь к вере. Духовные искания……………....…..19
Глава 2 – Отражение духовных исканий писателя в его художественных произведениях….……. 40
Глава 3 – Роман «Пути небесные»
3.1. История создания. Прототипы главных героев.. 62
3.2. Жанровое своеобразие романа………………… 70
3.3. Система образов…………………………..…..… 77
3.4. Проблематика романа «Пути небесные»..…….. 82
Заключение……………………………………..….………… 100
Библиография………………………………………………… 102
Введение
Шмелев Иван Сергеевич (1873 – 1950) – выдающийся русский писатель и
публицист. Яркий представитель консервативно-христианского направления
русской словесности, был одним из самых известных и популярных писателей
России начала века. После того, как в 1920 г. в Крыму большевиками был
расстрелян его сын, - русский офицер, - могилу которого Шмелев отчаялся
найти, писатель в 1922 г. эмигрировал. В изгнании стал одним из духовных
лидеров русской эмиграции. Шмелева высоко ценили И. Ильин, И. Куприн, Б.
Зайцев, К. Бальмонт, Г. Струве. Архиепископ Чикагский и Детройтский Серафим
(знакомый со Шмелевым по миссионерской обители преподобного Иова
Почаевского на Карпатах) писал о нем так: «Дал Господь Шмелеву продолжить
дело заветное Пушкина, Гоголя, Достоевского – показать смиренно-сокровенную
православную Русь, душу русскую, Божиим перстом запечатанную» (51,401).
Он не мог жить без живого русского слова, без чтения русского. Шмелев
постоянно писал о России, о русском человеке, о русской душе, затрагивал
вопросы монашества, старчества. Для Шмелева тема России была не только
главной, но и единственной. Вот почему Шмелев, быть может, острее чем кто-
либо другой из русских писателей зарубежья, так близко к сердцу принимал
все, что было связано с Россией. По словам Бальмонта, лишь Шмелев «воистину
горит неугасимым огнем жертвенности и воссоздания – в образах, - истинной
Руси» ( 76 ).
Шмелев много сделал для того, чтобы вернуть России память о себе,
память о давно забытых обычаях и обрядах, о неисчерпаемых богатствах
русского языка, о Святой Руси. «Моя жизнь – вся открыта, и мною написанное
– мой паспорт. Я больше полувека – русский писатель и знаю, каков его долг»
( 79 ).
За рубежом И. Шмелев выпустил более двадцати книг, с годами в
творчестве Шмелева центральное место заняли воспоминания о прошлом –
«Богомолье», 1931, «Лето Господне», 1933-48. За рубежом к нему приходит и
мировое признание. Так, Томас Манн, давая в одном из писем Шмелеву (1926г.)
оценку повести «Неупиваемая чаша», взволнованно писал «о чистоте и
граустной красоте, богатстве содержания произведения» и делал вывод, что
Шмелев и в любви и в гневе остается на высоте «русского эпоса».
Сегодня происходит не просто возвращение – воскрешение Шмелева-
писателя, который еще недавно зачислялся некоторыми профессорами и
словесниками в разряд натуралистов, бескрылых бытописателей. Феномен
Шмелева едва ли не самый удивительный во всем возвращенном мире русской
литературы нашего века.
Дореволюционная критика
И.С. Шмелев, по утверждению его собратьев по перу – М. Горького, А.
Серафимовича, А. Куприна, Н. Телешова, С. Сегреева-Ценского, Л. Андреева, -
многих дореволюционных и советских критиков – А. Дермана, Н. Коробки, В.
Львова-Рогачевского, Г. Горбачева, Б. Михайловского, О Михайлова, В.
Келдыша – является одним из видных представителей русской реалистической
литературы начала ХХ века. После публикации рассаказов «В норе», «Распад»,
«Господин Уклейкин». Горький писал Шмелеву «Эти вещи внушили мне
представление о Вас как о человеке доровитом и серьезном. Во всех трех
рассказах чувствовалась здоровая, приятно волнующая читателя неврозность, в
языке были «свои слова», простые и красивые, и всюду звучало драгоценное,
наше русское, юное недовольство жизнью. Все это очень заметно и славно
выделило Вас в памяти моего сердца – сердца читателя, влюбленного в
литературу, - из десятков современных беллетристов, людей без лица».
(13,28,107).
Всероссийскую известность И.С. Шмелев получил после выхода в свет
повести «Человек из ресторана» (1911). Однако даже, казалось бы, всеми
отмеченный, «Человек из ресторана» не получил в критике единодушного
одобрения. Он, как отмечалось в рецензии «Утра России» (44),
воспринимался различно, в зависимости от «психологии и убеждений» самого
критика. Это свидетельствовало о том, что на поднятые Шмелевым общезначимые
проблемы различные слои русского общества реагировали неоднозначно.
Из критической направленности повести некоторыми делался едва ли не
революционный вывод. Это «зеркало великой молодой страны, таящей в себе
источник страшной необъятной силы и самых прекрасных возможностей» ( 44 ),
- писал рецензент журнала «Путь» С. Недолин. Н Коробкой назвала ее
«общественной сатирой». Бурно прореагировал на появление повести А.
Измайлов, назвавший ее автора «поэтом всполохов». Этой метафорой он хотел
сказать, что художник находится в предощущении тех «тревожных и радужных
зарниц», которые уже «сверкнули над русской жизнью» ( 44 ). По его мнению,
Шмелев сумел заразить читателя «ненавистью к буржуйству», «передать
прекрасную жалость к народу-партии», воплотить «мерцание другой правды» и,
таким образом, стал «летописцем новой России». Критики марксистской
ориентации в текстах Шмелева находили революционные лозунги, в его героях
подчеркивали «резкое бунтарство». Социал-демократ В.Л. Львов-Рогачевский
творчестве писателя отметил «неподдельный демократизм» ( 44 ), а в 1912
г. бросил чеканную формулу: «Шмелев – художник обездоленных» ( 44 ),
опровержением которой занялись позже многие его оппоненты. Уточнить,
скорректировать этот однозначно социологический вывод взялся критик «Утра
России», заметивший, что «демократизм писателя не головной, не
интеллигентский, а почвенный и глубокий» ( 44 ). В критике того
времени наблюдалась такая тенденция: каждая общественная группировка
стремилась сделать из писателя выразителя своей программы. Поэтому он в
трактовке критиков представал то леворадикальным либералом, то революционно
ориентированно почвенником. И все же окончательно связать писателя с каким-
либо четко выверенным общественным идеалом не удавалось. В каждом новом
своем произведении Шмелев оказывается непредсказуемым, неожиданным. Нередко
это вызывало раздражение у многих критиков, которые стремились дать ему раз
и навсегда устойчивое определение, утвердить единообразный подход к его
творчеству. Может быть, потому, что и «Человека из ресторана» нельзя было
оценить однозначно, резко отрицательно отнесся к повести М. Левидов( 44 ),
не обнаружив в ней ничего, кроме «ловко и интересно выполненного трюка»
(имелся в виду прием сказа). По мнению Левидова, в повести все – и типы, и
социальная критика «элементарно и шаблонно», «жидко и незначительно».
Поэтому нет никакого основания говорить о «Человеке из ресторана» как об
«общественной сатире».
Среди не принявших шмелевскую повесть был и Ал. Ожигов, расценивший ее
как не очень удачную «имитацию Горького». Не очень удачную потому, что она
изрядно подпорчена «демократическим гневом лубочного рисунка». Однако
прямые сопоставления с горьковским творчеством не выглядели убедительно.
Скороходов, конечно же, не Кожемякин, в чем пытался уверить читателя
Ожигов, ему не присущны ни «мертвенное многословие», ни угнетающая
окружающих рассудительность.
Критики пытались выявить творческую индивидуальность Шмелева. Но все
же в большинстве своем склонялись к тому, что он принадлежит к типу
писателей-бытовиков. Так, Колтоновская хвалит художника главным образом за
умение «рельефно и живо» передавать «яркий колорит быта». Но были среди
критиков и такие, кто настаивал на том, что даже повествуя, казалось бы, об
обыденном и незначительном, писатель говорит о вечном. В Скороходове
увидели «почти национальный» тип. Символическая трактовка была дана даже
месту действия – ресторану, который был воспринят как «сама Россия». Эти
критики подчеркивали, что после прочтения жизнеподобных рассказов писателя
возникает, словно бы при соприкосновении с лирикой, «сочувственное,
возвышенное, творческое волнение», душа соприкасается с безбрежным миром
жизни, страстей, природы, за бытовой повседневностью, раскрывается, как
писала Колтоновская, бесконечность. Она пишет о Шмелеве как о
внерассудочном, стихийном, почвенном художнике, воплощающем в себе
иррациональное чувство жизни. Поэтому для нее столь естественной
оказывается параллель Шмелев – Вересаев, чью повесть «К жизни» она считала
наиболее ярким образцом интуитивно-творческого постижения бытия.
Центральным вопросом при обсуждении особенностей творчества Шмелева
становилось направление, в котором развивалось и будет развиваться его
дарование. «Рисовать жизнь он умеет … чудесно, образно, ярко, выпукло», -
писал И. Василевский и добавлял, что поскольку исключительна, необычайна
живопись картин этого художника, он свободно обходится без фабулы,
сюжетного движения.
Постепенно размышления о творчестве Шмелева переросли в разговор о
путях развития русской литературы. Что она предпочтет? Какой ориентир
выберет? Путь изобразительность, игры со словом, живописания деталей? Или
будет углублять проблемно-социальный аспект произведений? Шмелев в этом
плане давал повод для далеко идущих размышлений. Часть критиков утверждала:
писатель не захочет, да и не сможет оставаться только беллетристом. В этом
смысле особенно много пищи для разговоров дала «Пугливая тишина», поскольку
не каждый, как А. Бурнакин, смог обнаружить в ней сгусток
безнравственности, а также восхитившая З. Гиппиус «Поденка», с которой по
мнению этого критики, наметилось «чудное превращение» Шмелева из скромного
беллетриста в «писателя – описателя», дающего «образцы модерна». А. Редько
разглядел за претенциозностью «Пугливой тишины» гуманитарное переживание.
Тайное тайных этого рассказа, считал критик, - стремление не дидактическими
средствами, не нравоучительными сентенциями, а чисто художественным
способом вызвать в читателе «отвращение» к «пробуждению звериного элемента
в людях».
Таким образом, можно говорить о пристальном внимании критики к
произведениям Шмелева в дореволюционный период. Но как бы ни были порой
резки и суровы высказывания рецензентов, критическая мысль того времени
сходилась в одном весьма определенном: Шмелев – писатель своеобразный и
талантливый.
И.С. Шмелев в критике русского зарубежья.
Ты Русский – именем и кровью,
Ты Русский – смехом и тоской,
Хозяин словом и присловью,
Но мы здесь – песней за рекой
К далеким зыблем звук тугой,
Но слышит Кто-то нас Другой,
В свой час Он кликнет к нам с любовью:
«Пора. Пришел возврат домой,
В наш верный край, в дом Отчий мой».
В последнее десятилетие русские читатели получили возможность
познакомиться с некоторыми зарубежными критическими работами, посвященными
творчеству И.С. Шмелева. Их авторы – русские эмигранты: Г. Адамович, Г.
Струве, И. Ильин, А.В. Карташов, К. Бальмонт.
В годы эмиграции Шмелев опубликовал довольно много произведений и
русская эмигрантская критика откликалась на них рецензиями и статьями.
Характерна позиция философа И. Ильина, друга Ивана Сергеевича. Вот как он
пишет: «Россия творится ныне более всего в кельях. В их сосредоточенности и
ясновидении, в их молчании, в их скорбных молитвах… Вот перед нами
творческая келья Ивана Сергеевича Шмелева, где он сам, страдая и терзаясь
вместе с Россией и о России, созерцает ее муку как явление мировой скорби»
(29,6,110-111). Касаясь вопросов творческого метода и вдохновения писателя
Ильин пишет: «Грянет гром, налетит и осенит вдохновение – тогда все горит и
цветет, тогда в нем стоны, вздохи и вопли, и молитва, и ликование. … это
означает, что Шмелев творит в некоторой художественной одержимости. Именно
поэтому тот, кто прочитал одно из завершенных произведений, никогда не
сможет забыть его».
Не оставили равнодушным исследователя и самые вершинные произведения –
«Лето Господне», «Богомолье»: «И чуется мне, что эту книгу написала о себе
сама Россия пером Шмелева; выговорила о себе глубинную правду … утвердила
себя навек…» («О Лете Господнем»). Ильин воспринимал «Лето Господне» как
подлинно новаторское произведение. В нем, по его мнению, впервые в
художественной литературе произошла встреча «мироосвящающего православия с
разверстой и отзывчиво-нежной детской душой», но встреча состоялась не в
догмате, не в таинстве, не в богослужении, а в быту, «ибо быт насквозь
пронизан токами православного созерцания». Ильин считает: цель Шмелева –
показать, как быт взрослого народа превращается в эпическую поэму о России
и об основах ее духовного бытия. «Так Шмелев показывает нам русскую
православную душу в момент ее пробуждения к Богу, в период ее первого
младенческого восприятия Божества» ( 29 ) – Шмелев показал в этом
произведении «православную Русь из сердечной глубины верующего ребенка»
И ныне на наших глазах после всего испытанного и поведанного Иван
Сергеевич Шмелев дал новый ответ, по-новому. И ответ в этот раз – древен,
как сама Русь Православная, и юн, как детская душа или как раннее Божие
утро. И в этой древности – историческая правда его ответа, а в этой юности
– несравненная религиозная и лирическая прелесть поэмы (о «Богомолье»).
Критика русского зарубежья дала анализ таких произведений писателя
таких произведений писателя, как «Солнце мертвых», «Лето Господне»,
«Богомолье», «Пути небесные». В работах критиков русского зарубежья на
первый план выходили вопросы творческой индивидуальности, стиля,
художественного метода, жанровой системы писателя. Особое внимание
исследователи уделяли языку писателя. Вот как писал в 1933 г. в своей
работе, посвященной 60-летию И.С. Шмелева А.И. Куприн: «Шмелев теперь –
последний и единственный из русских писателей, у которого еще можно учиться
богатству о мощи и свободе русского языка». Будучи сам прекрасным мастером
русского стиха, Бальмонт особенно ценил великолепный русский язык Шмелева.
Поздравляя писателя с юбилеем, он писал о «славном служении Русскому Слову,
России и тому глубинному Русскому языку, желаннее которого нет для меня на
земле ни одного языка». Оценивая «Нашу Масленицу» Шмелева, Бальмонт писал:
«Когда я читал его вслух, мы и плясали, и смеялись, и восклицали, и плакали
– да, и плакали. Это – чудесно. Это – родное. Хочу сказать о Вашем языке. Я
хмелею, читая «Масленицу».
Адамович так оценивает языковую насыщенность: «…словесный
изобразительный напор силен у этого художника, но как сложен и причудлив
его рисунок. Страница Шмелева необычайно насыщена, порой даже чересчур,
будто изнемогая под тяжестью стилистических завитушек», ни одной пустой
строки, и читатель, слишком уж обильно угощаемый, иногда жаждет отдыха
– ну хотя бы на полстранички побледнее, посуше, попроще!»
О языке много писал Ильин: «Язык Шмелева приковывает к себе читателя с
первых же фраз. Он проходит перед ним в чинной процессии и не бежит, как у
иных многотомных романистов, бесконечным приводным ремнем». «При всем том
этот язык прост. Всегда народен. Часто простонароден». Ильин предлагает
заполнить эти слова энергией читательской души, вчувствоваться в изложение
рассказчика, отдать повествованию воображение, раскрыть сердце. «…Не Шмелев
играет словами, как бывает у Лескова; у Шмелева играют сами слова». Ильин
делает вывод: «Богатствами русского языка Шмелев владеет, как редко кто.
Власть над словом родится из стихии художественного образа. Они суть верные
и точные знаки образных событий и духовных обстояний».
За рубежом были написаны и опубликованы первые исследования о Шмелеве-
художнике, писались статьи, рецензии. Известный голландский ученый Николас
ван Вейк – исследователь древнерусской и классической русской литературы,
которая стала учебным пособием для студентов, переводит на голландский «Про
одну старуху», а в предисловии относит имя Шмелева к классикам русской
литературы. Иван Сергеевич направил голландскому слависту письмо, в котором
выражал сомнения в такой высокой оценке. «Нельзя так! Это – для меня – и
лестно, и – честно говорю – стыдно изрядно» ( 77 ).
Большой интерес представляет точка зрения друга писателя – поэта, по
мнению Брюсова, «безраздельно царившего над русской поэзией», Константина
Бальмонта. Поэт посвятил Ивану Сергеевичу много стихотворений, написал о
нем несколько очерков. Писатель посылал поэту свои сочинения, иногда –
стихи. «Вы для нас – как Свет Тихий»,- пишет Бальмонт о Шмелеве. Поэт
всегда восторженно реагировал на выходившие новые произведения. Например,
после «Богомолья» Бальмонт писал: «и не скрою, что раза два голос пресекся
и слезы, которых не стыдно, — и все же немножко было стыдно, — брызнули из
глаз... "Молодец!" Душа отдохнула...Да лучшее у Вас — все, каждая
подробность, переселяющая в картину и делающая взрослого ребенком, а
исконное Русской души Вы вздымаете над сатанинским маревом, и марево тает,
а в исконное веришь». Также известен факт, что перед смертью поэт попросил
прочесть из книги «Богомолье», как бы последнее паломничество поэта в
Россию. Бальмонт не только горячо отзывается о творчестве Шмелева, но
защищал от нападок порой несправедливой эмигрантской критики. В 1927 г. в
«Современных записках» была опубликована рецензия Георгия Иванова на
«Любовную историю»: «В «Истории любовной» нет ничего кроме бесконечного,
«вертлявого» языка, стремящегося стенографически записывать «жизнь», и, как
всякая механическая запись, - мертвого во всей своей «живости»».
Бальмонт написал открытое письмо в газету "Последние новости" с
просьбой дать объективную оценку творчества Шмелева — "человека кристальной
души, писателя, уже работавшего десятки лет, и художника блестящего
дарования". 27 декабря 1927 г. он писал:
«Мой дорогой друг Иван Сергеевич,
Мы были взволнованы радостно Вашим взволнованным братским письмом. Но
не стоит, правда, ни летом Вам, ни зимою мне волноваться так, из-за
другого. Да, мы не выйдем никогда из этих волнений, если будем так близко
принимать к сердцу проявления низкой звериности и — хуже — дрянной
животности, в той человеческой трясине, которая нас окружает. Их, этих
гадов, мы не переделаем, а себя надсадим. Ну, правда, все-таки образумить
их несколько и заставить посдержаться мы сумеем, и Вы, и я, не завися друг
от друга и ни в чем не сговариваясь. Для нас наше светлое и божеское в
нашем человеческом, достаточное ручательство, что наши глаза не лгали друг
другу, когда наши глаза и голоса менялись приветами и радостью жизни в
свете и правде». ( 76 )
Нельзя сказать, что произведения Шмелева всегда встречались
восторженно, скорее наоборот – Шмелев был практически одинок в культурной
среде русских эмигрантов, имевших преимущественно «левую» либерально-
демократическую и западную ориентацию. В своей книге «Московиана» Сорокина
пишет: «Критику раздражал патриотизм и национальная устремленность
творчества писателя». «Черносотенной полицейщиной» окрестила эмигрантская
пресса роман «Солдаты», где достойно показаны царские офицеры. Различно
воспринимался писателями-эмигрантами патриотизм Шмелева. К Бальмонт писал о
нем: «Ни на минуту в своем душевном горении он не перестает думать о России
и мучиться ее несчастьями». Адамович же, анализируя творчество Ивана
Сергеевича, упрекаел его в излишнем патриотизме: «Патриотизм – струна, на
которой играть легко, особенно теперь, после всех несчастий и невзгод». Из-
за подделки под преувеличенно русский стиль или размер Бунин презирал
Шмелева, хотя и признавал его дарование. Как величайшее достоинство отмечал
А.И. Куприн русскость писателя: «Шмелев из всех русских самый распрерусский
да еще и коренной, прирожденный москвич, с московским говором, с московской
независимостью и свободой духа». К. Бальмонт также ставил это в достоинство
Шмелеву: «Особливая русскость Шмелева, сказывающаяся во всех его
произведениях, создала ему большую славу не только в России. Он переведен
на все европейские языки. Его хорошо знают также и в Америке и в Японии».
Вот, например, известен восторженный отклик Томаса Манна, который писал 26
мая 1926 г. отзыв на «Неупиваемую чашу»: «Глубоко взволнован чистотою и
грустью красоты Вашего произведения, которое хотя и мало по своим размерам,
но так богато по своему содержанию и находится, как в любви, так и гневе,
на высоте Русского Эпоса, оставаясь в то же время глубоко личным
произведением! Что меня больше всего тронуло – это Ваше ощущение
благородства искусства, которое выражено трогательно и проникновенно»
(43,318).
А между тем Шмелеву было тяжело и мучительно на чужбине: в письме
Куприну 19 сентябри 1923 г. он писал: «Думаете, весело я живу? Я не могу
теперь весело! И пишу я – разве уж так весело? Сейчас какой-то мистраль
дует, и во мне дрожь внутри, и тоска, тоска. Доживем дни свои в стране
роскошной, чужой, все – чужое. Души-то родной нет, а вежливости много
Все у меня плохо, на душе-то.»
Многочисленные отклики вызвала книга «Солнце мертвых». Эмигрантский
критик В. Шлецер в журнале «Современные записки» (хх 1924 г., с. 433)
назвал «Солнце мертвых» «совсем не преображенным сырым психологическим и
бытовым материалом», чтение которого дает «тягостное до боли ощущение». О
«жестокости» и «мучительности» этой книги говорили и другие, писавшие о
ней: «Читаешь ее и чувствуешь, будто бы все время тебя подвергают казни, и
вместе – нет сил оторваться, - писал В.М. Зензинов в «Современных записках»
(ххх 1927, с. 552). «Солнце мертвых», конечно, не беллетристика. Это
документ о страшных днях Крыма после разгрома Белой армии, - пишет Глеб
Струве в своей книге «Русская литература в изгнании», - страшное
свидетельство не только о медленном физическом умирании людей и животных,
но и о нравственном ущемлении и духовном вырождении». Амфитеатров в статье
«Страшная книга» писал: «Одного я не понимаю: как у Шмелева хватило сил
написать эту книгу? «Солнце мертвых» это не счет отца за гибель сына. Это
картины красного террора в Крыму, написанные и рукой художника, и
израненным сердцем отца и гражданина». Он называет эту книгу «самой
страшной книгой во всей мировой литературе». Более оптимистична точка
зрения И.А. Ильина: «Образы Шмелева ведут от страдания через очищение к
духовной радости. В этом духовный путь его художества. Через это
открывается и его художественный Предмет» (29,6,397).
Религиозный писатель Борис Зайцев писал о Шмелеве: «Писатель сильного
темперамента, страстный, бурный, очень одаренный и подземно навсегда
связанный с Россией, в частности с Москвой, а в Москве особенно – с
Замоскворечьем. Замоскворецким человеком остался и в Париже, ни с какого
конца Запада принять не мог».
Современная критика.
Изучение творчества Шмелева не прекращалось и в советское время.
Лучшими, как правило, считались дореволюционные произведения, которые
характеризовались глубоким знанием быта, гародного языка. Наиболее
значительными считались повести «Распад» (1907), «Гражданин Уклейкин»
(1908), «Человек из ресторана» (1911). В 1990-х гг. после возвращения
большей части творческого наследия писателя в Россию, резко возрастает
интерес к его поздним произведениям. Писали немало и основательно как
русские исследователи: А.П. Черников, М.М. Дунаев, О.Н. Михайлов, А.М.
Любомудров, так и зарубежные: на немецком языке вышли две фундаментальные
книги М. Ашенбреннера и В. Шрика. Важное значение имеет монография
американской исследовательницы О.Н. Сорокиной.
Известный литературовед, преподаватель Московской Духовной Академии
М.М. Дунаев проводит глубокий анализ произведений Шмелева в своей книге
«Православие и русская литература», где он рассматривает духовное
становление писателя. Даже для первых произведений Шмелева, - считает
Дунаев, - характерно стремление выявить лучшее, доброе, светлое, что
присуще душе человека – и что хоть в малой мере выражает присутствие в
человеке образа его Творца. Анализируя его поздние произведения,
исследователь приходит к выводу о том, что среди других религиозных
произведений Шмелева, выделяется как итог духовных исканий роман «Пути
небесные», о котором он пишет как о «великом и еще не оцененном
произведении русской литературы». Другой крупный исследователь, доктор
филологических наук А.М. Любомудров также характеризует Шмелева как глубоко
православного писателя. В своих статьях он дает оценку как ранним так и
религиозным произведениям, таким как «Няня из Москвы», «Старый Валаам»,
«Богомолье», о которых он говорит, что «писатель запечатлел не просто
красоту народной души, но цельное православное мировоззрение, подлинно
христианский взгляд на мир и человека».
А.П. Черников в 1974 защитил диссертацию, посвященную творчеству
Шмелева. В работе исследуются произведения писателя, опубликованные в
восьмитомном собрании его сочинений, в периодической печати, альманахах и
сборниках. Широко привлечены также различного рода архивные материалы,
впервые рассматриваются неопубликованные произведения писателя. Для
выявления важнейших особенностей проблематики, поэтики и места Шмелева в
литературном процессе эпохи. Его творчество рассматривается в
типологическом сопоставлении с творчеством А.П. Чехова, Л. Толстого, М.
Горького, И. Бунина и других писателей второй половины XIX – начала XX вв.
О.Н. Сорокина в монографии «Московиана: жизнь и творчество Ивана
Шмелева», опираясь на архивные данные, анализирует весь жизненный путь
писателя и дает достаточно полный анализ его произведений. Эта монография
является на сегодняшний день наиболее полным описанием жизни Ивана
Сергеевича.
Интересна статья «Исповедь земле», в которой В.В. Калугин пишет о
романе «Лето Господне» как о самой настоящей исповеди родной земле. Также
он пишет, что в эмиграции Шмелев, с особой болью переживает утрату Святой
Руси, молится и исповедуется России, «верит, что когда-нибудь, как и раньше
на Троицын день, по Русской земле вновь пройдет Господь, благословит ее – и
она возродится к новой, лучшей жизни: «и будет лето благоприятное» – лето
Господне».
Елена Антонова в статье «Вечный круг» рассматривая отношение к
Советской России Бунина и Шмелева, отмечает подлинно христианский взгляд
Ивана Сергеевича на происходящие страшные события: «после долгих лет
эмиграции в Париже, с роковой неизбежностью теряя все самое близкое и
дорогое для себя: Родину, единственного сына, жену, не озлобился, выстоял и
сумел найти путь, "ведущий человека из тьмы, — через муку и скорбь к
просветлению". В 1923 году, уже зная о гибели сына в Крыму, он вкладывает в
уста одного из персонажей "Солнца мертвых" такие слова: "Ничего мне не
страшно, земля родная, народ русский. Есть и разбойники, а народ ничего,
хороший. Ежели ему понравишься — с нашим народом не пропадешь!"». Таким
образом, автор статьи делает вывод, что перенесенные страдания привели
писателя к вере и укрепили в ней.
Президент Российского фонда культуры Никита Михалков писал, что "имя
Ивана Шмелева дорого каждому русскому человеку. Его слово не давало
россиянам забывать Россию церквей и малинового звона, православия; Россию,
сохранившую вековые традиции нашей Родины".
Патриарх Московский и всея Руси Алексий II в своем слове об Иване
Шмелеве, произнесеннм в Донском монастыре при перезахоронении праха
писателя, говорит о нем как о великом русском православном писателе. Он
отмечает: «Произведения его проникнуты глубоко церковным, православным,
лично пережитым мироощущением… Шмелев посвятил все свое творчество, все
свои силы и таланты тому, чтобы "оповестить" людей о истинности веры
православной. Его сочинения для русских людей в эмиграции стали больше, чем
просто литературой, ими утоляли духовный голод».
Актуальность темы. Цели и задачи работы.
Среди произведений писателя, как видно из обзора критической
литературы, наименее изученным является его последний роман «Пути
небесные». Между тем, сам писатель этому произведвнию придавал
исключительно большое значение и рассматривал его как итог своих духовных
исканий. В настоящей работе ставятся следующие задачи:
1) проследить духовные искания Шмелева, который прошел сложный путь от позитивистских взглядов к православному мировоззрению
2) рассмотреть отражение духовных взглядов в его художественных произведениях
3) проанализировать роман «Пути небесные» как произведение, которое явилось своеобразным итогом духовных исканий Шмелева
Работа состоит из введения, трех глав и заключения. Библиография включает
87 произведений, в том числе – данные из сети Internet 12 статей.
Глава 1. Путь к вере. Духовные искания И.С. Шмелева.
Долгое время наше литературоведение не затрагивало вопрос о духовных
поисках Шмелева, о его религиозности и мировосприятии. Для критиков он был
одним из представителей демократического направления в русской литературе
начала века, одним из художников критического реализма.
В отличие от советской критики в литературе русского зарубежья не была
обойдена вниманием тема духовных исканий Ивана Сергеевича Шмелева.
Среди лучших работ сохранивших значение до настоящего времени – статьи
писателя, философа Ивана Ильина. В своей книге «О тьме и просветлении»
Ильин пришел к заключению, что с точки зрения духовных ценностей
Православия Иван Шмелев являет собой высший тип писателя – «Он подлинно
национальный», - писал Ильин в своей книге, - в Шмелеве – художнике скрыт
мыслитель. Но мышление его остается всегда подземным и художественным.
Верой в Россию исполнено творчество религиозного писателя И.С. Шмелева» (
87 ).
Анализируя творчество Шмелева, Ильин пишет о всеобъемлющей любви
писателя к России как о великой духовной ценности, ставя его в один ряд с
классиками русской литературы. «Так о России не говорил еще никто. Но живая
субстанция Руси – всегда была именно такова. Ее прозревали Пушкин и Тютчев.
Ее осязал в своих неосуществимых замыслах Достоевский. Ее показывал в своих
кратких простонародных рассказах Лев Толстой. Ее проникновенно исповедовал
Лесков. Раз или два целомудренно и робко ее коснулся Чехов. Ее знал, как
никто, незабвенный Иван Егорович Забелин. О ней всю жизнь нежно и строго
мечтал Нестеров. Ее ведал Мусоргский. Из нее пропел свою серафическую
всенощную Рахманинов. Ее показали и оправдали наши священномученики и
исповедники в неизжитую еще нами революционную эпоху. И ныне ее, как никто
доселе, пропел Шмелев» ( 29 ).
По мнению Ильина все книги Шмелева, от самых крупных и значительных,
таких как «Солнце мертвых» и «Лето Господне», до повестей и рассказов – это
«исповедь раненного сердца» писателя, который всегда находился вне всяких
литературных «течений», «направлений» и «школ». Ильин пишет о Шмелеве как о
«поэте мировой скорби», т.к. он сам изведал эту скорбь до дна, и потом
преподнес нам в своих живых трагических и лирических образах. «Этим, -
пишет Ильин, - и выражается основной смысл творчества и искусства Шмелева.
Шмелев, подобно Достоевскому, есть ясновидец человеческого страдания. Он
знает его на всех ступенях и во всех состояниях человеческой души – от
железного дикообразного деда до утонченно – умствующей души ученого, от
детского воспоминания до окаянной ожесточенности. Он принимает его, чтобы
художественно изболеть его и пронести его к осмыслению и к освобождению. Он
как бы прорывает выход из тьмы к свету, из мятущегося злосчастья к Господу.
И не раз он уже касался той точки, где страдающий человек чувствует, что
Божия милость и благость начинают сиять ему, зарывшемуся в своем страдании
и ожесточении. И тот, кто их ищет, - пусть обратится непосредственно к его
сознанию» ( 29 ).
В последние годы в связи с возвращением на родину наследия Шмелева в
достаточно полном объеме, исследователей все чаще привлекает вопрос о
духовной эволюции писателя, проблема «Православие и художественное
творчество Шмелева». В настоящее время существуют несколько точек зрения на
эту проблему.
Одна из них принадлежит известному ученому, доктору филологических
наук, А.М. Любомудрову. Он считает, что душевные потрясения привели Шмелева
в 1920 г. к серьезному духовному перелому и значительно отразились на
последующем творчестве художника. Именно этот перелом позволил писателю
создать лучшие произведения, где он не только ярко описал церковный быт,
но, «как никто до него из русских писателей, глубоко и полно воссоздал
целостное православное мировоззрение». До Октября, считает исследователь,
Шмелев создает произведения «гуманистические по духу, вдохновленные
надеждами на земное счастье людей в «светлом будущем»» и уповает «на
социальный прогресс и «просвещение» народа». Писателя занимают социальные и
нравственно-психологические аспекты личного и народного бытия. И даже
«рассуждения его героев, - пишет Любомудров, - о тайне жизни, о неких силах
и законах, управляющих миром, как правило, представляют собой «расплывчатые
философские мечтания». Характеризуя пережитый писателем духовный перелом,
Любомудров делает акцент на роли внешних обстоятельств, связанных с
событиями Октябрьсого переворота, ужасами крымской резни 1920-1921гг. и
гибелью сына, участника гражданской войны. Огромные изменения в
самочувствии писателя, в его духовном и эмоциональном настрое в этот период
находили и современники. Так, Б. Зайцев, встретивший Шмелева в Берлине в
1922 г.,вспоминал, что тот находился в состоянии «внутренней убитости».
Исследуя раннее творчество И.С. Шмелева, Любомудров приходит к выводу, что
оно не было религиозным. «Церковные обряды, таинства, если и отражаются на
страницах его книг, - пишет он, - то играют либо эстетическую роль, как
«символы» чего-то радостного и возвышенного, либо освещаются с чисто
рационалистических позиций». Так, сцена причащения в «Гражданине Уклейкине»
(1907), несмотря на ощущения героя, «что все перед Господом равны»,
остается, по его мнению, социальной карикатурой, а молодой революционер
Колюша в «Человеке из ресторана» (1911), смеющийся над верой и всецело
доверяющий науке, выглядит куда симпатичнее, чем его оппонент Кирилл
Северьяныч – тупой и злобный лицемер, ханжа, в чьи уста вложен автором
призыв «терпеть и верить в промысел Божий». А в «Неупиваемой Чаше» духовное
закрыто перед автором, т.к. он преклоняется перед гениальной личностью
иконописца, пишущего образа «по своей воле», создающего в «любовном экстазе
якобы чудотворную икону». Любомудров допускает в раннем творчестве «некую
тоску – то грустно-меланхолическую, то сгущающуюся до безысходного отчаяния
– по чему-то светлому и подлинному», но не постепенную духовную эволюцию.
Он глубоко убежден, что о религиозном мироощущении писателя на данном этапе
не может быть и речи.
Совершенно иной точки зрения придерживается М.М. Дунаев Он считает,
что все творческое наследие Шмелева проникнуто христианскими идеями, весь
творческий путь свидетельствует о постепенном, но неуклонном духовном
восхождении писателя, о все более тесном слиянии в произведениях земного и
небесного. Уже в самых ранних произведениях, утверждает литературовед,
присутствуют христианские мотивы, писатель прямо или косвенно затрагивает
христианскую тему. В этом же ключе Дунаев рассматривает и осмысление
Шмелевым такой традиционной поэтической темы, как любовь. Дунаев находит
что в повести «Как надо» (1915) нежное чувство молодой девушки воскрешает
душу героя, приводит его к убеждению, что «жизнь никогда не умирала и
умереть не может». Любовь ограничивается обыденными, бытовыми радостями и
логически завершается браком, созданием новой семьи.
Труд учителя Шмелев изображает как великий подвиг самоотвержения, как
подвижничество во имя светлой цели – «вести маленьких человечков к свету,
чтобы они в своих головах несли силы строить жизнь более счастливую, чем
жизнь их отцов, в своем сердце уносили горячую любовь к знаниям, к Родине,
к людям». Исключением, на первый взгляд, представляется «Неупиваемая Чаша»
(1918). Чувство крепостного художника Ильи Шаронова – в прямом смысле
неземная любовь. Его переполняет любовь не к реальной земной женщине, а к
той небесной Красоте – Вечной Женственности, которая воплощена в ней.
Созерцая эту Красоту, художник ощущает духовное прикосновение к миру
Горнему, к вечным и высшим силам Мировой Правды. Таким образом, любовь
обретает мистическую окраску, недаром икона Богородицы, которая создавалось
под воздействием этой любви, обрела в конце концов чудотворную силу.
«Неупиваемая Чаша» - повесть – «житие», в которой автор пытается выразить
любовь к святой Красоте.
Ознакомившись с фактами биографии, осознаешь истоки религиозности
писателя. Предки писателя были из крестьян-староверов Богородского уезда
Московской губернии. Детство прошло в Замоскворечье, среди купечества и
мещанского люда, в патриархальной русской семье, где свято соблюдались все
православные обряды и обычаи. «В доме я не видел книг, кроме Евангелия,
которое нас, детей заставляли читать Великим постом, и молитвенников»…
отец, подрядчик, умер, когда мальчику было 7 лет. Но следует сказать, что
при всей патриархальности и верности старозаветным укладам, в семье
ощущались – и чем дальше, тем сильнее – веяния культуры, образования,
искусства. И в этом, бесспорно, была заслуга матери. Она прекрасно
понимала, как важно дать пятерым детям отличное образование и добилась
этого. В 1894 г. молодой Шмелев поступает на юридический факультет
Московского университета. Он увлекается ботаническими открытиями К.А.
Тимирязева, читает Чернышевского, Смайльса, Бокля, Спенсера, Канта,
Дарвина, «Рефлексы головного мозга» Сеченова. У него появляется интерес к
социологии, которая была провозглашена позитивизмом наукой всех наук, и
юридический факультет, выбранный Шмелевым и довершивший формирование его
мировоззрения. В первых литературных произведениях Шмелева интеллигенты,
люди науки описаны как лучшие из смертных, способные с помощью экономики,
права, биологии и искусства установить на земле царство равенства и
справедливости. «Политехнический курс был определен прочно и навсегда, а
под него подгонялась и наука, - с горечью осознал Шмелев в эмиграции, -
молодежи выкалывали глаз правый, а на левый надевали очки, большей частью
розовые . И свет Христов, широкий и чистый свет, не вливался в души
учеников российского университета. И пошли с клеймами и тавром, раз
навсегда поставленным, - революционер, позитивист, республиканец, атеист»
(51,403). Его окружение – русские писатели демократического направления,
писатели, близкие к Горькому, «знаньевцы», писатели, входившие в общество
«Среда». Что можно сказать об общности интересов этих писателей? Свои
надежды они связывали с социальными изменениями в разной форме, с
переустройством русской жизни, общества. Шмелеву была близка эта точка
зрения. «Движение 90-х гг. как бы приоткрыло выход. Меня подняло. Новое
забрезжило передо мной… Новое – это надежда на равенство и свободу» (60).
По своим социальным корням русская интеллигенция той поры была весьма
разнородной. Объединяло же всех почти единодушное неприятие деспотизма,
тупого отрицания власти свободы. Насаждаемое ею в обществе "охранительство"
стимулировало среди интеллигенции социальные увечья. "Во вторую половину 19-
ого века, - пишет Н. Бердяев в статье "Истоки и смысл русского коммунизма",
- слой, который именуется просто культурный, переходит в новый тип,
получающий наименование интеллигенции... Интеллигенция всегда была увлечена
какими либо идеями, преимущественно социальными, и отдавались им
беззаветно. Она обладает способностью жить исключительно идеями...
Невозможность политической деятельности привела к тому, что политика была
перенесена в мысль и литературу. Литературные критики были властителями дум
социальных и политических". В этой же статье Бердяев, размышляя о судьбах
русской интеллигенции, подчеркивает: "У нас было народничество левое и
правое, славянофильское и западническое, религиозное и атеистическое.
Славянофилы и Герцен, Достоевский и Бакунин, Л. Толстой и революционеры 70-
ых годов - одинаково народники, хотя и по-разному. Народничество есть
прежде всего вера в русский народ, под народом же нужно прежде всего
понимать трудящийся простой народ, главным образом крестьянство... Русские
народники всех оттенков верили, что в народе хранится тайна истинной жизни,
скрытая от господствующих культурных классов... Чувство вины перед народом
играло огромную роль в психологии народничества".
Проблема духовно-нравственного совершенствования общества в целом и
отдельного человека не была для Шмелева в достаточной степени актуальной.
В этот период, по меткому определению самого писателя, он был «никаким по
вере». Такой путь: от преклонения перед наукой, прогрессом, бесконечными
человеческими возможностями, верой в социальные перемены – к религии, -
прошли многие русские писатели конца XIX – начала XX века. В том числе и
Иван Сергеевич Шмелев. По мнению некоторых критиков, отдельные религиозные
идеи были и в этот, ранний период творчества. В повести «Человек из
ресторана» (1911), принесшей писателю всероссийскую известность, герой
утешается правдой не революционера-сына, а некоего торговца: «Добрые-то
люди имеют внутри себя силу от Господа».
Важным этапом в духовной эволюции писателя стала встреча с Ольгой
Александровной – будущей женой И.С. Шмелева. Она сыграла исключительную
роль в его духовном прозрении. Об этом пишет богослов и философ А.В.
Карташов, сблизившийся со Шмелевым уже в Париже: «Она потихоньку очистила
от пыли божницу, заправила остывшую лампадку и засветила ее». Именно по ее
инициативе после свадьбы молодые супруги отправляются в свадебное
путешествие на Валаам, в Преображенский монастырь.
Либерально настроенный, И.С. Шмелев в одно время с некоторой долей
скепсиса относился к монастырской жизни, к «монахам-тунеядцам», искателям
легкой жизни». Однако, по приезде на Валаам, он был поражен и очарован
мирной тишиной монастыря, духовным подвижничеством братии, ее трудовым
ритмом. Итогом этой поездки стала книга «На скалах Валаама». Книга
иллюстрирует начальный этап духовного становления Шмелева-писателя. Ее
можно считать отправной точкой в длительном постепенном, многострадальном
духовном пути художника.
На Валаам, как мы знаем, Шмелев едет «никакой по вере» и поднимает
вопросы, которые обычно не поднимаются в паломничествах. У него еще нет
религиозных чувств. Молодой писатель видит в монастырской жизни
«порабощение человеческого духа», сокрытие под монастырской рясой
человеческого сердца. Юный Шмелев сначала не мог этого понять и принять,
хотя и восхищался добровольными затворниками: «Нам чужды их стремления,
аскетизм их ужасен, но сила их духа заставляет взглянуть на себя и
посмотреть, есть ли у нас хотя бы подобие этой силы, хотя бы слабый намек
на нее?». Таким образом, можно сделать вывод, что неподдельное восхищение
вызывает у Шмелева сила духа, воля, самоотверженность в труде послушников и
иноков Валаамского монастыря, но идеи, ради которой это свершается, он
принять до конца не может. И все же, как отмечают некоторые исследователи,
Шмелев в первой редакции сосредоточил внимание на негативных, с его точки
зрения, сторонах монашеской жизни. Это вызвало трудности с опубликованием
книги. Цензура потребовала ее переделки.
Сам писатель оценивает свою работу как «юную, наивную немножко,
пожалуй, и задорную, - студент ведь был! - задержанную цензурой». И в
другом месте отозвался о книге этой как о «незрелой и дерзкой». Согласен
был: справедливо цензура заставила переделать многое. Книга вышла все же,
отзывы имела, хвалебные и ругательные, но славы не принесла, а жизнь
затянула на обыденную суету, заставив забыть на время о писательстве.
Промыслительно давалось ему увлечься соблазнами безбожными. Впоследствии
писатель поймет: не случайно посетил он тогда Валаам. «Думал ли я, что эта
встреча отзовется во мне почти через полвека, в конце жизни, чтобы я
уразумел важнейшее?» Промысел не был насилием: когда не хочет человек, а
его толкают куда свыше предназначенного. Нет! Его волю лишь подправляет
Воля промыслительная. Вот задумывает он свадебное путешествие. Куда?
Смотрит на карту: Крым, Кавказ, Заволжье… А заложенное в детстве потянуло:
«потянуло … к монастырям». И в детстве не зароненное в душу, заставило
вспомнить наставление старого Горкина: «благословиться надобно, касатик».
Никто не неволил – сам поехал за благословением.