Обзор литературы, посвященной жизни и творчеству Б.Л. Пастернака

Но в этой дикой, ежеминутно подстерегающей нежности есть что-то по-детски неукрощенное, недозволенное. Это своевольная, — разрушительная стихия, враждебная покою в доме».1

Любовь — стихия. Любовь Юрия и Тони — это сдерживаемая стихия, это как пламя свечи — светит и согревает. Возле нее тепло и уютно. Юрий
Андреевич по-своему любит Антонину Александровну, он привязан к ней. Но вот это пламя вырывается на волю и захватывает героя. Причем он начинает пылать страстью не к жене, а к Ларе — постороннему человеку. Извечный любовный треугольник, приносящий страдания всем троим. Из-за любви страдает Тоня, которая, переживая измену любимого, не в силах его разлюбить. Страдает
Юрий: как человек чести он не может простить себе измены жене, но и не в силах оставить Лару. Страдает и сама Лара, ставшая причиной разрыва, понимающая и ощущающая причиняемую боль. И все потому, что стихия вырвалась наружу, теперь это не маленький огонек свечи, любовь Юрия и Лары — это бушующая стихия, пламя вырвавшееся на волю, грозящее погубить, сжечь все и вся. Любовь — стихия, приносящая страдания, она дает минуты радости, но потом сторицей заставляет платить за них, посылая испытания. Но любви, как и любой другой стихии нельзя избежать. Она все равно придет, захватит, закружит в своем водовороте, смешает вместе горе и радость. Эта стихия сталкивает совершенно разных людей, словно желая

узнать, что из этого получится. Тоня и Лара любят одного и того же человека, но они полная противоположность друг другу. «Должна искренне признать, она хороший человек, но не хочу кривить душой, — полная мне противоположность. Я родилась на свет, чтобы упрощать жизнь и искать правильного выхода, а она, чтобы осложнять ее и сбивать с дороги»,1 — так пишет о Ларе Юрию Андреевичу в своем прощальном письме Антонина
Александровна.

И все-таки любовь освещает и согревает жизненный путь героев, особенно Лары и Юрия. Да, она осложняет им жизнь, но они живут этой любовью.

«Их любовь была велика. Но любят все, не замечая небывалости чувства. Для них же, — и в этом была исключительность, — мгновения, когда подобно веянью вечности, в их обреченное человеческое существование залетало веянье страсти, были минутами откровения и узнавания всего нового о себе и о жизни».2

Да, любовь для героев не была чем-то обыденным, чем-то земным.
Любовь для Юры и Лары — это своего рода искусство, причем высокое искусство. Юрий Андреевич боготворит Ларису Федоровну, и даже ревность у него может вызвать лишь что-то низкое и далекое. Он принимает любовь только близких по духу людей, любовь порочную, низменную он отвергает. «Мне кажется, сильно, смертельно, со страстью я могу ревновать только к низшему, далекому. Соперничество с высшим вызывает у меня совсем другие чувства.
Если бы близкий по духу и пользующийся моей любовью человек полюбил ту же женщину, что и я, у меня было бы чувство печального братства с ним, а не спора и тяжбы. Я бы, конечно, ни минуты не мог делиться с ним предметом моего обожания. Но я бы отступил с чувством совсем другого страдания, чем ревность, не таким дымящимся и кровавым. То же самое случилось бы у меня при столкновении с художником, который покорил бы меня превосходством своих сил в сходных со мною работах. Я, наверное, отказался бы от своих поисков, повторяющих его попытки, победившие меня»1.

Мне кажется, эти слова очень хорошо показывают силу и высоту чувств Юрия к Ларе. Живаго не ревнует ее к Антипов, он понимает, принимает, и, самое важное, разделяет ее чувства. Чувства долга, ответственности, и нежной привязанности. Лариса Федоровна говорит Юрию Андреевичу, что «если бы Стрельников снова стал Пашенькой Антиповым», то она бы «на ко-

ленях ползком приползла» в их дом. «Все бы встрепенулось во мне. Я бы не устояла против зова прошлого, зова верности. Я пожертвовала бы всем, даже самым дорогим. Тобою. И моею близостью с тобой, такой легкой, не вынужденной, саморазумеющейся... Это тот же голос долга, который гонит тебя к Тоне».2

Юра, еще мальчик, впервые увидевший Лару, еще девочку в ученическом платье, понял, почувствовал всю ее прелесть, всю ее женственность, всю силу ее любви, ее страстность, стихийность. С первой встречи она заронила в него «свет очарования», — как говорит сам Юрий
Андреевич. «Когда ты тенью в ученическом платье выступила из тьмы номерного углубления, я, мальчик, ничего о тебе не знавший, всей мукой отозвавшейся тебе силы понял: эта щупленькая, худенькая девочка заряжена, как электричеством, до предела, всей мыслимою женственностью на свете. Если подойти к ней близко или дотронуться до нее пальцами, искра озарит комнату и либо убьет на месте, либо на всю жизнь наэлектризует магнетически влекущейся, жалующейся тягой и печалью... Все мое существо удивлялось и спрашивало: если так больно любить и поглощать электричество, как, вероятно, еще больнее быть женщиной, быть электричеством, внушать любовь».1

Лариса Федоровна освещает путь Юрия Андреевича. С детства она заронила в его душу «свет очарования», она разделила с ним тяготы жизни в его зрелые годы, и она же стояла у «конца его жизни» — Лара пришла проводить Юрия в последний путь.

Любовь Ларисы Федоровны и Юрия Андреевича и была тем, что их объединяло, роднило. Их любовь была «вольная, небывалая, ни на что не похожая!..»2

Через эту стихию, через любовь Юрия и Лары, автор раскрывает многие прекрасные черты характера героев. Он показывает их внутреннюю силу, готовность пожертвовать своей любовью, своим счастьем ради спасения, ради покоя и благополучия друг друга. Герои не могли не любить. Нелюбовь
— это болезнь. Юрий, Лара, Тоня — они остерегаются, боятся этой болезни?
«Из одного страха перед тем, какое унизительное, уничтожающее наказание нелюбовь, я бессознательно остереглась бы понять, что не люблю тебя. Ни я, ни ты никогда этого бы не узнали. Мое собственное сердце скрыло бы это от меня, потому что нелюбовь почти как убийство, и я никому не в силах была бы нанести этого удара»1, — пишет в письме Юрию Андреевичу Антонина
Александровна.

Но Юрию, Ларе, Тоне, Марине не страшна эта болезнь. Такие богатые душой личности, как они, не любить не могут, любовь у героев в крови. Для них любовь — это жизнь. Их любовь — высокое, горящее, жертвенное чувство.
Она облагораживает их самих и предмет их любви. Страницы, на которых изображена любовь Юрия, Тони и Лары, являются, как мне кажется, одними из самых прекрасных, трогательных, захватывающих страниц романа.

Но любовь не единственная стихия в «Докторе Живаго». В са- мом начале мы уже говорили о природных стихиях — вьюге, метели, буране. Эти стихии проходят через все произведение, и им противостоит стихия огня, свеча. Они возникают в самом начале романа (буря после похорон матери Юрия, манящая свеча в окне Камергерского переулка) и сопровождают героев

до конца (гроза в момент гибели Живаго, образ свечи в стихотворении Юрия, переживший и воскресивший его). Андрей Вознесенский в своей статье «Свеча и метель» пишет: «Мы видим, как в процессе жизни, в душевной смуте автора, героя романа, сначала брезжит пламя свечи, увиденное сквозь морозное окно... Затем ночная, чувственная свеча становится символом его любви к
Ларе. Метель, символ истории, задувает этот одинокий огарок, гибнет личность, одухотворенность, интеллигент — и, наконец, в финале романа расцветает чудо классического стихотворения «Свеча горела», без света которого уже нельзя представить нашей духовной культуры».1

На протяжении всего произведения идет как бы противопоставление: свеча — метель, свет — тьма, жар — холод, жизнь — смерть. Свет свечи, как символ страсти, — это стихия огня, несущего тепло, добро, свет, жизнь, любовь. Снег, вьюга, метель — стихия холода, несущего зло, тьму, страдания, смерть.

Революция — стихия. Ее нельзя избежать, нельзя вмешаться в ее события, ибо все равно ничего нельзя изменить. Неизбежность делает людей безвольными. Стихия подчиняет себе всех и вся, она ничего не выпускает из своей снежной круговерти. Действительно, основным символом революционной стихии является метель. Метель, сметающая, заметающая все вокруг. Снежинки
— словно люди, летящие на свет неведомого очага и гибнущие бесчисленно.

Мело, мело по всей земле

Во все пределы...

Мело... Метель. Именно метель является символом революции и у
Блока в «Двенадцати».

Константин Воробьев пишет об этом: «Неверие в высший смысл мира породило неверие в жизнь, — и историческая вьюга событий, ставшая уже совершенно стихийной и вовсе безликой, нечеловечески темной и жестокой, грозит задушить последние, слабые, казалось бы, проявления свободной человеческой личности. Личности, стремящейся к жизни, а следовательно, противопоставляющей себя морозным вихрям безликой мертвенной стихии. Нагие, лишенные всяких одежд — культурных, социальных, даже национальных, — как блуждающие ноябрьские листья разносятся эти личности зимними вьюгами по всей необъятной земле, по всей нашей застылой стране; иногда приникают они друг к другу, приникают особенно любовно и задушевно,
— ибо ничего, кроме голой душевности, у них и не осталось, а они ищут какого-то сочувствия и тепла: но вновь порыв зимней ночной вьюги отрывает их друг от друга, несет их вдаль, торжествующе поет самому себе оды, похваляется своей силой и умерщвляет все живое, противостоящее ему».1 Так точно, захватывающе, эмоционально Константин Воробьев показывает буйство этой вселенской бури в романе. Действительно, эта стихия в «Докторе Живаго» изображена очень живо, она чувствуется не только на страницах ее

описания, но еще и ощущается между строк на протяжении всего романа. И об этом порыве зимних вьюг говорит сам писатель. «Писать о нем надо так, чтобы замирало сердце и поднимались дыбом волосы. Писать о нем затвержено и привычно, писать не ошеломляюще, писать бледнее, чем изображали Петербург
Гоголь и Достоевский, — не только бессмысленно и бесцельно, писать так — низко и бессовестно. Мы далеки еще от этого идеала», —говорит в своем
«Биографическом очерке» (1957-1958 г.) Пастернак.

Писатель не только ярко и живо воплотил в романе разгул ночной стихии , он еще заставил поверить в ее смысл. Ночная вьюга свирепа и непроглядна, несчастные изнемогающие путники потеряли дорогу, ничего не видят вокруг, уже изверились в спасении. Но вдруг в далеком заиндевевшем окне мелькнул маленький путеводный огонек — «Свеча горела на столе, свеча горела». И вот уже увереннее идет человек сквозь злую ночь и смертельную вьюгу на свет любви, добра, тепла, человечности. Он вновь начинает верить в жизнь, в любовь, в себя, в спасение.

Мело, мело по всей земле

Во все пределы.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

Свеча — маленький маяк, просвечивающий сквозь пелену ужаса, безысходности, хаоса. Ее свет дает веру в спасение. Этот маленький огонек обладает какой-то безрассудной смелостью противостоять стихии.

И так на протяжении всего романа встречаются, противоборствуют два образа — свеча и снег, две стихии — огонь и метель, пламя и вьюга, свет и тьма.

Метель, вьюга, буран, гроза... Они появляются с первых с границ романа, угрожая, бросая вызов маленькому Юре Живаго. «На дворе бушевала вьюга, воздух дымился снегом. Можно было подумать, будто буря заметила Юру и, сознавая, как она страшна, наслаждается производимым на него впечатлением. Она свистела и завывала и всеми способами старалась привлечь
Юрино внимание».1

Затем революционная буря. Природная стихия как бы вторит стихии революции. «Порошил первый реденький снежок с сильным и все усиливающимся ветром, который на глазах у Юрия Андреевича превращался в снежную бурю.

Юрий Андреевич загибал из одного переулка в другой и уже утерял счет сделанным поворотам, как вдруг снег повалил густо-густо и стала разыгрываться метель, та метель, которая в открытом поле с визгом стелется по земле, а в городе мечется в тесном тупике, как заблудившаяся»,2 — мы видим разбушевавшуюся стихию, метель в конце октября (начале ноября — по новому стилю) 1917 года. Природа бушует, мечется, она отражает происходящее в окружающем нравственном, духовном и физическом, в человеческом мире.
«Что-то сходное творилось в нравственном мире и в физическом, вблизи и вдали, на земле и в воздухе. Где-то, островками, раздавались последние залпы сломленного сопротивления. Где-то на горизонте пузырями вскакивали и лопались слабые зарева залитых пожаров. И такие же кольца и воронки гнала и завивала метель, дымясь под ногами у Юрия Андреевича на мокрых мостовых и панелях».1 В городе, среди людей такой же хаос сумятица, такое же бушевание стихии, как и в природе. И опять метель вмешивается, как будто бросает вызов, насмехается, издевается уже над взрослым Юрием Андреевичем Живаго.
«Метель хлестала в глаза доктору и покрывала печатные строчки газеты серой и шуршащей снежной крупою».2

Этот буран, снег преследует Юрия. Он как бы предопределяет судьбу героя, предупреждает о грядущих испытаниях. Эта буря грозит и предупреждает
Юрия Андреевича накануне отъезда из Москвы. «Накануне отъезда поднялась снежная буря. Ветер взметал вверх к поднебесью серые тучи вертящихся снежинок, которые белым вихрем возвращались на землю, улетали в глубину темной улицы и устилали ее белой пеленою».3

Во время пребывания Юрия в партизанском отряде, накануне страшных событий: жено- и детоубийства Палых, глупой и кровавой «ко-лошматины и человекоубоины» мы опять видим предупреждение метели о будущих жертвах, о каком-то кровавом помешательстве.

«Погода была самая ужасная, какую только можно придумать. Резкий порывистый ветер нес низко над землей рваные клочья туч, черные, как хлопья летящей копоти. Вдруг из них начинал сыпать снег, в судорожной поспешности какого-то белого помешательства».1

Снег, метель являются предупреждением. Опять в Варыкино, куда уже уехали Лара с Юрием, снег предупреждает о неприятном, нежданном визите
Комаровского: «Валил снег крупными хлопьями»2, «Комаровский пришел из декабрьской темноты весь осыпанный валившим на улице снегом»3— вот он, предвестник несчастья, посланец недобрых вестей, приносящий разлуку.

Когда жизнь героев спокойна — вьюг, метелей нет. В описании первой зимы Юрия Андреевича и Антонины Александровны в Варыкино нет ни одного упоминания о снежных стихиях.

Природа в романе не только предупреждает, она еще как бы отражает внутренние чувства героев. После прочтения письма Антонины
Александровны в душе Юрия Андреевича боль, страдание, буря эмоций. И за окнами мы видим буйство стихии. И в этот раз доктор Живаго как будто видит эту метель в себе. «За окном пошел снег. Ветер нес его по воздуху вбок, все быстрее и все гуще, как бы этим все время что-то наверстывая, и Юрий
Андреевич так смотрел перед собой в окно, как будто это не снег шел, а продол жалось чтение письма Тони и проносились и мелькали не сухие звездочки снега, а маленькие промежутки белой бумаги между маленькими черными буковками, белые, белые, без конца, без конца»1.

И через весь роман проведен один символ, один образ, который озаряет произведение, противостоит стихии тьмы. Это пламя и свет свечи, стихия огня. Мерцание свечи видит Юрий в заиндевелом окне еще незнакомой ему Лары. «Юра обратил внимание на черную протаявшую скважину в ледяном наросте одного из окон. Сквозь эту скважину просвечивал огонь свечи, проникавший на улицу почти с сознательностью взгляда, точно пламя подсматривало за едущими и кого-то поджидало».2

Да, именно с этой минуты начинают приходить в голову Юрию
Андреевичу стихотворные строки. И словно заговор, заклинание, повторяемое —
«свеча горела», повторяется в памяти на тех страницах, где рассказывается о невольном отшельничестве Юрия Андреевича и Ларисы Федоровны посреди зимы, войны, холода, разрухи.

«А ты все горишь и теплишься, свечечка моя яркая!»3 — шепчет, проснувшись среди ночи, Лара Юрию, склонившемуся над стихами. Когда она сидит у гроба Юрия Андреевича и пытается припомнить свой разговор с Пашей
Антиповым, ей вспоминается только свеча, горевшая на подоконнике, и протаявший от нее кружок в ледяной коре стекла. «Могла ли она думать, что лежавший тут на столе умерший видел этот глазок проездом с улицы, и обратил на свечу внимание? Что с этого, увиденного снаружи пламени, — «свеча горела на столе, свеча горела» — пошло в его жизни его предназначение?»1 Как будто

с этого момента и началась жизнь Юрия. Свет этой свечи как бы предопределял

судьбу героя, освещал всю его жизнь.

Свеча горит как будто изнутри. Ее горение не пополняется извне какой-либо силой, она горит собою. Ее жизнь — это и есть горение. Она светит, потому что не может не светить — в этом ее жизнь, ее судьба. Это горение как девиз:

Если я гореть не буду,

Если ты гореть не будешь,

Если мы гореть не будем —

Кто ж тогда развеет тьму?

Вообще со свечой на Руси связаны различные обряды. Ее зажигают в праздники — на крещение, во время венчания, на Рождество. Свеча участвует и в погребальном, поминальном обрядах. Свеча — своего рода внешнее выражение некоего духовного божественного света, являющегося человеческой душой
(недаром существует метафора: «свеча — душа»).

Вселенский космический свет во власти высших сил. А вот свечку может зажечь любой человек. Она может озарить жизнь каждого. Символически свет свечи как бы помогает прояснить, увидеть действительность в житейских потемках. И ведь недаром, неспроста этот символический смысл придан Л. И.
Толстым погасающей свече в конце жизни Анны Карениной.

«...И свеча, при которой она [Анна Каренина] читала исполненную тревог, обманов, горя и зла книгу, вспыхнула более ярким, чем когда-нибудь, светом, осветила ей всё то, что прежде было во мраке, затрещала, стала меркнуть и навсегда потухла».1

Неспроста символ горящей свечи освещает и сопровождает скитания
Юрия Живаго, скитания его души по жизни, которую он не в силах изменить.
Свеча - выражение тех чувств, которые человек обращает к тому, кого считает
Высшим началом, к Богу. В романе свеча - как символ пылающей души Юрия
Живаго.

Свет этой свечи на протяжении всей жизни помогает герою преодолевать, вернее сказать, переживать жизненные проблемы, удары судьбы.

Существует пословица: «Ветер задувает свечу, раздувает костер».
Свеча слаба, её пламя не устоит против ветров стихии. Но настойчиво, словно некий заговор, повторяет в течение жизни Юрий Живаго своё заклятье:
«Свеча горела на столе, свеча горела». Он будто стремится утихомирить, заговорить, заворожить вселенскую метель. Он будто верит, что колдовской силой певучего слова можно остановить эту стихию, замедлить неумолимый ход времени, запретить вторжение общей жизни в жизнь отдельного человека.

Но время неумолимо, стихия продолжает свою круговерть, а личной жизни почти не остается, она полностью подчинена общественной. Возможность уберечь, заслонить ладонью маленькое пламя свечи оказалась, конечно же, иллюзорной.

Житейская буря сломила Юрия Живаго. Он умирает в довольно молодом возрасте. Но все же свеча дает главное — надежду, веру в спасение, в то, что стихию все же можно победить.

Смерть можно будет побороть Усильем Воскресенья...

Эти стихии, вернее символы стихий — свеча и метель — проходят через весь роман, от начала и до конца. Одна пытается погубить человека, другая его спасти, они борются между собой, попеременно побеждая — то одна, то другая. И все же последнее слово автор оставляет за свечой, за надеждой.

Мело весь месяц в феврале,

И то и дело

Свеча горела на столе, Свеча горела.

Но в романе присутствуют не только стихия огня (свечи) и стихия метели (снега). Стихийная любовь, революция — тоже стихия. Об этом уже говорилось, а теперь мне хотелось бы осветить еще одну стихию — стихию творчества.

Да, действительно, в романе творчество, вдохновение — тоже стихия, захватывающая героя. Да и самого Бориса Леонидовича Пастернака, как мне кажется, при написании «Доктора Живаго» захватила, закружила стихия творческого вдохновения. Об этом я уже говорила в начале своей работы.

Та же стихия вдохновения охватывает и героя Пастернака Юрия
Живаго, она диктует ему свою волю. «После двух-трех легко вылившихся строф и нескольких, его самого поразивших сравнений, работа завладела им, и он испытал приближение того, что называется вдохновением. Соотношение сил, управляющих творчеством, как бы становится на голову. Первенство получает не человек и состояние его души, которому он ищет выражения, а язык, которым он хочет его выразить. Язык, родина и вместилище красоты и смысла, сам начинает думать и говорить за человека и весь становится музыкой, не в отношении внешне слухового звучания, но в отношении стремительности и могущества своего внутреннего течения. Тогда подобно катящейся громаде речного потока, самым движением своим обтачивающей камни дна и ворочающей колеса мельниц, льющаяся речь сама, силой своих законов создает по пути, мимоходом, размер и рифму, и тысячи других форм и образований еще более важных, но до сих пор не узнанных, не учтенных, не названных».1

Да, вот это творчество — «громада речного потока», которая все захватывает, которая все подчиняет себе и остается одно — плыть по воле волн, не сопротивляясь и смотреть — куда она вынесет.

Юрий Андреевич — стихийный, творческий человек, и под стать ему его дядя — Николай Николаевич. Хотя возможно я не совсем точно выразилась и имеет смысл пояснить эту мысль. Юрий Живаго стихийный не в том смысле, что он управляет жизнью, подчиняет себе. Нет, напротив, стихия

захватывает его самого. Поступки героя стихийны, часто необдуманны именно потому, что он подвластен этим стихиям, зависит от них. Именно они управляют его жизнью, кидают его то туда, то обратно, одаривают героя творческими подъемами, любовью. Но в Юрии Андреевиче есть душевный огонь, и наверное поэтому стихия вдохновения избрала его средством своего выражения, через доктора Живаго она показывает свою мощь и красоту. И герой это чувствует: «В такие минуты Юрий Андреевич чувствовал, что главную работу совершает не он сам, но то, что выше его, что находится над ним и управляет им, а именно: состояние мировой мысли и поэзии, и то, что ей предназначено в будущем, следующий по порядку шаг, который предстоит ей сделать в ее историческом развитии. И он чувствовал себя только поводом и опорной точкой, чтобы она пришла в это движение».1

Юрий — выразитель этой стихии, но и Николай Николаевич не менее творческий, одаренный человек. Их встречи, разговоры похожи на не

кий громовой разряд, вспышку молнии. Вот как описывает их встречи сам

автор: «Встретились два творческих характера, связанные семейным родством,

и хотя встало и второй жизнью зажило минувшее, нахлынули воспоминания и всплыли на поверхность обстоятельства, происшедшие за время разлуки, но едва лишь речь зашла о главном, о вещах, известных людям созидательного склада, как исчезли все связи, кроме этой единственной, не стало ни дяди, ни племянника, ни разницы в возрасте, а только осталась близость стихии со стихией, энергии с энергией, начала и начала». 1

И с этой же энергией, жаром, стихийно он пишет после отъезда
Ларисы Федоровны и Катеньки. И опять его творческое вдохновение поднимает его на невообразимые высоты, поднимает над всем мрачным, над болью доктора, и приносит утешение. «Так кровное, дымящееся и неостывшее вытеснялось из стихотворений, и вместо кровоточащего и болезнетворного в них появилась умиротворенная широта, подымавшая частный случай до общности всем знакомого. Он не добивался этой цели, но эта широта сама приходила как утешение, лично посланное ему...» 2

Роман, на мой взгляд, полностью основан па переплетении стихий.
Но главная, повелевающая всеми остальными, — стихия революции,

стихия войны. Герои понимают, что война и революция, это переустройство

общества согнало всех с их насиженных мест, перемешало, одних отдалило, других сблизило. Именно оно — это стихийное переустройство, диктует свою

волю людям. «Мне ли, слабой женщине, объяснять тебе, такому умному, что делается сейчас с жизнью вообще, с человеческой жизнью в России и почему рушатся семьи, в том числе твоя и моя? — говорит Лариса Федоровна Юрию
Андреевичу. — Ах, как будто дело в людях, в сходстве и несходстве характеров, в любви и нелюбви. Все производное, налаженное, все относящееся к обиходу, человеческому гнезду и порядку, все это пошло прахом

вместе с переворотом всего общества и его переустройством. Всё бытовое опрокинуто и разрушено. Осталась одна не бытовая, непреложная сила голой, до нитки обобранной душевности, для которой ничего не изменилось, потому

что она во все времена зябла, дрожала и тянулась к ближайшей рядом, такой же обнаженной и одинокой. Мы с тобой как два первых человека Адам и Ева, которым нечем было прикрыться в начале мира, и мы теперь так же раздеты и бездомны в конце его. И мы с тобой последнее воспоминание обо всем том неисчислимо великом, что натворено на свете за многие тысячи лет между ними и нами, и в память этих исчезнувших чудес мы дышим и любим, и плачем, и держимся друг за друга и друг к другу льнем».1

И действительно, сблизила, соединила Юрия и Лару именно эта стихия, эта война и революция. Не будь войны, может быть Лара осталась бы в памяти Юрия той юной девочкой-женщиной, которую он видел всего лишь дважды: в номере гостиницы, когда травилась ее мать, и на елке у Светницких, когда
Лара стреляла в Комаровского. Но вот война вновь сталкивает их, и герои знакомятся. Тоня уже тогда, по письму Юрия Андреевича почувствовала, ощутила ту тонкую, прозрачную как паутинка, но уже крепкую внутреннюю связь
Юрия и Лары. Одной ей ведомым чутьем Антонина Александровна поняла, что
Юрию Андреевичу и Ларисе Федоровне суждено быть вместе. Их жизнь связана каким-то стечением обстоятельств. И Тоня знает это и пишет об этом Юрию, который еще не понимает этого, не верит, противится. Долг

верности и любви еще пересиливает эту связь. «В этом письме, в котором рыдания нарушали построения периодов, а точками служили следы слез и кляксы, Антонина Александровна убеждала мужа не возвращаться в Москву, а проследовать прямо на Урал за этой удивительной сестрою, шествующей по жизни в сопровождении таких знамений и стечении обстоятельств, с которыми не сравняться ее, Тониному, скромному жизненному пути».1

Юрий Андреевич не принял это всерьез. Но революция снова сталкивает их каким-то сверхъестественным стечением обстоятельств. То, что предопределено, того нельзя избежать. Доктору Живаго было суждено быть с
Ларой Антиповой. И война, революция подталкивает их друг к другу.
Стихия так захотела, сопротивляться было бесполезно.

«Он любил Тоню до обожания. Мир ее души, ее спокойствие были ему дороже всего на свете. Он стоял горой за ее честь, больше чем ее родной отец и чем она сама. В защиту ее уязвленной гордости он своими руками растерзал бы обидчика. И вот этим обидчиком был он сам».2 Доктор Живаго старался разобраться, противостоять этому, надеялся, что что-то разрушит эту связь. «Что будет дальше? — иногда спрашивал он себя и, не находя ответа, надеялся на что-то несбыточное, на вмешательство каких-то непредвиденных, приносящих разрешение, обстоятельств».3 И эти обстоятельства вмешивались, но совсем не так, как думал Юрий. В тот момент, когда доктор решает открыться Тоне и порвать с Ларой, его забирают в партизанский отряд, а когда он возвращается, Тоня уже уехала. Выбора, столь сложного для Юрия Андреевича, больше не существует, жизнь, судьба, стихия сама решила эту головоломку, не позволив герою порвать связь с Ларисой
Федоровной.

Война, революция сыграли огромную роль в жизни этого поколения.
Вернее, не война и революция играли, а люди играли свою роль, каждому отведенную стихией в этой драме безумия. Стихия кровопролития перемешала все ценности, все святыни, весь уклад жизни.

«Я теперь уверена, — говорит Лара Юрию, — что она [война] была виною всего, всех последовавших, доныне постигающих наше поколение несчастий. Я хорошо помню детство. Я еще застала время, когда были в силе понятия мирного предшествующего века. Принято было доверяться голосу разума. То, что подсказывала совесть, считали естественным и нужным. Смерть человека от руки другого была редкостью, чрезвычайным, из ряду вон выходящим явлением... И вдруг этот скачок из безмятежной, невинной размеренности в кровь и вопли, повальное безумие и одичание каждодневного и ежечасного, узаконенного и восхваляемого смертоубийства. Наверное, никогда это не проходит даром... Сразу все стало приходить в разрушение. Движение поездов, снабжение городов продовольствием, основы домашнего уклада, нравственные устои сознания».1

Стихия сломала уклад жизни, систему ценностей, самих людей.
Большинство потеряло собственное мнение, потеряло веру в себя, в свою правоту. Стихия завладела умами людей, их сердцами, навязывая им свои мерки, свои представления. «Главной бедой, корнем будущего зла была утрата веры в цену собственного мнения. Вообразили, что время, когда следовали внушениям нравственного чутья, миновало, что теперь надо петь с общего голоса и жить чужими, всем навязанными представлениями. Стало расти владычество фразы, сначала монархической — потом революционной. Это общественное заблуждение было всеохватывающим, прилипчивым».1

И ведь герои знают, что их жизнь подчинена некой стихии. Они

не сопротивляются, не ропщут, они просто ждут ее воли. «Я предчувствую, что нас унесет скоро куда-то дальше,»2 — это слова Лары. Она знает, что их временное спокойствие в Варыкино недолговечно, оно скоро закончится по прихоти стихии, и героев опять разнесет в разные стороны. До новой встречи, правда эта встреча будет для одного из них — для Лары. Она увидит Юрия лишь после его смерти. Но так захотела стихия...

2. Гуманистический смысл цикла «Стихотворения Юрия

Живаго».

В сокровищнице мировой поэзии ХХ столетия особое место занимает цикл «Стихотворения Юрия Живаго», которым Б. Пастернак завершил свой философский роман «Доктор Живаго».Каждое из этих стихотворений завораживает нас своей поэтической красотой, глубиной смысла, мелодичностью, буйством стихий и философией бытия человеческого. Отдельные поэзии звучат довольно часто и стали даже песнями ( например, «Зимняя ночь», «Свидание»).

Но нельзя забывать, что этот поэтический цикл уникален именно своей целостностью. Тут важно всё – и как расположены стихотворения, и какие проблемы они затрагивают, и какие звучат в них ассоциации.

В цикле «Стихотворения Юрия Живаго» можно отметить четыре основных тематических мотива: поэзия на евангельские сюжеты, о природе, человеческих отношения, а также стихотворения, в которых чувствуются ассоциации с мировой духовной культурой ( фольклор, Шекспир, Блок, Есенин, живопись и т.д.). Привлекает внимание то, что в одних и тех же произведениях объединяются разные иллюзии и реминисценции. Это производит эффект поэтической многозначности, которая вынуждает читателя задуматься над важными философскими проблемами.

Характерным признакам творчества Пастернака является принцип единения. В поэзиях Юрия Живаго сливаются воедино природа и человек, человек и культура, старина и современность, Библия и реальность. В цикле
«Стихотворения Юрия Живаго» представлены четыре важные сферы: человек, природа, евангельский мир и культура. Они объединяются в сознании лирического героя, который выступает как обобщающий образ человека ХХ столетия, который пытается разрешить важные вопросы в контексте вечности.
Таким образом, можно сделать вывод, что в цикле «Стихотворения Юрия Живаго» в поэтической форме дана общая картина макро- и микромира, в середине которой стоит человек – центр и смысл бытия.

Стихотворение «Гамлет» открывает цикл стихов Юрия Живаго. Этому произведению Пастернак придавал особенное значение. Юрий Живаго умирает, но стихотворение, написанное как бы от его имени, утверждает бессмертие духа и свободы человека.

Темой стихотворения является выбор моральной позиции человека в мире зла и насилия. Идея стихотворения созвучна с идеей самого романа.
Лирический герой осознаёт трагедию истории. в которой он живёт, понимает, что он, возможно, один единственный старается бороться с неправдой, но все- таки до конца готов идти своей трудной дорогой.

Стихотворение «Гамлет» - это логические размышления лирического героя. Начало сразу знакомит читателя с человеком, который попал на перекрёсток судьбы. Лирический герой старается осознать, осмыслить прошлое и настоящее. Слово «век» имеет обобщенное значение. Это не только «век» героя, а и столетие, эпоха. Лирический герой Пастернака старается отыскать не только своё собственное содержание жизни, а и смысл жизни всего мира. В основной части стихотворения мы ощущаем напряжённую борьбу, которая происходит в душе героя. Это борьба с сумраком ночи.

Но продуман распорядок действий,

И неотвратим конец пути.

Как видим, здесь герой безволен, он не в силах изменить того, что предназначено судьбой, и здесь стихия жизни диктует человеку свою волю.

На протяжении всего романа Бориса Пастернака «Доктор Живаго» мы наблюдали противоборство стихий. Это разные стихии — огня, любви, творческого вдохновения, революции, стужи, стихии жизни и смерти. И на протяжении всего романа идет противопоставление свеча — метель, свет— тьма, жар — холод, жизнь — смерть. Свет свечи, как символ страсти, символ жизни. Это стихия огня, несущего тепло, добро, свет, жизнь, любовь. Снег, вьюга, метель — символ смерти. Это стихия холода, несущего зло, тьму, страдания, смерть.

На протяжении романа идет борьба этих двух стихий. И в конце они сходятся в одном стихотворении «Зимняя ночь». В нем сосредоточена, сконцентрирована эта борьба. Оно является как бы обобщением всего романа.
Посмотрим первые строки стихотворения:

Мело, мело по всей земле

Во все пределы...

В них нечто меланхолическое. Темп плавный, сонный, движение усыпляет. И вдруг нарастание темпа:

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

Идет контраст противопоставления, сопротивления, страсть. Там
— «мело, мело», а тут — «свеча горела», вот оно — противоборство двух стихий, включающееся с первых строк.

Вспомним стихотворение А. С. Пушкина «Зимний вечер». Оно напоминает биографию жизни самого автора — ссылку Пушкина в Михай-ловское.
Стихотворение же Пастернака напоминает февральскую революцию, неопределенные, весьма бурные события тех лет.

Чисто внешне стихи у Пушкина и Пастернака схожи, вроде одно и то же: непогода, метель, двое внутри дома укрываются, спасаются от ненастья.
Но разница все же есть, она состоит в том, как герои этих стихотворений воспринимают непогоду, как ее переживают. «Для Пушкина — это единение сердец — свет во тьме бури. У Пастернака единение — источник обмана, свет как символ самой страсти — будущей правды»,[3] — так пишет об этом
О. Верникович в своей статье «Две вьюги».

Вообще данное стихотворение имеет двойной смысл, двойное восприятие. С одной стороны — это стихотворение о любви, соединяющей две души, два сердца, два тела в зимнюю непогоду. Но с другой стороны здесь явно чувствуется другой смысл, другой подтекст. Это стихотворение о революции, о стихии, захватывающей и сметающей всех подряд. Итак обо всем по порядку.

Стихотворение начинается с монотонного, усыпляющего — «мело, мело по всей земле». Всё заметает снег, всё застыло, заснуло, стоит.
Жизнь в городе как будто остановилась. На улицах царствует буря, непогода, причем непогода во всех смыслах (с первых строк чувствуется двойной смысл: непогода — снег, и непогода — революция). Снег все усыпляет, останавливает.
И в то же время чувствуется движение. Идет снег, все тот же нескончаемый снег. Но он не просто падает с неба, и он падает не в одном направлении.

Мело, мело по всей земле

Во все пределы...

Это метение — постоянное, непрерывное движение наискосок и вниз.
Снег с огромной скоростью, плотной стеной уходит из неба прямо в землю. И он исчезает, растворяется, погибает в том же снегу. Из бесконечности в бесконечность со страшной скоростью летит снег, несомый стихией. И если смотреть на него неотрывно, то становится непонятно: то ли он летит с такой бешеной скоростью, то ли он стоит на месте, а ты взмываешь вверх.

Метение — это поступь революции, которая заползает и проникает во все, ничего и никого не пропускает. А в доме прячутся двое — он и она, и

огарок свечи. Эти двое смотрят на весь этот ужас за окном, но они пока в безопасности, их он еще не коснулся.

Эта метель никого не оставляет в покое, она сносит, затапливает всех, как потоп. И нельзя ни спастись, ни спрятаться. Возможность укрыться
— это счастье, подаренное судьбой лишь единицам. В данной ситуации человек ничего не может сделать, он беспомощен. Счастье зависит только от судьбы, рока, креста — «судьбы скрещенье».

В стране идет война, война со всеми страшными последствиями — голодом, холодом, одиночеством, смертью. У всех людей одна цель — выжить, выжить вопреки всему, несмотря ни на что. Выжить самому, все остальное неважно. Тут вроде и не до любви, не до соединений. Но люди не любят одиночества, они даже в этом хаосе ищут друг друга, пытаются возродить былые соединения.

Метель —страстная стихия, она несет с бешеной скоростью снег на улице, несет всех и вся, кого-то больше, кого-то меньше. Некоторые еще способны удержаться, кого-то уже отрывает и уносит, а кого-то уже унесло.
Но кто-то смог спрятаться от этой стихии, он смотрит на все это со стороны, из окна своего маленького домика, который в любой момент тоже может поглотить та же непогода.

Однако и внутри дома уже неспокойно. Самих героев захватывает стихия страсти, а свеча, стихия огня, противостоит метели, которая как бы пытается пробраться снаружи в дом и захватить его тоже. ...Слетались хлопья со двора К оконной раме.

И этим хлопьям, этому снегу пытается противостоять свеча. Она дает свет, освещает пространство дома, делает возможным общение, жизнь. Но в то же время, освещая дом, свеча дает возможность появиться теням.

На озаренный потолок

Ложились тени...

Тени — части тьмы, они проникли в дом, они являются выразителями, а может и побудителями той страсти, которая охватила героев. Тени руководят сознанием укрывшихся в доме людей. Они как бы пробуждают у героев желание нестись в такт стихии за окном, заставляют отдаться общему потоку, метению, слиянию.

На свечку дуло из угла...

Огонек свечи трепещет от ветра, тени мелькают, движутся, ме- тутся в ритме заоконной непогоды. .Они находят уединение на «озаренном» потолке, словно наслаждаясь тем, что смогли хоть на время вырваться из этой несущейся в никуда, в ни во что, разбивающей в смерть стихии.

Скрещенья рук, скрещенья ног,

Судьбы скрещенья.

Судьбы пересекаются, скрещиваются. Но скрещенье — это не навсегда, это всего лишь пересечение линий, пересечение в маленькой точке.
Героев свела судьба всего лишь на один миг. Встретились, соприкоснулись, и уже судьба, стихия несет дальше. Несет всех «по всей земле, во все пределы», причем внутренний мир живет в лад с внешним — «мело, мело», он набирает скорость и несется вместе со стихией. Куда— это неизвестно —
«по всей земле».

Героев все больше захватывает уличная круговерть, их спокойное, размеренное существование остается в прошлом.

На свечку дуло из угла,

И жар соблазна

Вздымал, как ангел, два крыла

Крестообразно.

Даже «жар соблазна» надувает из угла, сквозняком с улицы. И этот

жар вздымает «два крыла крестообразно». Опять рок, судьба, крест. Даже эта страсть дана по воле судьбы, по воле стихии. Жар — это тоже стихия, это вселенский масштаб, тут и сгореть недолго. Жар — это не свеча. Свеча дает тепло и свет, а жар — это что-то гораздо большее, это намного опаснее.

Как летом роем мошкара

Летит на пламя,

Слетались хлопья со двора

К оконной раме.
Зачем и на что летит снег? Мошкара летит на пламя, причем зная, что ее ждет гибель. Мошкара живая, это ее выбор, ее судьба сгореть в этом пламени. Тяга к огню у мошкары природная, пламя для нее — нечто высшее. И в этом судьба, рок. Мотылек знает, что сгорит, но не лететь не может (что-то вроде «если я гореть не буду...»). Пламя для него, как своего рода высший идеал, ради которого можно умереть. А снег слепой, неодушевленный. Он летит, как мошкара, но куда, зачем, во имя чего? Его пламя — мираж, оно обманное, его нет. Этот слепой снег, летящий из ниоткуда в никуда — символ революции.
Снег, несомый стихией. Так сотни, тысячи судеб захватила и понесла стихия революции, кого к смерти, кого к этому пламени-миражу, тоже, возможно на гибель. Во имя чего — многие толком и не понимают, но стихия не ждет понимания, она несет, ей так хочется.
Февраль. Значит скоро весна. Скоро стихии придет конец. Она чувствует скорую гибель, поэтому атакует снова и снова, бросает все новые и новые полчища снега. Он еще может победить, захватить все, кроме этого дома. Его изнутри охраняет и защищает свеча. Она знает — скоро лето, пригреет солнышко и снег погибнет, ей недолго осталось держать оборону. Свеча и солнце. Они дают тепло и свет, в их силах спасти от непогоды. Свеча, как символ победы.
Стихия нарушает гармонию прошлой жизни, все погублено, сметено — «мело, мело». Те, кто внутри дома, кто смотрит на все это из окна, пока в безопасности, их не несет, они еще в том старом времени. Но все это до шестого куплета.

И все терялось в снежной мгле,

Седой и белой.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.
Вот оно новое — снежная мгла. Снег все заметает, в нем все теряется. Старый мир уничтожен, его больше нет. В пятом куплете автор оплакивает старое время. Падение башмачков, как символ падения мира. Меняется, сбивается, изменяется ритм. Свеча своими восковыми слезами оплакивает это падение, оплакивает тот правильный, спокойный мир, которого больше не существует —
«и воск слезами с ночника на платье капал».

Свеча вроде бы противостоит снежной мгле, но и ее атакует стихия:
«на свечку дуло из угла». И героев, их внутренний мир захватывает вихрь несения. Стихия, страсть не дают им больше избегать общего движения, скорости. Героев тоже охватывает стихия страсти — «жар соблазна».

Мело весь месяц в феврале,

И то и дело

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

Все это противоборство идет не один день — «мело весь месяц», но все же за свечой поэт оставляет последнее слово. «И то и дело» — в этом ритме можно жить, он дает надежду на спасение. Скоро война закончится, она почти выиграна. На пороге весна, тепло. Стихия захватила героев, но не погубила их. Свеча не позволила этого. На протяжении всего стихотворения постоянно повторяется: «свеча горела на столе, свеча горела», и этими же строками оно и заканчивается. Свеча — надежда, последнее слово за ней.

Это стихотворение, как я уже говорила, имеет двойной смысл. С одной стороны это стихотворение о любви, с другой — о революции. О том, что она сделала со спокойной, уравновешенной жизнью людей. Стихотворение имеет прямое отношение к роману Бориса Пастернака «Доктор Живаго».

Без контекста оно теряет свою двойственность, тот смысл, который придает ему роман, оно является неотъемлемой частью произведения. В стихотворении заложена история, ход исторических событий, оно словно краткое изложение «Доктора Живаго»

Очень хорошо власть стихии показана в стихотворении «Разлука».

Здесь герой признает, что лишь по воле судьбы «Она» (Лара) появилась в его жизни.

В года мытарств, во времена

Немыслимого быта

Она волной судьбы со дна

Была к нему прибита.

И действительно, в один из сложных периодов жизни
Юрия Живаго судьба, словно великий дар, ниспослала герою любовь к Ларе.

Среди препятствий без числа,

Опасности минуя,

Волна несла ее, несла

И пригнала вплотную.

Но эта же судьба и отнимает у героев их любовь, лишает счастья против воли, насильственно разлучает. Стихия обрекает их на страдания, возможно даже на гибель.

И вот теперь ее отъезд,

Насильственный, быть может!

Разлука их обоих съест,

Тоска с костями сгложет.

Это стихотворение так же, как и «Зимняя ночь» напрямую по смыслу связано с самим романом. Контекст «Доктора Живаго» придает ему дополнительный смысл, поясняет, уточняет его. Оно неразрывно связано с четырнадцатой частью «Опять в Варыкине», с её тринадцатой, четырнадцатой главами.

В «Свидании» появление героини тоже связано со стихией. Она появляется на фоне снегопада.

Засыпет снег дороги,

Завалит скаты крыш.

Пойду размять я ноги:

За дверью ты стоишь.

To, что она стоит именно за дверью, тоже очень показательно.
Герой не ожидает ее появления, он собрался по своим делам, или просто размять ноги, открыл дверь, а тут она — полнейшая неожиданность. Причем героиня появляется в прямом смысле на фоне разбушевавшейся стихии:

Деревья и ограды

Уходят вдаль, во мглу.

Одна средь снегопада

Стоишь ты на углу.

Опять все тот же снег, та же метель, та же мгла, из которой она появляется, и в которую она впоследствии скорее всего канет.

Зачастую судьба дает неожиданные повороты, привносит в жизнь чудеса. Причем происходит это очень часто весьма неожиданно, чудо застигает врасплох, оно, на мой взгляд, тоже стихийно. Юрий Живаго (вернее, его устами Пастернак) пишет об этом в стихотворении «Чудо»:

Когда мы в смятеньи, тогда средь разброда

Оно настигает мгновенно, врасплох.

В стихотворении «На Страстной» описывается весна, пробуждение природы. Основная тема произведения – изменения, которые происходят в окружающем мире и в душе человека. В стихотворении чувствуется напряжённая борьба стихий ночи и дня, темноты и света, зимы и весны, что подтверждают средства контраста ( ночная мгла – рань на свете; земля голым- гола – колеблется земли уклад). Особенные метафоры и эпитеты создают впечатление подвижности перемен, которые охватили весь мир ( март разбрасывает снег; сады выходят из оград; вода буравит берега и вьет водовороты).
Приём психологического параллелизма – основной принцип построения произведения. Б.Пастернак показывает внешний мир параллельно внутреннему, поэтому напряжённая борьба стихий происходит не только в природе, а и в душе лирического героя. Перед нами разворачивается символический пейзаж: деревья, сады, вода, лес, утро, март принимают участие в библейском сюжете про Страстную неделю. Это полная аллегория, с помощью которой автор утверждает мысль о том, что настоящая жизнь человека ( как и жизнь природы)
– всегда борьба добра и зла, жизни и смерти. Страдания Христа, его распятие и Воскресение должны напомнить каждому про его собственный выбор.

Вообще же и в романе о докторе Живаго, и в стихотворениях, написанных от его имени, отчетливо видна одна мысль, мысль о том, что наша судьба предрешена, ее нельзя изменить и нет смысла бороться со стихией. Эта мысль высказывается автором и в стихотворении «Гефсиманский сад»:

Но книга жизни подошла к странице,

Которая дороже всех святынь.

Сейчас должно написанное сбыться,

Пускай же сбудется оно. Аминь.

Может быть именно поэтому, из-за этой предрешённости Юрий
Андреевич выступает в романе таким безвольным человеком. Возможно он просто понимает, что бороться со стихией бесполезно, что нужно просто покориться судьбе, ведь изменить ничего нельзя. Герой безропотно принимает то, что преподносит ему стихия, и не пытается удержать того, что она отни-

мает.

В стихотворениях Юрия Живаго присутствует, как и в романе, стихия страсти:

Сними ладонь с моей груди,

Мы провода под током.

Друг к другу вновь, того гляди,

Нас бросит ненароком.

( «Объяснение»)

И герой покоряется и ей тоже. Он дает закружить себя в эту круговерть, как бы желая посмотреть, куда его занесет. Он знает, что стихия страсти может погубить, но это сладкая гибель:

Ты — благо гибельного шага,

Когда житьё тошней недуга,

А корень красоты — отвага,

И это тянет нас друг к другу.

И он, зная о возможной гибели, не пытается защищаться, спастись,

это не его доля:

Мы брать преград не обещали,

Мы будем гибнуть откровенно.

Из этого стихотворения («Осень») мы видим, что герой прекрасно понимает, что его несет стихия на погибель, но он сознательно подчиняется этому — «мы будем гибнуть откровенно».

Поэзии Юрия Живаго не имеют полной последовательности в тематическом плане: цикл начинается стихотворением «Гамлет», в котором объединяются библейские и шекспировские мотивы. далее идут стихи о природе, человеческих отношениях, а потом Пастернак снова возвращается к библейской теме и т.д.

Композиция цикла стихов напоминает композицию романа. который построен по принципу контрапункта. Контрапункт – это объединение относительно независимых сюжетных линий, которые сходятся и расходятся между собой и развиваются с разной скоростью.

Романная форма контрапункта у Пастернака, Кафки, Джойса,
Маркеса и других писателей наибольшим образом отвечала требованиям отображения противоречивой эпохи ХХ столетия, когда распались связи не только между людьми, а и между различными сферами бытия ( природа и общество, человек и история, человек и общество и др.).

Принцип контрапункта дал возможность художникам слова отразить картину дисгармонии мира. Но Пастернак нашёл форму не только романного, но и поэтического контрапункта в цикле «Стихи Юрия Живаго». Казалось бы, отдельно развиваются евангельская тема, линия любви, изменения в природе, но в поэзии контрапункт отражает не только общий распад, а и обновляет нарушенную целостность мира. Духовные, социальные, природные связи, которые не могли объединиться в романе, отстраиваются в «Стихах Юрия Живаго». Таким образом, автор утверждает идею гармонии в противовес разорванным связям.

Цикл стихов имеет кольцевую композицию с точки зрения интерпретации библейного сюжета о страданиях Иисуса в Гефсиманском саду.
Этот мотив звучит в стихотворении «Гамлет» в начале цикла и в конце – в
«Гефсиманском саду». Гефсиманский сад – это символ размышления Христа о людях, о мире и своей Божьей обречённости, а еще это символ замешательства в душе Иисуса, когда в минуту слабости он обратился к Богу «…чтоб эта чаша смертия миновала…» Тема сомнений Христа объединяемая с темой сомнений
Гамлета и Юрия Живаго: какую выбрать дорогу, смириться с неприятностями судьбы или дать им отпор, покориться миру фарисейства или до конца идти путём добра, совести и свободы? Если в первом стихотворении лирический герой ещё колеблется, чувствует себя очень одиноким в своих сомнениях и противоречиях, то в последнем стихотворении «Гефсиманский сад» лирический герой находит настоящую истину жизни и осмысленно делает свой выбор:

Но книга жизни подошла к странице,

Которая дороже всех святынь.

Сейчас должно написанное сбыться,

Пускай же сбудется оно. Аминь.

Ты видишь, ход веков подобен притче

И может загореться на ходу.

Во имя страшного его величья

Я в добровольных муках в гроб сойду.

Я в гроб сойду и в третий день восстану,

И, как сплавляют по реке плоты,

Ко мне на суд, как баржи каравана,

Столетья проплывут из темноты.

За такой кольцевой композицией цикла спрятана авторская мысль о том, что рождение человека (духовное рождество) происходит лишь тогда, когда человек начинает задумываться над смыслом своего бытия, сознательно выбирает свой путь. По мнению Пастернака, вся жизнь человека – это постоянный выбор своей моральной позиции. В конце цикла мы видим, что лирический герой прошёл путь от Рождества до Воскресения («Я в гроб сойду и в третий день восстану…»). Тут речь идет не только об Иисусе Христе, а и о смысле существования каждого человека.

Я думаю приведенных здесь примеров достаточно, чтобы понять, что в стихотворениях Юрия Живаго присутствуют те же самые стихи, которые были выделены в романе«Доктор Живаго». Я надеюсь, их разбора на основе романа вполне достаточно, и в этой главе я хотела указать лишь на то, что они присутствуют и в стихах доктора Живаго.

«Стихи Юрия Живаго» – это духовное завещание Пастернака своим потомкам.

Необычайной творческой силой, которая даёт жизнь поэзии навсегда, стихотворения Юрия Живаго утверждают главную идею автора: смерти нет для того, кто оставляет после себя духовные ценности.

Выводы

Основной целью моей работы было рассмотреть и попытаться осмыслить, как отображается мотив стихии в творчестве Бориса Леонидовича
Пастернака. За основу работы был взят роман «Доктор Живаго». Это было сделано по нескольким причинам. Во-первых, потому что роман писался не один год, он достаточно большой по объему, и автор вложил в него весь свой опыт, свой талант, тем более что это произведение, плюс ко всему, долго вынашивалось и обдумывалось писателем. А во-вторых, потому что этот роман является как бы заключительным этапом творчества Пастернака, его самой большой и самой значимой, на мой взгляд, работой.

Действительно, мотив стихии проходит через все творчество Бориса
Пастернака. Мы встречаемся со стихиями и в первых стихотворениях автора, и в сборниках более поздних стихов, и в поэмах, и в прозе, и, конечно, в романе «Доктор Живаго».

В романе «Доктор Живаго» собраны все виды стихии, которые встречаются отдельно, в других произведениях Пастернака. В романе мы встречаем стихии грозы, метели, бурана, вьюги, огня, любви, страсти, творческого вдохновения, революции.

Все стихии, встречающиеся в произведениях Бориса Леонидовича
Пастернака можно разделить на стихии природы и стихии, так сказать, человеческого мира, созданные людьми, касающиеся только людей. К стихиям природы можно отнести вьюгу, буран, метель, грозу, огонь. Из всего множества природных стихий у Пастернака встречаются именно эти. Причем они могут как переходить друг в друга (редкий падающий снежок переходит в снежный буран, буран — в метель), так и противостоять друг другу
(противостояние стихий холода — метели, вьюги, бурана — стихии огня — свече). К человеческим стихиям относятся стихии любви, страсти, творческого вдохновения, стихия революции. Но если первые три индивидуальны, они захватывают каждого человека отдельно, то четвертая — стихия если не мирового масштаба, то, по крайней мере, государственного. Все стихии очень тесно связаны между собой, и нередко автор посредством одних отображает другие. Чаще всего природными стихиями (бурями, вьюгами) он выражает стихии, бушующие в душах людей (любовь, страсть, творчество), захватывающие государство (революция).

Эта стихийность позволяет автору живее и красочнее описывать происходящие события, дает возможность читателю окунуться в окружающий мир, увидеть, почувствовать его. Через описания стихий Пастернак глубоко раскрывает внутренний мир героев, их чувства и ощущения, их отношение к происходящему вокруг. Мне кажется, и сам автор был стихийным человеком, он чувствовал стихию, жил в ней. Ведь человек не испытавший, не прочувствовавший ее никогда не смог бы так точно, ярко описать ее. Я считаю, мотив стихии играет огромную роль в творчестве Бориса Леонидовича
Пастернака, и без него произведения автора были бы сухими и безжизненными, даже, скорее всего их вообще бы не было, ведь представить скучного спокойного, монотонного Пастернака, по-моему, просто невозможно.

В чём же заключается значение Бориса Пастернака для русской и мировой литератур?

Он показал трагедию ХХ столетия через призму человеческих душ, воспроизвёл все переживания творческой личности, которая попала на перекрёсток зла и насилия, и смогла сохранить в себе свободу и живой дух.
«Доктор Живаго»: живой – Живаго, «Во имя Духа Живаго…». Юрий Живаго, герой произведения, - доктор, он, несмотря ни на что, сохраняет в себе ощущение свободы, способность мыслить и любить. Но он не может жить в мире зла и насилия. Его смерть символична. Но Пастернак утверждает мысль, что дух человека остаётся жить и после смерти. Поэтому роман завершается стихами
Юрия Живаго, которые несут свет высокой духовности и тем самым отрицают темноту и мрак жестокости.

Пастернак - лучшие традиции Пушкина и Лермонтова, Тютчева и Фета,
Гейне и Мицкевича. Он создавал философскую поэзию, насыщенную сложными вопросами эпохи, которые разрешал, прежде всего, с моральной позиции.

В творчестве Пастернака мы находим и отражение жизни в его реальных формах, и символические знаки, и футуристические поиски, и романтические мечтания, и импрессионистические зарисовки. Поэтому поэт не умещается в пространство одного какого-то метода или направления. Его творчество достаёт вершин мирового искусства и ставит автора на почётное место среди классиков ХХ столетия.

Мир Пастернака, явленный в его творчестве, ещё ждёт всестороннего исследования.

Список литературы.
1. Альфонсов В. Поэзия Бориса Пастернака. Л., 1990.
2. Архангельский А. « И только в том моя победа». // Дружба народов. 1987,

№4. С.263-266.
3. Баевский В.С. Борис Пастернак – Лирик: Основы поэтической системы.

Смоленск, 1993.
4. Бак Д.П. «Доктор Живаго». Б.Л.Пастернака: функционирование лирического цикла в романном целом. // Пастернаковские чтения. Пермь, 1990.
5. Бахнов Л.В. С разных точек зрения Доктора Живаго. Москва, 1990.
6. Бердлев Н. Самопознание. Москва, 1990.
7. Берёзов Р. Свеча горела // Р Берёзов. Лебединая песня. Москва, 1991. С.

266-268.
8. Борисов В.М. Пастернак Е.Б. Материалы к творческой истории романа

Б.Пастернака «Доктор Живаго». // Новый мир. 1988, №6, С. 205-248.
9. Борисов В.М. Имя в романе Б.Пастернака «Доктор Живаго». // “Быть знаменитым некрасиво…” Пастернаковские чтения. Москва, 1992.
10. Вильмонт Н.Н. О Борисе Пастернаке: Воспоминания и мысли. Москва,

«Советский писатель», 1989.
11. Вегорек А. Литературные традиции в прозе Бориса Пастернака 20-30-х г.г.

// Идейно-художественное многообразие советской литературы 60-80-х г.г.

Москва, 1991, С. 48-54.
12. Верникович О. Две вьюги. // Новая юность. 1994, №4. С. 180-189.
13. Воздвиженский В.Т. Проза духовного опыта. // Вопросы литературы. 1988,

№9, С. 82-102.
14. Вознесенский А. Свеча и метель. // Правда. 1988. 6 июня. С. 4.
15. Вознесенский А. Благовещизм поэта // Литературная газета. 1990. 7 февраля, №6. С. 5.
16. Воробьёв К. Свеча человечности и правды. // К.Воробьёв. Заметы сердца: из архива писателя. Москва, 1989. С. 61-63.
17. Газизова А.А. Синтез Живаго со смыслом (размышления о прозе Бориса

Пастернака). Москва, 1990.
18. Гаспаров Б.М. Временной контрапункт как формообразующий принцип романа

«Доктор Живаго». // Дружба народов, 1990, №3. С. 223-242.
19. Гордин Я. Поэт и хаос. // Нева. 1993, №4. С. 211-263.
20. Горелов П. Размышления над романом. // Вопросы литературы, 1988, №9, С.

54-81.
21. Горелик Л. «Пушкинский миф о метели» в повести Пастернака «Детство

Люверс». // Русская филология: учёные записки. Смоленск, 1994. Том 1. С.

256-278.
22. Гусев В. Стихия и праздник жизни. // Литературная Россия. 1987, №43, 23 октября. С. 7.
23. Гусев В. Дума об идеале. // Неоконченные споры: Литературная полемика.

Москва, 1990. С. 90-104.
24. Дубровина И.М. С верой в мировую гармонию. Образная система романа

«Доктор Живаго» // Вестник Московского университета. Серия 9. Москва,

1996, №1. С. 103-113.
25. Зайцев Б. Вечность. // Слово. 1990, №2. С. 50-51.
26. Исупов К.Г. «Доктор Живаго» как риторическая эпопея (об эстетической философии Б.Л.Пастернака). // Исупов К.Г. Русская эстетика истории. СПб.,

1992.
27. Ивинская О. Годы с Борисом Пастернаком. В плену времени. Москва,

«Либрис», 1992.
28. Ким Е. Своеобразие сюжета и композиции в романе Б.Пастернака «Доктор

Живаго». // автореферат К.Ф.Н. / Москва, 1997.
29. Ким Е. Об особенностях организации повествования в романе Б.Л.Пастернак

«Доктор Живаго». // Вестник Московского университета. Серия 9.

Филология. 1997, №3. С. 20-32.
30. Колеров М.А. Не мир, но меч. СПб., 1996
31. Кондаков И.В. Роман «Доктор Живаго» в светской традиции русской культуры. Известия АН СССР. Серия: литература и язык. Москва, 1990, т.

49, №6. С. 527-540.
32. Константин, архимандрит (Зайцев). Несколько мыслей по поводу романа

Пастернака. // Русское зарубежье в год тысячелетия крещения Руси. Москва,

1991. С. 432-445.
33. Кузнецова М. Так начинают жить стихом. (О поэзии Пастернака к 100- летию). // Библиотекарь. 1990, №2. С. 56-57.
34. Кушнер А. «И чем случайней, тем верней». // Аврора. 1990, №2. С. 12-21.
35. Лавров А.В. «Судьбы скрещенья»: теснота коммуникативного ряда в

«Докторе Живаго». // Новое литературное обозрение. Москва, 1993, №2. С.

241-255.
36. Летнёв А. Борис Пастернак. (К выходу поэмы «1905 год»). // А.Летнёв.

Литературные будни. Москва, 1989. С. 310-313.
37. Лихачёв Д.С. Размышления над романом Б.Л.Пастернака «Доктор Живаго». //

Б.Пастернак. Доктор Живаго. Повести. Фрагменты прозы. Москва, «Советский писатель», 1989. С. 5-16.
38. Лихачёв Д.С. Размышления над романом Б.Л.Пастернака «Доктор Живаго». //

Новый мир. 1988, №1. С. 5-10.
39. Лобыцина М. Кто вы, доктор Живаго? // Знамя. Москва, 1993, №5. С. 204-

208.
40. Лобыцина М.В. Герой и прототип в романе «Доктор Живаго». // Начало: сборник работ молодых ученых. Москва, 1993. Вып.2, С. 210-216.
41. Ломброзо Ч. Гениальность и помешательство. Москва, 1996.
42. Лосский Н.О. Бог и мировое зло. Москва, 1994.
43. Магомедова Д. Соотношение лирического и повествовательного сюжета в творчестве Пастернака // «Быть знаменитым не красиво…» Пастернаковские чтения. Москва, 1992.
44. Маневич Г.И. «Доктор Живаго», как роман о творчестве. // Оправдания творчества, 1990. С. 61-135.
45. Маргвелашвилли Т.С. С бурей и ветром в лад. // Единство. 1972, №5. С.

343.
46. Масленникова З.А. Портрет Бориса Пастернака. Москва, «Советская

Россия», 1990.
47. Мир Пастернака. Москва, «Советский художник», 1989.
48. Мережковский Д. В тихом омуте. Москва, 1991.
49. Меркулова Т.И. Об экзистенциальности художественного восприятия Бориса

Пастернака. // Филологические науки, Москва, 1992, №2. С. 3-11.
50. Муравина Н. «Доктор Живаго» и его истолкователи. // Русская мысль – La pensee RUSSE – Париж, 1991, 4 октября. С. 15.
51. Муравьёва И. «Свеча горела»: «мысль семейная» в романе Б. Пастернака.

// Русская мысль – La pensee Russe – Париж, 1991, 26 апреля. С. 11.
52. Озеров Л. «Припомнить жизнь». // Советская музыка. 1990, №2. С. 23-30.
53. Озеров Л.А. О Борисе Пастернаке. // Новое в жизни, науке, технике.

Серия «Литература», Москва, «Знание», 1990, №1.
54. Орлицкий Ю.Б. «Доктор Живаго», как проза поэта: опыт экстраполяции одного якобсоновского термина. // Материалы международного конгресса: 100 лет Р.О.Якобсону. Москва, 1996.
55. Овчинников Н.Ф. Б.Л.Пастернак – поиски призвания (от философии к поэзии) // Вопросы философии, Москва, 1990, №4. С. 7-22.
56. Пастернак Б.Л. Собрание сочинений. В пяти томах. Москва,

«Художественная литература», 1989-1992.
57. Пастернак Б. Доктор Живаго. Повести. Фрагменты прозы. Москва,

«Советский писатель», 1989.
58. Пастернак Б. Доктор Живаго. Москва, «Книжная палата», 1989
59. Пастернак Б. Стихотворения и поэмы. Переводы. Москва, «Правда», 1990.
60. Пастернак Б. Из писем разных лет. Москва, «Правда», 1990.
61. Пастернак Б. Избранное: В 2-х томах. Москва, «Художественная литература», 1985.
62. Пастернак Б. Воздушные пути: проза разных лет. М., «Советский писатель», 1982.
63. Пастернак Б. Детство Люверс. Повести. Автобиографический очерк. Москва,

«Детская литература», 1991.
64. Пастернак Б. Звёздное небо. Стихи зарубежных поэтов в переводе Бориса

Пастернака. Москва, «Прогресс», 1966.
65. Пастернак Б. Об искусстве: «Охранная грамота» и заметки о художественном творчестве. Москва. «Искусство», 1990.
66. Пастернак Б. Синий цвет: избранные стихи поэтов Востока и Запада.

Москва, «Советская Россия», 1990.
67. Пастернак Б. Стихотворения. Поэмы. Проза. Москва, ТКО «АСТ» Олимп,

1996.
68. Пастернак Б. Анкеты, заявления, ходатайства (автобиография)1920. //

Русская речь, 1992, №4. С. 38-39.
69. Пастернак Б. Стихотворения и поэмы. Ленинград, «Советский писатель»,

1990.
70. Пастернак Б. Не я пишу стихи. Москва, «Советский писатель», 1991.
71. Пастернак Б. Книга любви и верности. /Письма к Нине Табидзе. // Дружба народов, 1996, №7.
72. Пастернак Б. «Услышать будущего зов». Стихотворения. Поэмы. Переводы.

Проза. Москва, «Школа - пресс», 1995.
73. Пастернак Б. «В плену у времени». Стихи. Москва, «Линор», 1996.
74. Пастернак Е.Б. Мир Пастернака. Москва. 1989.
75. Пастернак Е. Материалы для биографии. Москва, 1989.
76. Пастернак Е. Нобелевская премия Бориса Пастернака. // Новый мир.

Москва, 1990, №2. С. 191-194.
77. Пастернак Е. На своём языке…/ сын об отце. // Слово. 1990. №8. С. 5-8.
78. Пастернак Ж. «PATIOR» // Знамя, 1990. №2. С. 189-193.
79. Поливанов К.М. Отечественная пастернакиана за 10 лет. // Новое литературное обозрение. Москва. 1993.№2. С. 256-261.
80. Пастернак Е.В., Пастернак Е.Б. Координаты лирического пространства. //

Литературное обозрение. 1990, №3. С. 91-100.
81. Померанц Г. Любовь небесная и земная (центростремительное и центробежное): (о стихотворении «Магдалина») // Континент, 1997, №1. С.

306-317.
82. Померанц Г. Пробуждение чувства вестника. // Звезда, 1993, №2. С. 192.
83. Пятигорский А. Пастернак и «Доктор Живаго». // Пятигорский А. Избранные труды. Москва, 1996. С. 213-230.
84. Переписки Б.Пастернака. Москва. «Художественная литература», 1990.
85. Пастернаковские чтения. Пермь, 1990.
86. Рильке Р., Пастернак Б., Цветаева М. Письма 1926 года. Москва, «Книга»,

1990.
87. Рыбаков В. Свеча на ветру. // Семья и школа, 1990, №2. С. 45-47.
88. Раскат импровизаций: Музыка в жизни и творчестве Бориса Пастернака. /

Составитель Б.А.Кац. Москва, «Советский композитор», 1991.
89. Стариков Д. Уроки жизни // Д.Стариков. Свеча на ветру. Москва, 1966. С.

46-47.
90. Смирнов И.П. Роман тайн «Доктор Живаго». Москва, 1996.
91. Суконик А. Ещё несколько слов о «Докторе Живаго». // Знамя, 1994. №4.

С. 168-184.
92. Суриков В. Тайная свобода Юрия Живаго. // Московский Вестник. 1990,

№3. С. 212-239.
93. Санникова Е. «Мело, мело по всей земле. во все пределы». Вечер памяти в

Москве 1994г. // Русская мысль – La pensee Russe – Париж, 1994, 17-23 февраля. №4017. С. 16.
94. Страдание живой культуры. / К 100-летию со дня рождения Б.Л.Пастернака.

// Наше наследие. 1990, №1. С. 37-63.
95. Советский энциклопедический словарь. / Под редакцией А.М.Прохорова.4-е изд. М., «Советская энциклопедия», 1990.
96. Фроловская М. Горящая свеча или страсти по Юрию. // Простор, 1988, №9.

С. 194-200.
97. Якобсон Р.О. Заметки о прозе поэта Пастернака. // Якобсон Р.О. Работы по поэтике. Москва, 1987. С. 324-338.

Содержание

|I |Введение………………………………………………………… |3 |
|II |Главная часть. Мотив стихии в романе Б.Л.Пастернака | |
| |“Доктор Живаго”………………………………………………. |15 |
| |1. Поэтический образ бытия в романе “Доктор Живаго”…… |15 |
| |2. Гуманистический смысл цикла “Стихотворения Юрия | |
| |Живаго”…………………………………………………………. |59 |
|III|Выводы…………………………………………………………. |77 |
| |Список литературы…………………………………………….. |81 |

-----------------------
1 Н.Ф.Овчинников, Б.Л.Пастернак – поиски призвания (от философии к поэзии).
// Вопросы философии. М.,1990. №4 с.7.

[1]Б. Пастернак. Воздушные пути. М.: «Советский писатель»,1982, 2-е изд.
[2] Б. Пастернак. Доктор Живаго. // «Новый мир» 1988, №1-4
3 Д.Урнов. Безумное превышение своих сил // «Правда», 22 апреля 1988.

1 Б. Пастернак. Доктор Живаго. Вильнюс, 1988 г.
2 Б. Пастернак. Доктор Живаго. Повести. Фрагменты из прозы. М.: «Советский писатель», 1989 г.
3 В.М.Борисов, Е.Б.Пастернак. Материалы к творческой истории романа
Б.Пастернака «Доктор Живаго» // Новый мир. 1988.№6. с. 205-248.
4 Б. Пастернак. Собрание сочинений в 5-ти т. М.: «Худ. лит.», 1989-1992.
1 «Высокий стойкий дух» (переписка с М.В.Юдиной). // Новый мир, 1990, №2.
С.176-190
1 Б. Пастернак. Не я пишу стихи. Москва: «Советский писатель», 1991 г.
1 Мир Пастернака. Москва: «Советский художник», 1989 год
1 Пастернаковские чтения. Пермь, 1990 г
2 В. Шекспир. Король Лир. Гамлет. Отелло./Вст. ст. и перевод Б. Пастернака.
Москва: «Искусство», 1992 г.
3 О. В. Ивинская. «Годы с Борисом Пастернаком. В плену времени».
Москва:«Либрис», 1992 г.

1 Б. Пастернак. Книга любви и верности. / Письма к Нине Табидзе. // «Дружба народов» 1996 г., № 7
1 Советский энциклопедический словарь. Под/р А.М.Прохорова. 4-е изд.
Москва, «Советская энциклопедия», 1990 г. С.1287.
2 Словарь иностранных слов. 18-е издание, стереотипное.М., «Русский язык»,
1989.
1 Переписка Бориса Пастернака / Из письма к Е.Б.Пастернак. 12 марта 1942 года // Москва. «Художественная литература».1990, с.178
2 Там же. Из письма к О.Фрейденберг. 1 февраля 1946 года, с. 219
3 Там же. Из письма к Н.Я.Мандельштам. 26 января 1946 года, с. 207
1 Б.Пастернак. Стихи из романа в прозе «Доктор Живаго». // «Знамя», №4,
1954.
1 Б.Пастернак. Доктор Живаго.Повести. Фрагменты прозы. М., «Советский писатель», 1989г. с.44
1 Б. Пастернак. Переписка с О. Фрейдснберг. С. 273-274.
2 Б. Пастернак. Доктор Живаго. Повести. Фрагменты прозы. Москва: «Советский писатель», 1989 г. С. 9
1 Б. Пастернак. Доктор Живаго. Повести. Фрагменты прозы.(Здесь и далее М.,
«Советский писатель», 1989г.) с.20
1 Б.Пастернак. Доктор Живаго. с.21
2 Б. Пастернак. Доктор Живаго. с. 21
1 Т. Фроловская. Горящая свеча, или страсти по Юрию. // «Простор» 1988 г.,
№9. С. 199
2 Б. Пастернак. Доктор Живаго. С. 27
3 Б. Пастернак. Доктор Живаго. С. 77
1 Там же. С.71
2 Н.Иванова. Смерть и воскресение доктора Живаго. // «Юность» 1988 г., № 5.
С. 79
1 Б. Пастернак. Доктор Живаго. с.473
1 Б. Пастернак. Доктор Живаго. с.382
1 Б. Пастернак. Доктор Живаго. с. 163
2 Б. Пастернак. Доктор Живаго. с. 137
1 Б. Пастернак. Доктор Живаго. с. 313
2 Б. Пастернак. Доктор Живаго. с. 30

1 Б. Пастернак. Доктор Живаго.с. 300
2 Там же. С. 303
3 Там же. С. 297

1 Б. Пастернак. Доктор Живаго. с. 295
1 Б. Пастернак. Доктор Живаго. с. 326
1 Б. Пастернак. Доктор Живаго. с. 314
2 Там же. С. 298
1 Б. Пастернак. Доктор Живаго. с. 300
2 Б.Пастернак. Доктор Живаго.с. 303
1 Б.Пастернак. Доктор Живаго. с. 321
2 Б. Пастернак. Доктор Живаго. с. 375
1 Б. Пастернак. Доктор Живаго. с. 404
1 А. Вознесенский. Свеча горела. // Правда 1988 г., 6 июня. с.4
1 К.Воробьев. Свеча человечности и правды. //К.Воробьев. Заметы сердца:из архива писателя. М.,1989 г. с. 61
1 . Пастернак. Доктор Живаго. с. 21
2 Пастернак. Доктор Живаго. с. 155

1 Б. Пастернак. Доктор Живаго. с. 154
2 Там же. С. 151
3 Там же. С. 165

1 Б. Пастернак. Доктор Живаго. с. 272
2 Там же. с. 314
3 Там же. с. 315

1 Б. Пастернак. Доктор Живаго.. с. 314
2 Там же. с. 172
3 Там же. с. 329

1 Б. Пастернак. Доктор Живаго. . с. 374
1 JI. И. Толстой Анна Каренина. Москва «Худ. литература». 1985 г. с. 721.
1 Б. Пастернак. Доктор Живаго.с.328
1 Б.Пастернак. Доктор Живаго. с.328
1 Б. Пастернак. Доктор Живаго. с. 340
2 Б. Пастернак. Доктор Живаго. с. 140
1 Б. Пасгернак. Доктор Живаго. с.303

1 Б. Пастернак. Доктор Живаго. с. 137
2 Там же..с. 231
3 Там же. с. 231

1 Б. Пастернак. Доктор Живаго. с.304
1 Б. Пастернак. Доктор Живаго.с. 304
2 Там же. с.327
[3] О.Верникович. Две вьюги. // Новая юность. 1994, № 4. с. 180

Страницы: 1, 2