Виктор
(псевдоним - Велимир) Владимирович Хлебников (1885-1922) родился в Астраханской
губернии, в местечке, где Волга встречается с Каспием (Сигай). Отец будущего поэта
- Владимир Алексеевич Хлебников-ученый-естественник, орнитолог. Влиянию отца
можно приписать и ранний интерес Хлебникова к естественным наукам,
сохранившийся в течение всей его жизни. Мать Хлебникова - Екатерина Николаевна
- историк по образованию. В молодости она была близка к кругу народовольцев.
Именно она воспитала у сына глубокий интерес к отечественной истории, которую
писатель Хлебников скрупулезно изучал на протяжении всей своей творческой
жизни. Помимо Виктора Владимировича в семье было еще четверо детей: Борис,
Екатерина, Александр и Вера.
Когда
Виктору было 13 лег, Хлебниковы всей семьей перебрались в Казань, и он стал
учеником четвертого класса 3-ей казанской гимназии. По воспоминаниям сестры
Веры Владимировны, гимназист Хлебников хорошо успевал по математике и русской
словесности, увлекался изучением языков и рисованием. Владение техникой
живописи и художественную одаренность Хлебникова отмечают все знавшие его в
более поздние годы. В богатой домашней библиотеке, В. Хлебников познакомился с произведениями
Дидро, Канта, Спенсера, Конта, Тейлора, Берви-Флеровского
Осенью
1903 года В. Хлебников поступил в Казанский университет на математическое
отделение физико-математического факультета. За участие в студенческих
демонстрациях В. Хлебников был арестовав и месяц провел в тюрьме. В феврале
1904 года был уволен из университета, а 28 июля того же года его вновь
зачислили в университет, но уже на естественное отделение
физико-математического факультета. Будучи студентом Казанского университет,
начал писать. Советовался с Горьким, любил Сологуба, а весной 1908 года
познакомился в Крыму о Вячеславом Ивановым.
В
сентябре 1908 года В. Хлебников переехал в Петербург и был зачислен на
естественное отделение, физико-математического факультета Петербургского университета.
Но в 1911 году Хлебников оставляет университет и посвящает себя полностью
литературному творчеству.
Налаживается
его прочная связь с символистами. Он регулярно посещает литературные среды в
"Башне" Вяч. Иванова, где собирались тогда известные поэты того
времени: Блок, Сологуб, Кузмин, Ремизов, Городецкий, Здесь читались и
обсуждались новые стихи, дебютировали начинающие поэты, произносил строгие
"приговоры" хозяин дома. Чарующие стихи К. Бальмонта, влюбленность в
древнюю Русь и ее "чертовщину" А. Ремизова, лирическая проза и
драматургия Сологуба - вот та литературная атмосфера, которая особенно заметно
сказалась в ранних опытах В. Хлебникова. И все-таки начинающий, но самобытный
писатель не ужился в этой рафинированной символистской среде. Символисты ничего
не сделали, чтобы опубликовать эти первые откровения слова, в которых молодой
В. Хлебников пробовал разные стилевые принципы своих старших наставников из
недосягаемой для простых смертных "Башни". Однако причины разрыва с
символистами, конечно, заложены глубже.
В.
Хлебникову чужды были эстетская замкнутость и книжность символистов и
акмеистов. Его больше интересует народное искусство, фольклор, эпос, тесно
связанные с национальной историей и историей родного языка. В сатире
"Петербургский Аполлон", являвшейся своеобразным свидетельством
разрыва с символистами, В. Хлебников высмеивает деятелей символизма за то, что
они подают французского Верлена "вместо русского Бяяна", обвиняет
участников журнала "Аполлон" (Гумилева, Сологуба, Потемкина, Маковского)
в отрыве от русской национальной культуры. Дебют В. Хлебникова состоялся на
страницах журнала без направления - "Весна", редактировавшегося Н.
Шебуевым. В "Весне" начинали Д. Бедный, И. Северянин, Л. Рейснер и
многие другие. В сборнике "Студия импрессионистов" было напечатано
знаменитое программное стихотворение В. Хлебникова "Заклятие смелом",
которое и проложило дорогу начинающему поэту к футуризму.
В
апреле 1910 года вышел сборник "Садок судей" (название предложил
Хлебников), авторами которого были В Хлебников, Елена Гуро, Д. Бурлюк, Н.
Бурлюк, В. Каменский и др. Выход "Садка судей" знаменовал рождение
русского футуризма, с которым и будет связана дальнейшая судьба В. Хлебникова.
Сборник
печатался на обоях. Эта эпатирующая внешность была своеобразным вызовом всех
эстетствующим современным поэтам. В декабре 1912 года в этом же сборнике
выходит программа футуристов - "Пощечина общественному вкусу",
вынесшая лозунги футуристов на улицу. Почти одновременно с этой программой
издается брошюра. В. Хлебникова с числовыми и языковыми материалами -
"Учитель и ученик". Он становится главным теоретиком нового
литературного течения.
Почему
же футуристы не только признавали Хлебникова "своим", но и основывали
на его поэзии своп теории? Прежде всего потому, что Хлебников показал пример
"самовитого слова". "Словотворчество" Хлебникова, ломка
привычных поэтических форм, взрывная сила его поэзии - привлекали к себе
футуристов, видевших в ней многообещающие открытия. В. Каменский в 1914 году
так определил соотношение раннего футуризма и Хлебникова: "Гений
Хлебникова настолько безбрежен в своем разливе словоокеана, что нам, стоящим у
берега его творчества, вполне достаточно и тех прибойных волн, которые
заставляют нас преклониться перед раскинутым величием словопостижения"34.
Одним
из путей "словопостижения" для футуристов была живопись. Не случайно,
что большинство поэтов раннего футуризма пришло к литературе от живописи. Д.
Бурлюк, В. Маяковский, А. Крученых были профессиональными художниками, а
другие, как В. Хлебников, В Каменский, хотя и дилетански, но так же пробовали
свои силы в области живописи. Именно из живописи возникло отношение к стиху и к
слову как к "самоцельной" и "автономной" организации
материалов. В одной из статей 1912 года В Хлебников писал, "Мы хотим, чтобы
слово смело шло за живописью" (НХ, 334)2. Хлебников видел в самих приемах
живописи возможности обновления стиха. Вот поэтому нередко образы его первых
стихов идут непосредственно от живописи:
Малявина красавицы, в венке цветов Коровина
Поймали небо-птицу... (2, 245)35.
Или:
Уста напишет Хоккусай
А брови девушки - Мурильо. (2, 251).
Здесь
не просто отсылка к живописи, а включение в стих, в его образную систему
зрительных ассоциаций. Эти ассоциации могут заменить описание пейзажа:
И сумрак облака будь - Гойя!
Ты ночью облако - Роопс! (2, 217).
С
помощью звука и цвета Хлебников стремился выразить ощущение предмета не только
в его конкретно вещественном восприятии, но и эмоциональном. Классическим
примером является стихотворение "Бобэоби...", в котором поэт
звуковыми аналогиями с живописными средствами создает портрет:
Бобэоби пелись губы
Вээоми пелись взоры
Пиээзо пелись брови
Лиэээй - пелся облик
Гзи-гзи-гзео пелась цель.
Так на холсте каких-то соответствий
Вне протяжения жило Лицо (2, 36).
Как
видно, отдельные элементы лица на портрете по аналогии с краской обозначаются
звуковыми "соответствиями". Самый принцип эмоционального соответствия
цвета, зрительного впечатления со звуком и словом сохранятся на протяжении
почти всего творчества Хлебникова.
Неприятие
В. Хлебниковым буржуазно-мещанского мира, быта особенно усиливается к 1914
году. В. Маяковский любил тогда цитировать такие строки стихов В. Хлебникова:
Сегодня снова я пойду
Туда, на жизнь, на торг, на рынок,
И войско песен поведу
С прибоем рынка в поединок! (НХ, 160).
Это
неприятие старого мира, ощущение надвигающейся катастрофы сближало Хлебникова с
Маяковским. В начале первой мировой войны Хлебников окончательно пересматривает
свои взгляды, позиции. Его мысль все чаще обращается к образам Пугачева и
Разина, ореолам народного мятежа ("Хаджи-Тархан", "Дети
Выдры"). Он жил будущим, рассматривал себя как человека, провидящего ход
истории (за два года до ее начала предсказал первую мировую войну), мечтал о
времени, когда исчезнут войны, частная собственность, отчуждение человека от
природы, вызванное механической стандартизацией культуры. Уже в стихотворении
"Конь Пржевальского" (1912) В. Хлебников мечтал:
Взлететь в страну из серебра,
Стать звонким вестником добра (2, 112).
Литературная
и общественная позиция Хлебникова этого периода была достаточно сложной и
противоречивой. С одной стороны, он выступает как футурист-будетлянин,
отстаивает позиции новой школы и поэзии. С другой, - он защитник национальной
самобытности, идеи всеславянского единства, пропагандист союза славянства и
"азиатской культуры". Отрицание буржуазно-капиталистического мира
приводило Хлебникова к идеализации прошлого, язычества, славянства, к отказу от
механической, бездушной цивилизации современного общества. Его мечта о гармоническом
развитии человечества порождала утопию, наукообразную теорию "законов
времени", единства закономерностей вселенной.
Своеобразие
творчества В. Хлебникова - это слияние его поэтического сознания с отдаленным
прошлым, с той стадией мышления, когда господствовали мифологические
представления о мире. Образы его ранних произведений чаще всего связаны о
периодом Киевской Руси, язычеством, первобытным состоянием человечества.
Пользуясь моделью мифа. Хлебников создает новые ("Внучка Малуши", "Журавль",
"Маркиза Дэзес"). Но чаще всего у него история сливается с
мифологией, современность - с прошлым. Мифы предстают то как
трагедийно-историческое событие ("Девий бог", "Гибель
Атлантиды", "Ка", "Дети Выдры"), то как ироническое
травестирование ("Внучка Малуши", "Вила и леший",
"Игра в аду"). Воскрешение языческих времен имело у Хлебникова
современное и актуальное значение, как знаменье мощи и единства славянства.
Перед лицом японской и германской угрозы он призывает к возвращению к временам
язычества, к Перуну, во имя воскрешения былой воинской мощи и единства, в
стихотворении "Перун":
Ты знаешь: путь изменит пря,
И станет верны, о Перуне,
Когда желтой и белой силы пря
Перед тобой вновь объеденит нас в уне (2, 198).
Откликом
на события русско-японской войны являются стихи "Выли вещи слишком
сини". Самую тему столкновения русских войск с японцами поэт
мифологизирует, изображая гибель броненосца "Ослябя" в виде мифа о
борьбе "японского бога" с Перуном:
Над пучиной емля угол,
Толп безумных полон бок,
И по волнам кос и смугол
Шел японской роты бог (2, 31).
Этим
же воинственным тоном отличается и стихотворение "Мы желаем звездам
тыкать!":
С толпою прадедов за нами
Ермак и Ослябя,
Вейся, вейся, русское знамя,
Веди через сушу и через хляби!.. (2, 15).
В
своем обращении к язычеству, к древней Руси Хлебников примыкал к широкому
движению Б русском искусстве начала XX века, представленному в литературе А.
Ремизовым ("Посолонь"), С. Городецким ("Ярь",
"Перун"), А. Н. Толстым ("За синими реками") и др. В
живописи можно назвать Н. Рериха, И. Вилибина; в скульптуре С. Коненкова; в
музыке - Игоря Стравинского ("Жар-птица"), С. Прокофьева
("Скифская сюита"). Это воскрешение "языческих"
древнерусских начал в искусстве, обращение к мифологическому сознанию
знаменовало протест против фетишизации современной культуры и буржуазной
цивилизации.
Хлебников
написал много таких стихов, которые перекликаются с лесовиками Коненкова и
сказочными лешими и прочей нечистью Ремизова:
Зеленый леший - бух лесиный
Точил свирель,
Качались дикие осины,
Стекала благостная ель (2, 92).
В
этих стихах картины русской природы, леса, реки - пейзаж вневременной,
возникающий, как во сне:
Там, где жили свиристели,
Где качались тихо ели,
Пролетели, улетали
Стая легких времирей;
Где качались тихо ели,
Где шумели звонко ели,
Пролетели, улетели
Стая легких
Времирей (2, 2, 76).
Все
ощущения зыбки, импрессионистичны, возникают подобно музыкальным ассоциациям.
Это музыкальное начало подчеркнуто основной "темой": сочетанием двух
звуковых регистров - "р" и "л", проходящими через все
стихотворение.
На
сочетании двух планов: современности и древней Руси основана и поэма
"Внучка Малуши". Перенесшись из времен Владимира, когда люди жили
одной жизнью с природой, внучка Малуши попадает в "всеучбище" -
женский институт. Ее поражает скучная и бессмысленная зубрежка, полный разрыв с
природой, и она уговаривает "училиц" вернуться к природной жизни. И
"училицы", увлеченные ею девушки, с радостными возгласами покидают
"всеучбище", складывают костер из учебников и восклицают:
Мы оденем, оденемся в зелень,
Побежим в голубые луга,
Где пролиться на землю грозе лень,
Нас покинет училищ туга... (2, 74).
В
этой поэме чувствуется явная ориентация на "Слово о полку Игореве",
поэму Пушкина "Руслан и Людмила".
Увлечение
славянством, язычеством находит свое выражение и в пьесе "Девий бог"
(1911). Это своего рода языческая мистерия, написанная под влиянием символизма.
Она примыкает к пьесам Сологуба, и Ремизова. В ней еще много красивости,
эффектной декламационной патетики, от которой в дальнейшем Хлебников отходит.
Так. Девий бог обращается к своей девичьей свите: "Я поведу вас на вершины
гор, и на хребет моря, и в ущелья подземного царства. Я буду будить вас на
утренней заре и, баюкая, усыплять на вечерней. Морская волна не сумеет более
точно отразить, звезды, чем я ваши желающие души" (4, 190).
Одним
из известнейших произведений Хлебникова является его поэма "Зверинец"
в прозе, опубликованная в первом "Садке судей". Она привлекает не
только своим поэтическим мастерством, но и тем, что в ней сплелись основные
мотивы творчества В. Хлебникова. В поэме - и отрицание современной цивилизации,
и тоска по прошлому человечества, и стремление найти в изначальной природе
зверей - истоки разных вер, культур, наций. Поэма глубоко философична. По мысли
Хлебникова, "Зверинец" раскрывает первобытное начало в человеке,
древние типы человеческого сознания, которые как бы предвещаются видами
животных. Из письма В. Хлебникова Вяч. Иванову просматривается интересный
замысел "Зверинца": "Я был в Зоологическом саду, и мне странно,
бросилась в глава какая-то связь верблюда с буддизмом, а тигра с Исламом. После
короткого размышления я пришел к формуле, что виды - дети вер и что веры -
младенческие виды... Виды потому виды, что их звери умели по-разному видеть
божество (лик)" (НХ, 356). Этот своеобразный антропоморфизм проходит через
все творчество Хлебникова: общность животного и растительного мира с человеком,
единство всею живого - одна из основных тем его поэзии. Ключ к пониманию
"Зверинца" - в последнем абзаце-строфе: "Где в зверях погибают
какие-то прекрасные возможности, как вписанные в Часослов Слово о полку
Игорови" (4, 30). В "Зверинце" высказана мысль о едином разуме
природы. Цепь, зорко увиденных аналоги между зверем и человеком не только
раскрывает облик и характер зверя, но и очеловечивает его, заставляя в то же
время видеть и в человеке черты зверя (в носороге - Ивана Грозного, в морже -
Ницше, в тигре - фанатическую жестокость магометанина и т. д.).
Поэма
"Зверинец" возникла из ранних опытов ритмической прозы. Но в ней
Хлебников отказался от утомительных словообразований и архаической стилизации:
поэма написана ритмизованной прозой:
О Сад, Сад!
Где железо подобно отцу, напоминающему братьям, что
они братья, и останавливающему кровопролитную
схватку.
Где немцы ходят пить пиво.
А красотки продавать тело.
Где орлы сидят подобно вечности, оконченной
сегодняшним,
еще лишенным вечера днем.
Где верблюд знает разгадку Буддизма и затаил ужимку
Китая (4, 27).
К.
Чуковский справедливо отмечает сходство поэмы В. Хлебникова и поэзии Уитмена, в
частности, с его "Песней о себе". Этих поэтов сближает прежде всего
мысль об единстве всего находящегося в природе, о равенстве всех ее проявлений.
Ранний
В. Хлебников - это романтик, и история в эти годы интересует его прежде всего в
ее романтических ярких ситуациях, эффектных эпизодах. Одна из первых поэм -
"Царская невеста" - написана на сюжет, использованный в поэме А.
Навроцкого "Царица Марин Долгорукова" (1899). В. Хлебников обращается
к трагической судьбе невесты Ивана Грозного, княгини Марии Долгоруковой, убитой
царем в день свадьбы. Но уже необычен, нов был самый стих, с интонационными
(сдвигами), синтаксически затрудненным построением фразы, с непривычно яркой,
метафорической образностью:
Не вырвался крик сквозь сомкнутости уст,
Но глаз блестел сквозь золотой кос куст (1, 73).
Поэма
"Марина Мнишек" написана в 1908-1910 годах повествует об истории в ее
традиционном понимании. Романтически здесь изображен образ Дмитрия Самозванца:
его побуждения, реальные политические связи не показаны в поэме, они
подменяются смутными поэтическими мечтаниями:
От тополей упали тени,
Как черно-синие ступени.
Лунным светом серебрим,
Ходит юноша по ним.
Темной скорбию томим...
В
стихотворении "Кубок печенежский" (1916), напечатанном в сб.
"Четыре птицы", говорится о гибели Святослава, убитого печенегами при
возвращении из похода на Византию. Великолепен здесь портрет Святослава:
Святослав, суров, окинул
Белым сумраком главы,
Длинный меч из ножен вынул
И сказал: "Иду на вы!" (2, 222).
В
программной статье "Учитель и ученик" (1912) Хлебников
противопоставляет современной ему литературе "народное слово",
народную песню, выступающую в защиту жизни: "Писатели проповедуют
"смерть", и лишь "народное слово" утверждает жизнь;... я не
хочу, чтобы русское искусство шло впереди толп самоубийц!" (5, 180, 182).
Хлебников
начинал с фольклора, и в дальнейшем творчестве эта связь не порывается.
Фольклорные образы, песенные ритмы и мелодии, фольклорные эпитеты и
параллелизмы - входят в поэтическую систему Хлебникова. Песенные мелодии,
повторы, обращения, образная система, просторечия переполняют одно из ранних
стихотворений "Конь Пржевальского":
В коромысле есть цветочек,
А на речке синий челн.
"На, возьми другой платочек,
Кошелек мой туго полн"...(2, 112).
Фольклорно-песенное
начало сказалось и в стихотворении "Из песен Гайдамаков": "А
пани, над собой увидев нож, На землю падает, целует ноги..." (2, 91).
В
фольклоре, в древнерусских преданиях, сказках, заклинаниях Хлебников нашел
источник для своего творчества. В "Изборнике" (СПб, 1914) Хлебников
помещает цикл стихотворений, в которых главное место принадлежит языческой
мифологии (раздел книги "Деревянные идолы"). В стихотворении
"Ночь в Галиции" использованы ведьмовские песни и заклинания, приведенные
в книге русского фольклориста XIX века И. Сахарова - "Сказания русского
народа":
Между вишен и черешен
Наш мелькает образ грешен,
Иногда глаза проколет
Нам рыбачья острога,
А ручей несет и холит
И несет сквозь берега... (2, 200-201).
От
народной песни идет и стихотворение "В холопий город парус тянет"
(1916). Это стихи о Разине:
...На носу темнеет пушка,
На затылке хлопцев смушки.
Что задумались, други?
Иль челна слабы упруги?
Видишь, сам взошел на мост,
Чтоб читать приказы звезд (2, 220).
Если
для символистов и акмеистов фольклор являлся лишь образцом для стилизации, то
для Хлебникова он стал своего рода структурной основой его поэзии, ее
конструктивным принципом.
Хлебников
не ограничивается обращением к первобытным мифам. Страх и тревогу, ощущение
беспомощности перед чуждыми и враждебными человеку силами, перед могуществом
техники и властью вещей над человеком Хлебников воплотил в современном
мифе-поэме "Журавль" (1909). Образ подъемного крана, железного
Журавля превращается в поэме в миф о гибели человечества. Против человека
восстают им созданные вещи: мосты, вагоны, трубы, срывающиеся со своего места и
образующие остов гигантского Журавля, своего рода новое жестокое божество,
уничтожающее человечество. "Толпы мертвецов в союз спешащие вступить с
вещами":
Свершился переворот. Жизнь уступила власть
Союзу трупа и вещи.
О человек! Какой коварные дух
Тебе шептал, убийца и советчик сразу:
Дух жизни в вещи влей!
Ты расплескал безумно разум,
И вот ты снова данник журавлей (1, 81).
Мифологический
образ гигантского Журавля вбирает у Хлебникова реальные черты Петербурга. Об
этом же свидетельствует урбанистический пейзаж поэмы: Петропавловская крепость,
Троицкий мост, остров Тучков. Миф-поэма "Журавль" - это романтический
бунт против буржуазной цивилизации. С этой поэмой Хлебникова перекликается по
содержанию трагедия молодого В. Маяковского "Владимир Маяковский"
(1914).
В
этом же году выходит пьеса "Маркиза Дэзес", главная идея которой тоже
осуждение современного общества за уход от подлинности и цельности естественной
жизни. Место действия - выставка художников, главные герои пьесы -
Распорядитель, Поэт, маркиза Дэзес - в сущности, условные персонажи, которые
раскрываются автором в гротескно-пародийной манере. В итоге, звери, птицы,
нарисованные на картинах, приобретают подлинную жизнь, тогда как
"утомленная" маркиза Дэзес и ее Спутник онемевают от восстания вещей
и превращаются в мраморные изваяния.
С
самого начала творческого пути Хлебников особое внимание уделял культуре и
поэзии Востока. Так, поэма "Медлум и Лейли" (1911) восходит к мотивам
известной поэмы Низами, своего рода история Ромео и Джульетты. Одна из лучших
дореволюционных поэм Хлебникова - "Хаджи-Тархан" (1912) -
историко-философская поэма, посвященная излюбленной мысли Хлебникова о связи
России и Азии, об азийском пласте" культуры:
Запрятав в брови взоры синие,
Исполнен спеси и уныния,
Верблюд угрюм, неразговорчив,
Стоит, насмешкой губы скорчив
И, как пустые рукавицы,
Хохлы горба его свисают,
С деньгой серебряной девица
Его за повод потрясает... (1, 121).
Точные,
"материальные" образы. История, пласты столетий, судьбы народов
переводятся поэтом в интимный, лирический план. Эта же тема продолжается в
поэме "Дети Выдры", повести "Есир". В творчестве Хлебникова
Азия, Египет, Африка, Индия - не географическая экзотика, а попытка найти во
всемирной истории корни единства, закономерность в развитии человечества.
Особое
место в дореволюционном творчестве В. Хлебникова занимает образ Степана Разина.
Разил для Хлебникова - символ мятежа, крестьянского восстания и вместе с тем
выражение исконной сути русского национального характера, с его буйной
непокорностью, безбрежной ширью и удалью. В неопубликованной при жизни поэме
"Песнь мне" (1911) Хлебников резко формулирует свою позицию,
противопоставляя европеизированной российской знати - бунтарскую стихию
русского народа:
О, вы, что русские именем,
Но видом заморские щеголи,
Заветом "свое на не русское выменим"...
И вот ужасная образина,
Пустынь могучего посла,
Я прихожу к вам тенью Разина
На зов (широкого) весла.
От ресниц упала тень,
А в руке висит кистень (НХ, 208).
Дореволюционное
творчество В. Хлебникова в основном обращено к прошлому, но это не значит, что
поэт жил вне современности. Современности, в частности, посвящен ряд поэм
1909-1915 годов, которые не были напечатаны при его жизни и сохранились в
рукописи ("Песнь мне", "Передо мной варился вар",
"Сердца прозрачней, чем сосуд", "Суд над старым годом",
"Жуть лесная", "Олег Трупов").
Опубликованы
были поэмы по черновым рукописям в сборнике неизданных произведений Хлебникова
лишь в 1940 году"36. Поэмы Хлебникова о современности - это смелый поиск в
этом жанре. Так, поэма "Песнь мне" - глубокие размышления поэта о
России, ее величии, се исторической роли. Протестом обреченности человека,
смерти звучат строки поэмы "Сердца прозрачней, чем сосуд...",
прославляющие любовь, радость, жизнь. Поэма "Жуть лесная" -
автобиографична. Это своего рода дневник, воспоминания недавнего прошлого:
О, погреб памяти! Я в нем
Давно уж не был Я многому сегодня
разучился и разучен...
(НХ, 231).
Поэма
"Олег Трупов" - повествование о современном герое Олег Трупов -
человек того же поколения, что и гам Хлебников. Именно поэтому в поэме все
время совмещается образ ее героя с образом автора.
В
поэзию революционного и пореволюционного периода В. Хлебников вошел как
признанный мастер слова. В. Маяковский называл его "Лобачевским
слова", а О Мандельштам справедливо заметил: "Хлебников возится со
словами, как крот, между тем он прорыл в земле ходы для будущего на целое
столетие..."37. В 1913 году Хлебников совместно с А. Крученых выступил с
декларацией "Слово, как таковое", которая может считаться предтечей
позднейших теории Опояза и формализма Главная мысль декларации -
"произведение искусства - искусство слова". Хлебников решительно разграничивал
язык поэзии и язык быта. Через слово, через смысловой "знак"
Хлебников пытался построить мифологическое сознание, найти в "самовитом
слове" корней мифологических представлений. Так, слово "зиры"
значит и звезды, и глаз; слово "зень" - и глаз и землю" (5,
229). Поиски новых форм словесного выражения - часть его общей концепции,
стремление найти новые закономерности в процессе речи, обнаружить сокровенный
смысл слова У Хлебникова в его подходе к слову был ряд различных аспектов: 1)
обращение к корню слова и при помощи различных префиксов и суффиксов
образование новых слов, напоминающих древнеславянскую речь, 2)
"Звукопись", в которой слова подбирались по своей
эмоциональна-звуковой выразительности. Это приводило к "зауми", т. е.
к отказу от предметного смысла речи, превращение ее в чисто звуковой ряд, 3)
"звездный" или "мировой" язык ("азбука ума") -
попытка создания иероглифического языка понятий. И это удавалось В Хлебникову,
когда просто языковой эксперимент превращался в факт эстетический Так было с
известнейшим стихотворением "Заклятие смехом", когда из одного корня
"смех" Хлебников создал целое стихотворение, использовав щедрое
богатство суффиксов и префиксов русского языка.
Создавая
свои неологизмы, Хлебников идет принципиально иным путем, чем, например, И.
Северянин. Его неологизмы восходят к русским и славянским корням, образуются при
помощи русских же суффиксов:
Помирал морень, моримый морицей,
Верен в веримое верицы... (2, 44)
Подлинный
новатор современного стиха, В Хлебников смело использует поэтику
"сдвига", когда стих затруднен многочисленными ритмическими и
метрическими перебоями ч сдвигами, а это противостоит как гладкости стиха
классической поэзии XIX века, так и безупречной форме поэтов символизма и
акмеизма. Вот некоторые примеры: синтаксический сдвиг в поэме, "Вила и
леший":
Он покраснел, чуть-чуть рассержен,
И покраснел заметно он. (1, 127);
инверсионная
расстановка слов:
И на плечо ее прилег
Искавший отдых мотылек (1, 128);
смешение
архаизмов, традиционно-поэтических выражений с бытовыми выражениями, что
создает гротескный план, комически осмысляемый:
Он телом стар, но духом пылок,
Как самовар блестит затылок (1, 128)
В
статье "Песни 13 весен" В. Хлебников защищает "погрешности"
детских стихов, видя в них проявления подлинной свободы стиха. В
послеоктябрьском творчестве "свободный стих" поэта-новатора занял еще
большее место ("Труба Гуль-муллы", "Настоящее",
"Прачка").
В.
Хлебников не был равнодушным созерцателем событий первой мировой войны. В
стихотворении "Жены смерти" (1915) нарисован зловещий образ смерти,
страшной тенью вставшей над миром. Фантастически-гротескное выражение
приобретают события войны в стихотворении" "Мава Галицийская":
мава ведьма "в перчатке из "червей" протягивает свою ладонь
"веселым господам", а сама мава становится символом войны:
А ты дышала пулями в прохожих.
И равнодушно и во сне
Они узор мороза на окне!
Да эти люди иней только
Из пулеметов твоя полька,
И из чугунного окурка
Твои Чайковский и мазурка... (2, 204).
Наиболее
полное выражение антивоенные настроения получили в поэме В. Хлебникова
"Война в мышеловке" (1919), составленной из отдельных стихотворений,
написанных в 1915-1917 годах. Первые строки поэмы В. Хлебникова напоминают
своей масштабностью ораторские ображения В. Маяковского в его пацифистической
поэме "Война и мир":
Был шар земной
Прекрасно схвачен лапой сумасшедшего... (2, 244).
Война
это богиня смерти, человечество в военном угаре возвращается к первобытной
дикости и жестокости, война безжалостно истребляет целые поколения, несет
гибель и разрушения:
Правда, что юноши стали дешевле?
Дешевле земли, бочки воды и телеги углей?
Ты, женщина в белом, косящая стебли,
Мышцами смуглая, в работе наглей!.. (2, 247).
Однако
финал поэмы оптимистичен: В. Хлебников верит в возрождение человечества:
И когда земной шар, выгорев,
Станет строже и спросит: кто же я?
Мы создадим Слово Полку Игореву,
Или же что-нибудь на него похожее... (2, 244).
В
годы первой империалистической войны В. Хлебников объявил решительный вызов
старому миру "приобретателей". Со своими друзьями и единомышленниками
(Н. Асеев, Г. Петников и др.) в декларации, названной "Трубой
марсиан", он в 1916 году заявил: Пусть млечный путь расколется на млечный
путь изобретателей и млечный путь приобретателей (5, 151) Хлебников не
признавал самой собственнической системы и особенно был непримирим к
посягательству на свободу человека.
С
Октябрьской революции открывается новый этап творчества В. Хлебникова. В
Октябрьской революции Хлебников надеялся увидеть прежде всего перестройку всего
мирового порядка, торжество народных чаяний, возмездие старому миру и
открывающиеся безбрежные возможности для осуществления нового справедливого и
гармонического строя Он не испугался ни беспощадности самой борьбы, ни
выстраданных суровых будней с разрухой, голодом, кровавыми событиями
гражданской войны. И он, человек вне быта, оказался под стать времени. Он
голодал, ездил в вагонах с сыпнотифозными, бродил по персидскому берегу
Каспийского моря, служил сторожем в ТерРОСТА, дружил с матросами и
красноармейцами. Для Хлебникова, как и для Маяковского, Каменского, Асеева, не
возникал вопрос о том "принимать" или "не принимать"
революцию.
В
стихотворении "Воля всем" (1918) содержится всеобъемлющий, вселенский
призыв к свободе:
Вихрем бессмертным, вихрем единым
Все за свободой - туда!
Люди с крылом лебединым
Знамя проносят труда.
...Если же боги закованы,
Волю дадим и богам... (3, 150).
В
1919-1920 годах, в так называемый Харьковский период, В. Хлебников написал
такие произведения, как "Ночь в окопе", "Ладомир",
"Три сестры", "Лесная тоска", "Поэт"
("Карнавал"), "Царапина по небу", "Азы из узы".
Это произведения и о революции, и идилии ("Три сестры", "Лесная
тоска", "Поэт" ("Карнавал"), проникнутые приятием
мира, радостным чувством природы.
В
"Ночь в окопе" Хлебников размышляет над современностью, над судьбами
страны, над лозунгами революции, провозглашенными Лениным. Поэма бессюжетна:
это размышления автора и возникающие вперемежку с ними картины: ночь перед
боем, безмерная степь, голоса солдат в окопе - все это сливается в одном
сложном единстве. Поэма полифонична. В авторскую монологическую речь врьгваются
разговоры л обрывки песен солдат, резко контрастирующие с
торжественно-эпическим стилем повествования:
Семейство каменных пустынниц
Просторы поля сторожило
В окопе бывший пехотинец
Ругался сам с собой: "Могила!
Объявилась эта тетя,
Завтра мертвых не сочтете,
Всех задушит понемножку,
Ну, сверну собачью ножку!" (1, 174).
Вершиной
творчества В. Хлебникова тех лет является поэма "Ладомир" (1920). Это
поэма о путях человечества, о преобразовании свободным человеком не только
социального строя, но и самой природы Поэт обращается к историческим истокам
революции. Сама революция воспринимается им как очистительная стихия, гроза,
неизбежное историческое возмездие всем силам зла и угнетения. Подобное
восприятие революции было характерно и для А. Блока, и для Артема Веселого и
для Вс. Иванова.
Образы
зарева, грозы, пламени, пожара проходят через всю поэму:
И если в зареве пламен
Уж потонул клуб дыма сизого,
С рукой в крови взамен знамен
Бросай судьбе перчатку вызова.
И если меток был костер
И взвился парус дыма синего,
Шагай в пылающий шатер,
Огонь за пазухою - вынь его (1, 183)
Пафос
поэмы в утверждении справедливости и разумности нового мира. Поэт славит союз
рабочих и крестьян:
...Славься, дружба пшеничного злака
В рабочей руке с молотком... (1, 195).
Поэма
"Ладомир" бессюжетна и "безгеройна". Ее сюжет - революция,
ее герой - народ. Это прославление революции и своеобразная утопическая
интерпретация судеб освобожденного человечества, построившего свое будущее на
основе науки, постижения математических законов мироздания:
Пусть Лобачевского кривые
Украсят города
Дугою над рабочей выей
Всемирного труда... (1, 184).
Поэма
космична. Этот космический масштаб, выражение вселенского размаха революции был
и у поэтов "Кузницы", и у многих поэтов Пролеткульта (Садофьев, Гастев
и др.). В. Маяковский в "Нашем марше" писал:
Видите, скушно звезд небу!
Без него наши песни вьем.
Эй, Большая Медведица! Требуй,
Чтоб на небо нас взяли живьем...
Космизм
поэмы В. Хлебникова на грани с земным:
...И жито сеяла рука,
На облаках качался пахарь... (1, 197).
Поэма
обращена в будущее. Оно представляется поэту как "научно-построенное
человечество", космического масштаба дерзания человеческого разума,
преобразующие весь земной шар. Здесь и вера в научный прогресс, в развитие и
эволюцию мировой материи. И все это сочетается с древними легендами и учениями
об одушевлении природы:
Я вижу конские свободы
И равноправие коров,
Былиной снов сольются годы,
С глаз человека спал засов... (1, 193-194).
В
образе мифологического Ладомира утверждается заветная идея поэта о великой
гармонии человека, природы и космоса. Но "Лад мира" не может быть
достигнут путем ненависти и насилия. Недостаточны для него и математические
"законы времени" - для этого нужна душевная сила:
Черти не мелом, а любовью
Того, что будет чертежи.
И рок, слетевший к изголовью,
Наклонит умный колос ржи... (1, 201).
Программным
произведением этого периода является поэма "Поэт". Она начинается с
описания весеннего карнавала как символа возрождения жизни, ее радостной,
буйной плоти, торжества бессмертия "рода человечества":
Иди, весна! Зима, долой!
Греми весеннее трубой!
И человек иной чем прежде
В своей изменчивой одежде,
Одетый облаком и наг,
Цветами отмечая шаг... (1, 146).
Поэма
Хлебникова исполнена той же земной, языческой стихии, что и музыка "Весны
священной" Стравинского. Поэма В. Хлебникова - это еще одна попытка
воссоздать давно ушедший языческий мир, с его стихийной радостью бытия. Это -
итог размышлений поэта над судьбами поэзии, над разными путями видения мира.
В
конце 1921 года Хлебников создает цикл поэм о революции - "Ночь перед
Советами", "Горячее поле" ("Прачка"),
"Настоящее" и "Ночной обыск". В них - итог размышлений
поэта о путях и судьбах революции. Не будучи сюжетно связаны, эти поэмы в своей
совокупности воссоздают широкую картину первых лег революции.
В
основу поэмы "Ночь перед Советами" положен случай, который рассказан
В. Короленко в очерке "В облачный день", показывающем жестокость
крепостного права. Старуха-кухарка рассказывает историю крепостного права своей
барыне, как приговор прошлому, как неизбежность возмездия за - преступления
господ:
Мы от господ не знали житья!
Правду скажу:
Когда были господские -
Были мы ровно не люди, а скотские.
Бают, неволю снова
Вернуть хотят господа?
Барыня, да?
Будет беда.
Что говорить -
Больше не будем с барскими свиньями есть из корыт! (1, 231).
Хлебников
создает и выразительный портрет старой барыни. Воспитанная в Смольном, она во
время русско-турецкой войны пошла сестрой милосердия, помогала ссыльным, была
даже на нелегальном собрании "Воли народной". Затем "ушла
корнями в семью", дети пошли "странные, дикие, безвольные...
Художники, писатели, изобретатели". Но в глазах старой крестьянки она
прежде всего барыня.
В
поэмах "Настоящее" и "Горячее поле" нет ни отдельных
героев, ни сюжета. Это полифонические, "многоголосые" произведения,
где действует масса, слышатся "голоса и песни улицы". Но можно
выделить отдельные персонажи - Великий князь, Прачка, - приобретающие
обобщенно-символическое значение. Эти поэмы основаны на резком контрастном
противопоставлении роскошной, изнеженной жизни богатых - и голодной нищеты,
безобразного убожества обитателей городской свалки Горячего поля, ютившихся в
дымящихся навозных кучах:
Два города, два выстрела, два глаза -
Они друг друга стерегли... (3, 244).
Прием
контраста помогает увидеть суть этого противостояния: на одной стороне гордый и
изнеженный облик императорского Петербурга:
Дворцы замерзли в инее,
В лебяжьих покрывалах снега,
И вся столица светлая огнями,
Как светская красавица была
Высокомерна и красива... (3, 239).
На
другой - Горячее поле с нищетой, нечеловеческими условиями жизни:
Свой городок вы построили
В кучах дымящихся калов.
Не по-барски вас нежили стены
Темных сквозных провалов... (3, 242-243).
В
поэме "Настоящее" звучат "голоса и песни улицы" - музыка
революции, как и у А. Блока в поэме "Двенадцать". В поэме
"Ночной обыск" автор мучительно переживает трагедию матери
расстрелянного и его сестры, но как историческую неизбежность представляет экспроприацию
уютной барской квартиры, когда грубоватые матросы выбрасывают из нее рояль и
мебель Однако матросы, "убийцы святые", как их называет поэт, тоже
наказаны материнским судом - мать расстрелянного сына поджигает дом, и отряд
моряков погибает. Икона с изображением Христа воплощает в поэме символ жалости
и всепрощения, что заслуживают герои этого противостояния.
Незадолго
до смерти Хлебников создает ряд стихотворений, свидетельствующих о трагическом
предчувствии скорого конца и болезненном переживании своего одиночества. Такие
стихотворения, как "Я видел юношу пророка...", "Я вышел юношей
один...", "Одинокий лицедей", "Всем", во многом
отличны от всего творчества Хлебникова. В них он пишет о себе. Это обнаженные
искренность и отчаяние.
В
стихотворении "Одинокий лицедей" Хлебников говорит о своей
поэтической и личной судьбе, о трагическом одиночестве:
И пока над царским селом
Лилось пенье и слезы Ахматовой,
Я, моток волшебницы разматывая,
Как сонный труп влачился по пустыне,
Где умирала невозможность:
Усталый лицедей,
Шагая на пролом... (3, 307).
Проповедь
поэта оказалась непонятной. Стихотворение завершается страдальческим признанием
неудачи, крушения всего дела жизни:
И с ужасом
Я понял, что я никем невидим:
Что нужно сеять очи,
Что должен сеятель очей идти... (3, 307).
Судьба
В. Хлебникова была трагической. Дело не только в его личной беспомощности и
неприспособленности к суровым условиям жизни. Трагичным было столкновение его
утопических мечтаний с действительностью, его самоощущение себя как
непризнанного пророку.
28
июня 1922 года В. Хлебникова не стало. Он умер, находясь в гостях у друга,
почитателя его творчества, Митурича П. В., в селе Санталово Новгородской
губернии от рецидива малярии, пареза ног и водянки. Похоронен был на погосте в
деревне Ручьи Новгородской области. В 1950 году прах Хлебникова был перевезен в
Москву и захоронен на Новодевичьем кладбище.
Своего
рода завещанием В. Хлебникова является его "сверхповесть",
"Зангези". В целом - это повествование о путях человечества,
проповедь учения о "законах времени", "Гаммы Будетлянина".
Это - понимание реального мира самим автором. Повесть состоит из нескольких
"плоскостей", каждая из которых - самостоятельное произведение со
своим "сюжетом", со своими "частными" сферами авторского
сознания. Объединенные вместе, они порождают новый смысл, своего рода
глобальное восприятие мира, его космическое осознание, которое так характерно
для Хлебникова. В "Зангези" объединено все сделанное Хлебниковым на
разных этапах его творчества: здесь и "заумь", и "звездный
язык", "язык птиц", и передача "голосов улицы".
Но
в движении человечества сквозь века беспомощно-бесприютным остается сам
Зангези, который сравнивается с "бабочкой, залетевшей в комнату
человеческой жизни". Его мечта благородна - дать свободу людям, богам,
животным, даже неживой природе. Его мысль устремлена в космические дали к в то
же время глубоко гуманна и человечна. Человек для него - венец вселенной,
носитель разума. В "Плоскости XVIII" - речи Зангези - автор пытается
обосновать историческую закономерность Октябрьской революции. Перечисляется
цепь революционных событий, исторических фактов, предшествовавших Октябрю.
Хлебников перечисляет декабристов, польское восстание, избрание Гарфильда
президентом Америки, битву при Куликовом поле, Ермака и покорение Сибири,
Тимура и Баязета, падение Царьграда и наконец падение самодержавия в 1917 году.
События, связанные "степенью трех", выстраиваются в определенные ряды
соответствий, образуя своего рода мифологическое "чучело мира". Этот
"числовой" подход к историческим фактам совмещается с образными,
сжатыми характеристиками эпох и событий:
17-й год. Цари отреклись. Кобылица свободы!
Дикий скач напролом
Площадь с сломанным орлом.
Отблеск ножа в ее
Темных глазах,
Не самодержавию
ее удержать (3, 352-353).
Зангези
- это сам В. Хлебников. То же стремление прорваться в глубины истории и космос,
та же страстная мечта быть пророком, утверждавшим реальность великой гармонии -
человек, природа, космос, то же горькое признание своего одиночества и крушения
надежд Зангези - человек, бог, разум, соединяющий невозможное с возможным.
Понять этот образ значит понять В. Хлебникова, всемирно известного и
одновременно непонятного, жившего на изломе эпох и отчаянно соединявшего
распадающийся треугольник "Человек-Природа-Бог".
Поэма
"Зангези" - это и прорыв в будущее, и философские размышления, и
историческая проверка законов времени, и мич о "числовом"
"чучеле мира". В этой слитности и универсальность ее поэтического
своеобразия. Сознание необходимости корённой перестройки мира особенно ощутимо
в замысле всей поэмы:
Если в пальцах запрятался нож,
А зрачки открывали настежью месть, -
Это время завыло: даешь,
А судьба отвечала послушная: есть (3, 354).
В
"Зангези" Хлебников включил поэму "Горе и Смех", написанную
в июне 1920 года. Созданные в ней карнавальные маски напоминают аллегорические
персонажи средневековых мистерий. Горе и Смех олицетворяют два начала
человеческого бытия, внешне противоположные, но внутренне взаимосвязанные. В
монологе Смеха говорится:
Я смех, я громоотвод
От мирового гнева.
Ты водоем для звездных вод,
Ты мировой печали дева (3, 362).
Это
противопоставление сказывается в строе поэмы, то трагически-гротескной, когда
речь идет о Горе, то шутовской, когда выступает Смех:
...Колени мирового горя
Руками обнимая, плачешь,
А я с ним подерусь, поспорю
И ловко одурачу (3, 363).
На
всем протяжении поэмы возникает образ пророка Зангези - житейски беспомощного,
не понятого своими современниками, тщетно взывающего к будущему. Его проповедь
все время прерывается назойливо-ироническими выкриками обывательской толпы
"учеников": "Зангези! Что-нибудь земное! Довольно неба! Грянь
камаринскую! Мыслитель, скажи что-нибудь веселенькое! Толпа хохочет весело. Что
поделаешь - время послеобеденное" (3, 342). Однако Зангези уверен в своем
признании в будущем:
Глупоствоварь, я пою и безумствую!
Я скачу и пляшу на утесе.
Когда пою, мне звезды хлопают в ладоши (3, 343).
Сложность
и трагическая противоречивость образа Зангези в его внутренней двойственности.
То это пророк-провидец, принесший человечеству новое зрение, путь к овладению
законами космоса и истории, то это непонятный, беспомощный, по-детски наивный и
глубоко ранимый человек:
Мне, бабочке, залетевшей
В комнату человеческой жизни,
Оставить почерк моей пыли
По суровым окнам, подписью узника.
На строгих стеклах рока... (3, 324)
Сложен
и финал поэмы. Поэт-пророк разуверивается в возможности осуществить свое
призвание. Размолвка поэта с "толпой", его не понимающей и не
приемлющей, приобретает все более трагический характер и завершается горьким
финалом - самоубийством, поводом для которого было "уничтожение
рукописей" его произведений.
Однако
заключительная реплика поэмы проникнута оптимизмом:
Зангези жив,
Это была неумная шутка... (3, 368).
Так
горестный быт, смерть Зангези-человека - побеждены торжеством Зангези-поэта.
Осень...
1992 год... Несколько дней подряд сцена московского театра
"Современник" была отдана мало известному
"Чет-нечет-театру", выступающему под прикрытием Дягилевъ-центра.
Играли Хлебникова - "Зангези".
Стабильность
и ляд сменяются хаосом событий (в мире, душе) Но человеку (миру) свойственно
обретать покой. Хлебников - идеалист, чудак, сумасшедший? Он вводит свое
ощущение бытия - Ладомир (гармония).
Поэма
"Зангези" появилась на свет в начале загадочного 1922 года. Из страны
"боги улетели, испуганные мощью наших голосов. К худу или добру?"
Через несколько месяцев Хлебникова не стало. К годовщине смерти появилась
первая постановка "Зангези", в петроградском Музее художественной
культуры. Вторая известная постановка осуществляется в Лос-Анджелесе, в 1986
году. Третья постановка - Москва, 1992 год. Хлебников писал: "Мы начинаем
понимать земной шар как большую площадь для зрителей, длинные ряды стульев, где
под разрезанной трепещущей занавесью неба происходит вечная игра числа для себя"38.
Перед
полупустыми рядами зрительного зала - игра, в которой актеры дотягиваются до
Хлебникова. Зангези умирает и возвращается: "Я умер и засмеялся". В
ряду Гете- Ницше-Флобер Хлебникова называют последним. Он замкнул круг людей,
мысливших мир, как самих себя, себя- как целый мир...
Список литературы
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.russofile.ru