Обстоятельства социальной, политической и культурной жизни русских людей на протяжении последнего тысячелетия обусловили развитие основных принципов мировосприятия и идеологии. Долгий период "двойничества" и мировоззренческого дуализма, сосуществования христианских и языческих черт сказался и на сложении "русской веры" (Slavia Orthodoxa), и на необходимости выбирать из двух бед меньшую, и на противоречиях, возникавших между природной и социальной средой обитания, и на подчинении общества государству. Таковы в кратком перечислении только некоторые особенности русской жизни.

Физически существуя в трехмерном пространстве, духовно русский человек находился в психологическом и идейном дуализме, а это и создавало культурную парадигму, которая постоянно насыщалась все новыми фактами и событиями. Двоичная оппозиция в единстве с третьим, не всегда "лишним". Мир удвоен в сознании, он одновременно и вещен, и идеально вечен, но реально он все-таки троичен, и от человека зависит, будет ли эта тройственность рас-тро-ена или ус-троена, будет ли пространство (в широком смысле - в том числе и ментальное пространство) метонимически расширяться смежностью ряда как чин или станет расти иерархически вверх, наращивая мощь и силу как сан. Идти вдаль или расти вверх - постоянный выбор русского человека, противоположность между физическим движением и духовным ростом. "Генная память" народа - его ментальность складывалась веками, основательно укладывалась в словесном знаке, который обслуживал каждого в соответствии с его личным уровнем чувства или интеллекта: в сказке для маленьких, в пословицах для несмышленых и в каждом отдельном слове, таинственную силу которого мог раскрыть только мудрый.

Рассматривая особенности русской ментальности в том виде, как она представлена в фактах языка, не следует понимать дело так, что только и именно русским присуще то или иное свойство чувства, разума или характера. Однако для краткости не станем приводить сравнений с ментальностью других народов (=языков); это дело будущего.

Если путь развития русской ментальности проследить на достаточно большой дуге исторического движения мысли, легко обнаружить самую общую закономерность: русское самосознание отражало реальные отношения человека как к себе самому, так и к другому человеку и к миру вообще. Собственный стыд, жалость к другому и благоговение перед божьим миром - одно и то же чувство, но обращенное в троичность существования. Личное самосознание никогда не выходит за пределы коллективного, соборного, откладываясь в терминах языка и затем, будучи определено, постепенно сгущается в научной рефлексии о народной речемысли. Это было ясно уже славянофилам - первым, кто хотел обозначить специфические особенности русской ментальности в категориях и формах языка.

Славянофилов легко оспорить и высмеять, потому что в основе их философствования лежит поэтически самородное слово, не высушенное еще до тонкости понятия-термина. Такова исходная точка русского философствования: отталкиваясь от слова, через поэзию и беллетристику, затем - через публицистику, к концу прошлого века оно оформилось в первые философски законченные системы.

Читая своих философов, русский человек ловит себя на мысли: все это я уже знаю, а потому и безусловно согласен с большинством излагаемых здесь идей. "Своим ничего не нужно доказывать", - замечал по этому поводу Николай Бердяев, но вместе с тем "нельзя ничего понять не "моё"", - добавлял Василий Розанов. Эту мысль варьируют русские писатели, оправдывая свою манеру изложения, афористически сжатую и поэтически ёмкую. Они как бы намекают на хорошо известную истину, скрытую в этимоне русского слова. "Если нужно что-то доказывать, доказывать ничего не надо", - это слова Дмитрия Мережковского хорошо выражают феноменологию русского сознания . Ничего не нужно доказывать логически, потому что логические операции раздробляют цельное тело истины и создают иллюзию знания, подавляя естественный порыв человека к познанию.

А познание осуществляется в языке и через слово.

Припомним характерные особенности русского языка, так или иначе отражающие ментальные признаки сознания. Ведь и "славянство есть исключительно лингвистическое понятие. При помощи языка личность обнаруживает свой внутренний мир". Так утверждал выдающийся филолог и философ Николай Трубецкой в 1930-е гг.

1. В центре русской грамматики находится не имя, выражающее устойчивое понятие, а глaгoлf обозначающий в высказывании действие и в предикате выражающий то новое, что несет в себе мысль. Именно с глагольных основ "снимаются" отвлеченные значения новых слов и создаются отвлеченные имена типа мышление или действие - с помощью самых разных суффиксов, которых накопилось множество. Мы говорим одежда, потому что следует одеться, пища - ею следует питаться, имение, которое можно иметь.

2. Русский язык четко различает время внутреннее и время внешнее, т.е. категорию глагольного вида и категорию глагольного времени. Объективно действие протекает независимо от позиции говорящего, и глагольный вид передает различные оттенки длительности или завершенности действия (писал -написал - писывал - понаписывал и т.д.). Точка зрения говорящего определяет то же действие относительно момента речи: прошедшее, настоящее и будущее, причем (что естественно) настоящее не имеет формы совершенного вида, поскольку настоящее длится, а будущее нельзя передать с помощью простого несовершенного вида (пишу - напишу). Субъект и объект действия разведены в сознании через глагольную форму, которая с помощью другой категории -категории залога - еще больше уточняет характер соотношения между субъектом и объектом (я пишу письмо -письмо пишется мною).

3. Качество воспринимается как основная категория в характеристике вещного мира; качество, а не количество привлекает законченностью и разнообразием радужных форм; через признак выявляется каждое новое качество, привлекающее внимание своей неповторимостью; отвлеченные имена также образуются с помощью адъективных основ, а самостоятельная категория имени прилагательного формируется в русском языке, начиная с древнейших

времен. Это было важно в экспликации признака "качество". Выделив самостоятельную грамматическую форму для выражения содержания понятия (видов при общем роде, выраженным существительным), создали удобное средство для воссоздания аналитических "понятий": белый дом, желтый дом, большой дом, торговый дом и т.д. - поскольку термин дом сам по себе не понятие, а символ, и как таковой требует раскрытия посредством определения.

4. В качестве связочного и предикативно осмысленного выступает глагол быть, а не глаголы иметь или хотеть, как во многих европейских языках. Установка на глагол бытийственного значения во многом определила характер русской философии, о чем не раз говорили русские философы. Идеально бытие и быт лежат в основе русского предикативного усилия мысли, тогда как формы владения и личного пожелания находятся на втором плане сознания.

5. В русском языке нет артиклей, что, в свою очередь, привело к размыванию границ между узуальным употреблением имен. Если англ, a table связано, главным образом, с выражением понятия о столе или представления о нем же, то же слово с определенным артиклем the table уже вполне определенно указывает конкретно на данный стол, на эту плоскость стола, на эту столешницу, на предмет. Проявление категории "определенность - неопределенность" дублируется в русском языке противопоставлением двух типов прилагательных: дом бел - белый дом; различие то же, что при разных артиклях.

Разведение в сознании двух уровней "семантической связки" - вещи и понятия, как они отражены в слове, делает англичанина стихийным номиналистом, тогда как некоторая размытость границ между вещью и понятием об этой вещи у русских прямо-таки направляет их в сторону "реализма". На первый взгляд неожиданный, этот вывод вполне оправдан исторически, не случайно вопросом этим интересовался Александр Потебня, а из западных ученых - автор семантического треугольника Г.Фреге. Да, "мысль направлена словом", и эти слова Потебни никогда не потеряют своего значения.

6. Неопределенность высказывания с большим количеством неопределенных местоимений и различных синтаксических конструкций (например - безличных предложений) в свою очередь повышает степень уклончивости и размытости русской мысли, которая как бы скользит по яркости образа и пугливо сторонится определенности понятия. Сказать до конца ясно -прямо - значит открыться до времени и тем самым обезоружить себя. Изобилие наречных и местоименных форм помогает до времени спрятаться за словом: "Русские говорят громко там, - с иронией замечал Александр Герцен, - где другие говорят тихо, и совсем не говорят там, где другие говорят громко". Это черта своеобразной скромности и смирения, неуверенности в том, что твоя мысль, явленная в слове, может быть кому-то интересна. Очень опасное свойство, не раз затруднявшее русским сформулировать свои надежды и упования.

7. Застенчивое уклонение от метафоры также определяется основной установкой словаря на метонимические переносные значения в слове. Каждый толковый словарь отмечает цепочки метонимических смещений смысла в русском слове, построенных по известному типу "вот дом, который построил Джек": дорога - полоса земли, по которой проходит движение > движение по полосе земли, по которой... > направление движения по полосе земли, по которой...> цель направленности движения по... и т.д. Но метафорические пере-

носы расцениваются как индивидуально авторские, не всегда пригодные для общего пользования. Это - отказ творить в слове: с помощью метонимии легко истолковать традиционный символ - метафора создает новые символы, а это (в индивидуальном исполнении) - ересь.

8. Категория одушевленности - остаток древнего языческого анимизма -также препятствует созданию оригинальной авторской метафоры, разумеется, такой метафоры, которая оказалась бы понятной другим носителям языка. В риторическом смысле это - олицетворение, которое естественно присутствует в самой грамматической форме и в метафоризации не нуждается. Можно сказать: вижу мертвеца или вижу труп - и тем самым метафорически выразить свое отношение к "лишенному души" в данный момент или к "обрубку поваленного дерева" (исконное значение слова труп). Категория одушевленности, которая распространяется только на имена мужского рода, мало известна древнерусскому языку как категория; так и в приведенном примере вижу труп - метонимия на основе метафоры, человека сравнивают с уничтоженным деревом. Русская мысль одухотворяет, неожиданно оживляя, всё ценное, чему придается особый смысл. Современный школьник может сказать я съел сникерса из особого почтения к шоколадке, прославленной в рекламе.

9. Вежливая уклончивость проявляется и в том, что славянский императив не является, собственно, повелительным наклонением, он восходит к древней форме оптатива - пожелательного наклонения. Отношение к другому проявляется не в наглом приказе или хозяйском повелении, но в пожелании, что высказываемое будет принято к сведению. В известном смысле оживлением этой формы становится в наше дни широкое распространение формул типа хотелось бы, чтобы..., некоторые, вот, говорят, что..., я как бы сказал? и т.д.

10. Совсем наоборот, в отношении к себе самому русский человек излишне категоричен, свое собственное мнение он признает за истину в последней инстанции, что с XVI в. поражало иностранных наблюдателей русского быта. Иностранец обязательно оговорится: мне кажется, что..., я думаю, что..., кажется, будто и т.п., в то время как русский, пользуясь формами родного языка, строит свое высказывание без помощи всякого рода шифтеров, поскольку категоричность личной точки зрения не требует, на его взгляд, никаких смягчений: я ведь говорил! Русскому в его языковых формах не требуется оговаривать конкретную модальность своего высказывания, она содержится уже в конструкции его фразы. Например, недостоверность или неясность информации передается с помощью различных типов односоставных, при невыраженном субъекте речи, предложений, что особенно заметно в русских поговорках: цыплят по осени считают, быть бычку на веревочке, тише едешь -дальше будешь и др.

11. Категоричность самоутверждения и бытовой нигилизм находят себе поддержку в способности русского языка строить отрицание таким образом, что каждое отдельное слово высказывания отрицается само по себе: никто никому никогда ничего не должен! Англичанин или француз употребит здесь одно-два отрицания, скорее всего при объекте, ради которого и сделано подобное заявление. Плеоназм как особенность русской речи - весьма серьезная проблема и в наши дни. Плеоназм проявляется в самом различном виде, усложняя речь ненужными определениями, но вместе с тем и помогая усилить высказывание

эмоционально: основная установка на то, чтобы убедить, а не доказать, поскольку "очевидность только тогда не требует доказательств, когда она очевидна", - заметил в этой связи Николай Трубецкой.

12. Категория состояния, также присущая русскому языку, кажется странной, потому что явлена только в речи. В грамматике это употребление наречий или модальных слов, или столь же второстепенных форм - но в диалоге это всегда выражение личного переживания внешних событий: мне жаль... как стыдно!, ничего нельзя... Никакой предикативной связи нет, действие не обозначено. Это состояние души, в чувстве переживающей событие.

13. Все последние особенности русского языка, на основе ментальности формирующие обыденное сознание русского человека, выделяются общей установкой на характер общения: как типичное проявление речемысли во всех случаях преобладает не монолог-размышление (который воспринимается как признак неоправданной юродивости), а активно протекающий диалог, в котором и рождается обоюдно приемлемая мысль. Тогда эмоция убеждения важнее логики доказательства, поскольку и назначение подобного диалога вовсе не в передаче информации; не коммуникативный аспект речи кажется существенно важным в диалоге, а речемыслительный. Мысль соборно рождается в думе, с той только разницей, что индивидуальная мысль только направлена словом, тогда как совместная дума способна и строить слово. По старому различию смысла слов, мыслит каждый сам по себе, думу же думают вместе, и дума - важнее мысли, она, как воплощение личной мысли, освящена признанием всех других. Правда своя удостоверяется правдой собеседника, и с этого момента становится истиной для всех.

14. Речь идет именно о диалоге как основной форме мышления. В исторической перспективе развития языка третий всегда лишний. Местоимение третьего лица он, она, оно, они формируется довольно поздно и до сих ощущается как родственное указательному в значении 'тот, другой1, который находится вдали, вне диалога. И сегодня в вульгарном выражении - приглашении выпить: третьим будешь? - звучит тоска напарника, который в силу необходимости должен прибегать к содействию постороннего, третьего. Глагольные формы в настоящем и в прошедшем времени, как много их ни было, долгое время не различали формы второго и третьего лица, потому что в конкретном диалоге третий не принимал участия, а высказываться об отсутствующем ни хорошо ни плохо не было принято до XVII в.

15. Собирательная множественность объектов (нерасчлененная множественность) особенно хорошо представлена в отношении к людям, к сообществу, которое ценностно воспринимается в своей цельности: народ, толпа, полк, люди... Многочисленные формы множественного числа сохраняют исходный смысл собирательности или нерасчлененной множественности, что характерно специально для имен мужского рода, ср.: браты, братья, братия, также листы -листья, волоса (пучком все вместе) - волосы (волоски в отдельности, их можно расчесать) и т.д., включая города и огороды.

16. Постепенно происходило интенсивное отделение парадигмы единственного числа от парадигмы множественного, в которой окончания уже не различают имена по грамматическому роду: стол - стена в единственном числе, но совпадающие окончания во множественном (столам, стенам и т.д.).

Происходит разведение вещественного и понятийного значений в слове, причем близкое к понятию значение обычно связано с формой единственного числа, а отвлеченные имена вообще выступают только в этой форме. Разведение смысла происходит и по формам: дух или даже Дух, но духи и духи. На различении форм множественности формируется категория определенности, в которой нуждается устная речь, обычно широко использующая, например, акцентные маркёры речи, ср. уже приведенные формы типа волоса - волосы с противопоставлением по степени определенности в отношении объекта.

17. Восхождение "по родам" приводило к порождению все новых и новых гиперонимов, и этот процесс предстает как непрестанное воссоздание символов в момент воплощения концептов в содержательных формах слова. Можно говорить о разных видах ивы (их много, и каждый имеет свое имя), но можно сказать о роде ива (род - он же один из видов: русская синекдоха). Но ива одновременно и вид кустов (их также много), которые метонимическим напряжением мысли все сходятся в более крупные роды: кусты > растительность > флора. Для русской ментальности характерно построение синтетических моделей высказывания, что также отражает устремленность к целому, а не к аналитически данным его частям. Даже символический образ предстает здесь как основная манифестация понятия, "своего рода понятие", которое постоянно воссоздается путем наложения образа на известный символ. Невозможно дать определение русским словам судьба, счастье, любовь - потому что это не понятия, а символы; символ не определим в суждении, его истолковывает герменевтика . Обратим внимание: символ существует, а понятие о нем постоянно воссоздается; язык здесь - энергия действия, а не его результат.

18. Безличные, неопределенно-личные, обобщенно-личные и прочие типы предложений создают совершенно непереводимое на другие языки представление о зыбком внешнем мире, который является своего рода отражением мира другого, реального, существующего в сознании человека до встречи с миром внешним. Отсюда многочисленные конструкции типа про батарею Тушина было забыто у Льва Толстого, неопределенные выражения вроде бывает, ладно, давай-давай и др. Такой неопределенности высказывания способствует и синкретизм союзов. Союз когда передает нерасчлененную идею и времени, и условия, и даже цели (когда бы жизнь семейным кругом я ограничить захотел...). Для русского сознания условие вообще предпочтительнее причины -чисто внешней, субъективно определяемой характеристики действия (притчина Бердяева), потому что на самом-то деле цель важнее условия, поэтому и условие предстает в русской фразе как словесно определенная и обозначенная вспомогательным словом причина. Относительно условия уславливаются словом, тогда как причина есть всего лишь задним числом приписанное (приткнутое, привязанное) событию или действию то же условие.

19. Важна историческая последовательность в формировании русских сложных предложений. Они являлись постепенно, один тип за другим, и условные были самыми древними по сложению. Типы придаточных сгущались в соединении трех признаков высказывания: модальности, определенности и предикативности. Разбросанные в пространстве речи, логически несвязные фигуры паратаксиса обрели логическую четкость выражения, выстраивая семантическую перспективу высказывания.

20. Новые типы словообразовательных моделей развивались почти одновременно с формальной специализацией различных типов сложного предложения (гипотаксиса). Сложные слова сжимались в обобщенные по единству суффиксов лексемы, с помощью которых уже легче было создавать длинные цепочки предложений. Сложные слова были своего рода аналитическими понятиями. Добродетель и благодетель различались как выражения содержания понятия (добро- и благо-) при общности их объема (-де[я]телъ). Суффиксы позволили обобщить в общей форме многие родовые значения слов и тем самым сокращали сложные слова, удвоенные сочетания и т.д. По-разному можно сказать о движении, но суффикс -ние объединит все такие слова; по-разному можно сказать о субъекте действия, но суффикс -ник соберет все слова, которые относятся к данному типу.

Формально речь становилась проще - содержательно же все объемней. Все ближе входила в концепт, выражая его смысл.

Таковы основные признаки русской ментальности, проявляемые в русском языке. Отметим основное: становление ментальности определялось развитием самого языка. Конечно, в общем масштабе действий мысль и язык развиваются параллельно и совместно, но для каждого отдельного человека, вступающего в ментальное пространство народной речи, "мысль направлена словом". Это слова Александра Потебни, но другой писатель, Михаил Пришвин, сказал не хуже: "Жизнь происходит от слова" - тоже. Такова формула русского реализма, который в своих восприятиях мира и движении мысли исходит из слова с тем, чтобы соединить идею мысли и вещь мира в их общем движении вперед и ввысь.

Список литературы

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.auditorium/ru