Роль моральной оценки в характеристике героев «Тихого Дона» М. А. Шолохова

После убийства Штокмана, когда до Михаила дошел слух о зверской расправе в хуторе Татарском с Иваном Алексеевичем, Шолохов описывает героя:
«Голубыми и холодными, как лед, глазами смотрел на станичника, спрашивал:
«Поборолся с советской властью?» - и, не дожидаясь ответа, не глядя на мертвеющее лицо пленного, рубил. Рубил Безжалостно...»[159]

У Михаила, который вернулся с фронта, потухшие, мутные глаза. Но они
«оживились», когда он увидел Дуняшку. «Ильинична с удивлением заметила, что потухшие глаза «душегуба» теплели и оживлялись, останавливаясь на маленьком
Мишатке, огоньки восхищения и ласки на миг вспыхивали в них и гасли...»[160] Когда же Григорий, вернувшись с фронта домой вслед за
Кошевым, хотел обнять его, он «увидел в безулыбчивых глазах его холодок, неприязнь...»[161]

В приобретенной Кошевым с годами манере сжимались губы, стискивать зубы, «...в упрямой складке, которая ложилась у него промеж бровей...»[162], в твёрдой походке, в пристальном взгляде, который он всаживал в собеседника, заставляя того потупиться...»[163], и в том, как
«рывком вскидывал свои глаза, и они смотрели прямо в зрачки врага, вонзались в них...»[164] во всём этом видно ожесточение Михаила Кошевого.

Герой не сразу научился действовать уверенно, ранее не раз он испытывал чувство растерянности и стыд. Когда, например, Валет сообщил, что восставшие казаки разбили под станицей Мигулинской красную гвардию, «по лицу Михаила... скользнула растерянность, он сбоку глянул на Валета, переспросил:

- Как теперь?»[165]

У Михаила, который униженно просит отарщика Солдатова не выдавать его,
- «растерянно бегали глаза...»[166].

Возвращаясь из Вешенской в хутор Татарский, и не зная ещё, что там происходит, Кошевой колеблется: «Что делать? А если и у нас такая заваруха?
Кошевой затосковал глазами...»[167] Позднее, когда он спасся от грозившей ему в хуторе смерти, «вспомнил, как брали его в плен, беззащитность свою, винтовку, оставленную в сенях, - мучительно до слёз покраснел...»[168].

Чувство растерянности в различных его оттенках выражают не только глаза, движения Кошевого, но и тон его голоса.

Когда, например, Михаил узнаёт от встречного красноармейца, что хутор
Горбатов, в который он направляется, занят белыми, он расспрашивает этого солдата недоумённо и растерянно. «Как же на Бобровский проехать? – растерянно проговорил Михаил...»[169].

В первых трёх книгах «Тихого Дона» растерянность Кошевого проявляется иной раз так резко, как не проявляется растерянность Григория Мелехова. Тем контрастнее выглядят его действия, когда он уверен в своей силе и превосходстве.

Так, например, приступая к обязанности председателя хуторского ревкома, герой не испытывает ничего, кроме раздражения: «Злой донельзя на себя и на все окружающее, Мишка встал из-за стола, оправил гимнастёрку, сказал, глядя в пространство, не разжимая зубов: «Я вам, голуби, покажу, что такое советская власть!»[170]

Сдержанно и решительно ведёт он себя, явившись в дом дезертира. Михаил,
«спокойно улыбаясь», просит его выйти «на минутку»[171].

Когда Ильинична укоряет его за убийство деда Гришаки, Мишка «добродушно улыбнулся и сказал: «Станет меня совесть точить из-за такого барахла, как этот дед...»[172]

Беспощадность Кошевого происходит не от природной жестокости, как, например, у Митьки Коршунова, а диктуется и объясняется им классовой борьбой. Матери, убитого им, Петра Мелехова, Мишка говорит: «...Не с чего моим глазам зажмуряться! А ежели Петро меня поймал, что бы он сделал?
Думаешь, в маковку поцеловал бы? Он бы тоже меня убил...»[173]

Чувство классовой ненависти господствует у этого героя над всеми другими проявлениями души. Он всё готов сделать ради советской власти.

Так, например, Михаил Кошевой отвечает на сетования земляков о нехватке соли: «Наша власть тут ни при чём... Тут одна власть виновата: бывшая кадетская власть! Это она разруху такую учинила, что даже соль представить, может, не на чем! Все железные дороги побитые, вагоны – то же самое... долго рассказывал старикам о том, как белые при отступлении уничтожали государственное имущество, взрывали заводы, жгли склады, кое-что он видел сам во время войны, остальное вдохновенно придумывал с единственной целью – отвести недовольство от родной советской власти. Чтобы оградить эту власть от упрёков, он безобидно врал, ловчился, а про себя думал: «Не дюже большая беда будет, ежели я на сволочей и наговорю немножко. Все одно они сволочи, и им от этого не убудет, а нам явится польза...»[174]

Даже Дуняшке, единственно родному человеку, Кошевой делает суровое предупреждение из-за того, что та нелестно отозвалась о красных: «ежели ишо раз так будешь говорить – не жить нам с тобой вместе, так и знай! Твои слова - вражьи...»[175] Всё это характеризует фанатизм, бескомпромиссность его позиций.

С другой стороны Михаил Шолохов не скрывает иронии, изображая этого героя. Так, например, повествует автор о наивной удали, которой блеснул
Мишка, возвращаясь летом 1919 года в родной хутор:

«...Испокон веков велось так, что служивый, въезжавший в хутор, должен быть нарядным. И Михаил, еще не освободился от казачьих традиций, даже будучи в Красной Армии. Собрался свято соблюсти старинный обычай... Он отвинтил с углов кровати полые внутри шары, привесил их на шелковых шарах к уздечке... Несмотря на то, что зрение коня страдало от блеска... Михаил не снял с уздечки ни одного шара...»[176]

Юмором проникнуты также сцены, когда Михаил впервые отправляется в хуторской ревком исполнять свои обязанности председателя: «...походка его была столь необычна, что кое-кто из хуторных при встрече останавливался и с улыбкой смотрел ему вслед...»[177]

Для изображения образа Кошевого автор использует внутренние монологи героя. Монолог раскрывает то, что думает говорящий, и что не связано с произносимыми словам. Таков, например, диалог с Мишаткой.

«- Сделаю, тезка, ей богу сделаю, только отойди трошки, а то как бы тебе стружка в глаза не попала, - уговаривал его Кошевой, посмеиваясь и с изумлением думая: «Ну до чего похож, чертенок... вылитый батя! И глаза и брови, и верхнюю губу также подымает... Вот это работенка!»[178] Здесь прямая речь и внутренний монолог помогают представить одновременное добродушие и изумление на лице Кошевого без каких-либо указаний со стороны автора.

Хотя с годами внешний облик героя изменяется, что-то женственное и ребяческое в Кошевом остается. Так, например, слушая, как Штокмана с невозмутимым видом рассказывает какую-то смешную историю, Михаил
«...смеется детским, заливчатым смехом, захлебываясь, и все норовил заглянуть под башлык Штокману...»[179] Когда он, жестоко избитый повстанцами, узнал от матери о восстании, об убийстве Фильки, Тимофея и о бегстве Алексея Ивановича, Штокмана, Давыдки, - «за долгое время в первый раз заплакал Михаил, по-ребячьи всхлипывая...»[180]

Но все это не вносит в образ Кошевого необходимой гармонии, и в сознании читателей он так и остается отрицательным героем. Михаил Кошевой – это воплощение преданности партии, но по шкале человеческих ценностей он оказывается ниже Григория. Однажды, услышав, что Михаилу угрожает смерть от рук казаков, Григорий, не думая о собственной опасности, мчится к нему на помощь: «...Кровь легла промеж нас, но ить не чужие мы?»[181] Если он постоянно колеблется в политической борьбе, то это происходит потому, что он верен себе, человеческому достоинству, порядочности.

Каковы бы были намерения Шолохова при изображении этого героя, из него едва ли получится светлый образ нового советского человека.

9. Федор Подтелков – «человек особой, правильной породы».

Б. Дайреджиев в своей книге «О «Тихом Доне» пишет: «Коммунисты «Тихого
Дона» не такие, какими их привыкли и хотим видеть в литературе, каких мы знаем по общественной и государственной деятельности внутри страны...»[182]

Конечно, коммунисты в изображении Шолохова отличаются от того описания, к которому привыкла советская литература 20-30х годов. К этому времени писатели уже располагали опытом исследования психологии вожаков – это всегда были люди слова, дела, большого мужества, несгибаемой воли. Михаил
Александрович внес свои черты в складывающуюся традицию изображения характера большевика. Эта черта состоит в его реалистичности, объективности. Важнее для него не перечислять достоинства, а постичь человеческую природу героя. Достигает он этого различными приемами и средствами, используя в том числе, «прием «зеркального отражения», когда то или иное событие или действующее лицо дается через восприятие разных людей, что служит средством характеристики, как воспринимаемого, так и воспринимающего и создает ощущение объемного изображения».[183]

Так, например Федора Подтелкова дан Шолоховым в восприятии Григория
Мелехова: «В комнате сидел... здоровый, плотный казак... Ссутулив спину, он широко расставил ноги в черных суконных шароварах, разложив на круглых широких коленях такие же широкие рыжеволосые руки... На большом, чуть рябоватом выбритом лице его светлели заботливо закрученные усы, смоченные волосы были приглажены расческой... Он бы производил приятное впечатление, если бы не крупный приподнятый нос за глаза. На первый взгляд, не было в них ничего необычного, но, присмотревшись, Григорий почти ощутил их свинцовую тяжесть. Маленькие, похожие на картечь, они светлели из узких прорезей, как из бойниц, приземляли встречный взгляд, влеплялись в одно место с тяжелым упорством... Подтелков почти не мигал, - разговаривая, он упирал в собеседника свой невеселый взгляд, причем куценькие обожженные солнцем ресницы его все время были приспущены и недвижны. Изредка лишь он опускал пухлые веки и снова рывком поднимал их, нацеливаясь картечечками глаз, обегавшими все окружающее».[184]

«Глаза-картечины» не только доносят силу воли, упорство Подтелкова, но и вносят ощущение тяжеловесности, злобы. В вся его портретная характеристика говорит о том, что в этом человеке скрыты портретные черты.
Рисуя Федора Подтелкова в начале повествования, Шолохов намечает яркого, волевого, смелого человека, способного на дружбу, умеющего ответить шуткой на шутку, не роняющего своего достоинства перед белыми генералами. Но постепенно автор показывает, как «хмелем била власть» в голову простого от природы казака. Мужество, высокомерие, месть переплелись в этом человеке.
Власть дала ему чувство превосходства, безнаказанности, и он сознательно идет на террор, оправдывая свои действия целесообразностью: «Лес рубят – щепки летят... крови боятся нечего, ежели ты революционер...»[185]

Облик этого человека раскрывается в сцене убийства пленных офицеров.
«Подтелков, тяжело ступая по проваливающемуся снегу, подошел к пленным.
Стоящий впереди всех Чернецов глядел на него, презрительно щуря светлые отчаянные глаза, вольно отставив левую ногу, покачивая ею, давил белой подковкой верхних зубов прихваченную изнутри розовую губу. Подтелков подошел к нему в упор. Он весь дрожал, немигающие глаза его ползали по изрытвленному снегу, поднявшись, скрестились с бесстрашным, презирающим взглядом Чернецова и обломились его тяжестью ненависти:

- Попался... гад! – клокочущим низким голосом сказал Подтелков и ступил шаг назад: щеки его сабельным ударом располосовала кривая улыбка.

- Изменник казачества! Под-лец! Предатель! – сквозь стиснутые зубы зазвенел Чернецов.

Подтелков мотал головой, словно уклоняясь от пощечин, - чернел в скулах, раскрытым ртом всасывая воздух.

Последующее разыгралось с изумительной быстротой. Оскаленный, побледневший Чернецов, прижимая к груди кулаки, весь наклоняясь вперед. Шел на Подтелкова. С губ его, сведенных судорогой, соскакивали невнятные, перемешанные с матерной руганью слова. Что он говорил – слышал один медленно пятившийся Подтелков.

- Придется тебе... ты знаешь? – резко поднял чернецов голос.

Слова были эти услышаны и пленными офицерами, и конвоем, и штабными.

- Но-о-о-о – как задушенный захрипел Подтелков, кидая руку на эфес шпаги.

Сразу стало тихо. Отчетливо заскрипел снег под сапогами Минаева,
Кривошлыкова и еще нескольких человек, кинувшихся к Подтелкову. Но он опередил их, всем корпусом поворачиваясь вправо, приседал, вырвал из ножен шашку и, выпадом рванулся вперед, со страшной силой рубанул Чернецова по голове...

Подтелков рубанул его еще раз, отошел постаревшей грузной походкой, на ходу вытирая покатые долы шашки, черневшие кровью.

Ткнувшись о таганку, он повернулся к конвойным, закричал выдохшимся, лающим голосом:

- Руби-и-и их... такую мать!! Всех! Нету пленных... в кровину, в сердце!!

Лихорадочно застукали выстрелы».[186]

«Автор «Тихого Дона» максимально обострил эпизод гибели Чернецова, сделал противостояние жестче, чем оно было в действительности. Ведь исторически Чернецов фактически погиб при попытке к бегству, а большинство его дружинников спаслось. В «Тихом Доне» Чернецов никак не мог надеяться спастись от вооруженного Подтелкова, и расправа над ним и всеми сорока офицерами здесь выглядит лишенной всякой рациональной основы».[187]

Действия Подтелкова не сглаживаются автором, он осуждает их и в чертах портрета («щеки его сабельным ударом располосовала кривая улыбка») и в натуралистической детализации описания расправы над пленными. Если через эту смертельную схватку можно разглядеть какие-то человеческие черты в образе Чернецова, то Подтелкову здесь присущи злобы, мстительность.

Шолохов изображает Федора в острых ситуациях, наполненных драматизмом, когда проверяются его человеческие качества. Такой сценой является эпизод гибели отряда Подтелкова, захваченного белоказаками. В этой ситуации герой проявляет твердость духа. Даже люди мужественные и смелые в последнюю минуту надламывались. Когда стали подводить к яме, то один из красноармейцев «запрокидывался, чертил землю безжизненно висящими ногами и, цепляясь за волочивших его казаков, мотая залитым слезами лицом, вырываясь, хрипел:

- Пустите, братцы! Господи неповинный я!»[188]

Подтелков же не дрогнул пред смертью, лишь поседел. Так, Лагутин, вглядываясь в него говорит: «- Поседел ты за эти деньки… Ишь песик-то тебе как покропило…

- Небось поседеешь, - трудно вздыхает Подтелков; вытирая пот на узком лбу, повторяет: - Небось поседеешь от такой приятности… Бирюк – и то в неволе седеет, а ить я – человек».[189]

Сцена казни Подтелкова и Кривошлыкова, их соратников выглядит, как своего рода возмездие. И не случайно с той же интонацией и почти в тех же выражениях несколько месяцев спустя другие судьи решают судьбу героя:

«Февралев, старик – старообрядец Милютинской станицы, вскочил, как подкинутый пружиной.

- Расстрелять! Всех! – Он по-оглашенному затряс головой; оглядывая всех изуверским косящим взглядом, давясь слюной закричал: - Нету им, христопродавцам, милости! Жиды какие из них есть – убить!… Убить!… Распять их! В огне их!»[190]

Шолохов правдиво показывает жестокость того и другого лагеря, будь то фанатизм казака-старовера или фанатизм большевика, он не приемлет их в обеих случаях, т.к. это порождает нетерпимость, стремление убить того, кто думает не как ты. Неслучайна предсмертная речь Подтелкова: «Мы за трудовой народ, за его интересы дрались с генеральской псарней, не щадя живота, и теперь вот гибнем от вашей руки! Но мы вас не клянем!…»[191] Перед смертью герой приходит к мысли о необходимости прощения, а не мести. Нет сомнения, что эта мысль совпадает и с мыслью автора.

10. Бунчук – герой, сломанный революцией.

Одним из убежденных идейных борцов против старого режима является Илья
Бунчук. Он предан своему делу до последнего вздоха, и это отражается даже в его внешнем облике, в котором будто сосредоточились приметы многих его предшественников – «железных комиссаров»: «загнутые челюсти… глаза, ломающие встречный взгляд»[192]. Автор передает серость, будничность героя:
«…все было обычно в нем»[193], выделяет его среди других только упрямство и какая-то злость. И дальше, по мере развертывания сюжета даны некоторые штрихи, которые дополняют его портрет: жестокий взгляд, сумрачный вид, земляной румянец лица, виски со вздувшимися венами, «в штатском чувствовал себя неуверенно и неуютно»[194]. Так мелкими мазками художник создает яркий тип рабочего-революционера, отвыкшего от мирной жизни, для которого все сосредоточено на классовой борьбе. Зная идейную непоколебимость Бунчука, бросают на него самые опасные и трудные дела: агитацию среди бурлящих солдатских масс, боевую подготовку ополченцев на фронте, наконец, назначают комендантом Революционного трибунала, осуществляющего расстрелы «классовых врагов». Во имя торжества революционной идеи он был готов на любое дело.
Ненависть к старому режиму не беспочвенна у Бунчука. Так Илья вспоминает встречу в Петрограде с тринадцатилетней дочерью своего друга, убитого на войне: «Вечером иду по бульвару. Она – этот угловатый, щуплый подросток – сидела на крайней скамье, ухарски раскинув тоненькие ноги, покуривая. На увядшем лице ее – усталые глаза, горечь в углах накрашенных, удлиненных преждевременной зрелостью губ. «Не узнаете дяденька?» - хрипло спросила она, улыбаясь с профессиональной заученностью, и встала, совсем по детски беспомощно и горько заплакала, сгорбясь, прижимаясь головой к локтю
Бунчука.

Он чуть не задохнулся от хлынувшей в него ядовитой, как газ, ненависти, бледнея, заскрипел зубами, застонал»[195]. Бунчук верит в то, что советская власть принесет будущее его земле, по которой «…может, сын мой будет ходить, которого нет»[196], поэтому он с таким фанатизмом отстаивает ее.

Терпеливо герой сносит все оскорбления, которыми осыпает его арестованный офицер – корниловец Калмыков:

«- Подлец!…

Бунчук, уклонившись от плевка взмахом поднял брови, долго сжимал левой рукой кисть правой, порывавшейся скользнуть в карман.

- Иди… - насилу выговорил он…

- Ты предатель! Изменник! Ты поплатишься за это! – выкрикивал он, часто останавливаясь, наступая на Бунчука.

- Иди! Прошу… - всякий раз уговаривал тот».

Но только Калмыков начинает порочить имя Ленина, герой не выдерживает и, «протяжно заикаясь», кричит: «Становись к стенке!» С безжалостной яростью, почерневшим лицом стреляет он в офицера. «Пуля вошла ему в рот. За водокачкой, взбираясь на ступенчатую высоту, взвилось хриплое эхо.
Споткнувшись на втором шагу, Калмыков левой рукой обхватил голову, упал.
Выгнулся дугой, сплюнул на грудь черные от крови зубы, сладко почмокал языком. Едва лишь спина его выпрямилась, коснулась влажного щебня, Бунчук выстрелил еще раз. Калмыков дернулся, поворачиваясь на бок, как засыпающая птица, подвернул голову под плечо, коротко всхлипнул»[197]. Как страшна эта картина! Смерть всегда неприглядна у Шолохова, кто бы ни умирал. А если это
– смерть насильственная, то в натурализме ее описания всегда содержится немой укор убийце.

Объясняя затем свою беспричинную жестокость, ярый революционер говорит:
«- Они нас или мы их!… Середки нету. На кровь - кровью. Кто кого… Понял?
Таких как Калмыков, надо уничтожать, давить как гадюк! Злым будь!»[198] А затем, наблюдая, как двое красноармейцев расстреливают пленного офицера, герой говорит «…чуть вызывающе: - Вот это мудро! Убивать их надо, истреблять без пощады!… Сгребать с земли эту нечисть! И вообще – без сантиментов, раз дело идет об участи революции»[199]. Для Бунчука не может быть метаний, нет середины, нет отдельных людей, главное для него - конечный результат. После этих злобных слов идут авторские слова: «…На третий день он заболел»[200]. Будто заболел герой не от тифа, а от накопившейся в нем ярости, ненависти и как-будто в наказание.

Анна Погедко, которую Илья встретил в пулеметной команде, ухаживает за ним во время болезни. Между ними возникает любовь, основывается она не только на взаимной симпатии, но и на их общем стремлении к победе советской власти. Причастность к делу революции налагает на них некую ответственность, они сдерживают свои чувства. Так, например, первый раз поговорив с Анной, Илья думает о ней не иначе, как о «умной девушке, хорошем товарище»[201], встретясь после долгой разлуки, они начинают говорить не о том, как они соскучились друг по другу, а о делах: «О мы там качнули дело! Сколотили целый отряд в двести одиннадцать штыков. Вели организационную и политическую работу…»[202] В советской критике установилось мнение, что чувству, зародившемуся между героями, «не хватает того полного изображения, с которым выписаны… отношения Григория и Аксиньи,
Григория и Натальи…»[203] Действительно, мало между влюбленными чувственности, порывистости.

Выздоровев, Бунчук вновь возвращается «в строй», и партия, выказывая ему полное доверие, назначает его на новую должность – коменданта при трибунале Донского ревкома. Председатель предупреждает его: «Работа грязная, но нужно сохранить и в ней целенькое сознание… человечность…»[204]. «Целеньким» сохранить сознание на этой работе трудно, и «за неделю Бунчук высох и почернел, словно землей подернулся. Провалами зияли глаза, неровно мигающие веки не прикрывали их тоскующего блеска».[205]

Анна просит Илью: «Уйди оттуда! Погибнешь ты на этой работе»[206]. В последующем за этим разговоре проявляется весь фанатизм Бунчука:
«Истреблять человеческую пакость – грязное дело. Расстреливать, видишь ли, вредно для здоровья и души… На грязную работу идут либо дураки и звери, либо фанатики. Так, что ли? Всем хочется ходить в цветущем саду, но ведь – черт их подери! – прежде чем садить цветы и деревца, надо грязь чистить!
Руки надо измарать!»[207] В этом монологе, сказанном, по сути, для себя, он пытается оправдать свои действия. Но, истребляя «человеческую пакость», уничтожая «клещей, гадов», герой испытывает угрызения совести: «…вот вчера пришлось в числе девяти расстреливать трех казаков… тружеников… Одного начал развязывать… Тронул его руку, а она… проросла сплошными мозолями…»[208] Осознает Бунчук, что его работа не до конца правая, и то, что он делает –страшный грех. С «большим удовлетворением» уходит он из ревтрибунала, так как чувствует, что еще немного и он сломается. Но революция уже опустошила и раздавила его. Гибель Анны Погудко становится последней каплей, после этого несчастья герой не может найти в себе силы жить дальше. Смерть становится для него счастливым случаем, чтобы избавиться от страдания: «Меньше всего пугали его думы о смерти. Он не ощущал, как бывало, невнятной дрожи позвоночного столба, сосущей тоски при мысли о том, что к него отнимут жизнь… усталость так велика, так ноет тело, что волновать уже ничто не в состоянии».[209]

11. Григорий Мелехов – «образ мятущегося человека – правдоискателя».

Образ Григория Мелехова вобрал в себя правду времени. В том, как раскрывается личность этого героя, проявляется духовность прозы, художественное мастерство Михаила Александровича Шолохова.

Уже на первых страницах романа происходит неназойливое выделение персонажа из яркой казачьей среды. Иногда это всего лишь один эпитет. Так
Аксинья Астахова стразу приметила «черного ласкового парня»[210]. Или, казалось бы, бытовой эпизод: во время косьбы Мелехов случайно зарезал косой утенка. «Григорий положил на ладонь прирезанного утенка. Изжелта-коричневй, на днях только вылупившийся из яйца. Он таил в пушке живое тепло. На плоском раскрытом клювике розовенький пузырек кровицы, бисеринки глаз хитро прижмурены, мелкая дрожь горячих еще лапок. Григорий с внезапным чувством острой жалости глядел на мертвый комочек, лежавший у него на ладони».[211]

Ни один из многочисленных персонажей романа не способен на такую острую жалость, отзывчивость к красоте природы.

На протяжении всего повествования Мелехов словно окружен пейзажем, в то время как многие герои живут, действуют будто в пустоте.

Вот, например, Григорий перед проводами брата Петра в летние лагеря повел к Дону поить коня. «По Дону наискось – волнистый, никем не езженный лунный шлях. Над Доном – туман, вверху звездное просо. Конь позади строжко переставляет ноги. К воде спуск дурной. На этой стороне утиный кряк, возле берега в тине взвернул и бухнул по воде омахом охотящийся на мелочь сом.
Григорий долго стоял у воды. Прелью сырой и пресной дышал берег. С конских губ ронялась дробная капель. На сердце Григория сладостная пустота. Хорошо и бездушно».[212]

Здесь пейзаж дан как бы в восприятии Григория. Он в привычном, обыденном мире, герой гармонично слит с природой. Писатель точно и убеждающе доносит восприимчивость Мелехова.

Много также говорит о чутком сердце Григория рассказ о том, как красиво и вдохновенно он «дишканит», как льется его голос, «словно нить серебряная», как может расплакаться, слушая задушевную песню.

Огромное впечатление производит сцена, когда в ночной кубанской степи
Григорий слушает, как поют отступающие белоказаки:

«Ой, как на речке было, братцы, на Камышинке,

На славных степях, на саратовских…

Словно что-то оборвалось внутри Григория… Внезапно нахлынувшие рыдания потрясли его тело, спазма перехватила горло. Глотая слезы, он жадно ждал, когда запевала начнет, и беззвучно шептал вслед за ним знакомые с отроческих лет слова: «Атаман у них – Ермак, сын Тимофеевич, есаул у них –
Асташка, сын Лаврентьевич».[213]

Песня сопровождает героя в самые сложные периоды его жизни. Вот один из таких эпизодов: «До имения Ягодного осталось несколько десятков верст.
Григория, будоража собак, шагал мимо редких деревьев, за приречными вербами молодые ребячьи голоса вели песню:

А из-за леса блестят копии мечей:

Неизъяснимо родным, теплым повеяло на Григория от знакомых слов давнишней казачьей и им не раз игранной песни. Щиплющий холодок покалывал глаза, теснил грудь… Давно играл я, парнем, а теперь высох мой голос и песни жизнь обрезала. Иду вот к чужой жене на побывку, без угла, без жилья, как волк буерачный…»[214] Песня здесь вошла в сознание героя, соединила его прошлое и настоящее.

Всей душой Григорий любит свои песни, своих женщин; свой дом, свою
Родину – все казацкое. Но главное для него, крестьянина – это земля.

Находясь в Ягодном, работая «наймитом», он тоскует по своему кусочку земли: «…жирным косым квадратом лежала деляна, та, что осенью пахал от с
Натальей . Григорий нарочно направил жеребца через пахоту, и за те небольшие минуты, в которые жеребец, спотыкаясь и качаясь, пересекал пахоту, в сердце Григория остывал охвативший его охотничий пыл».[215]

Водоворот гражданской войны сделал его мечту о мирном труде чем-то нереальным: «…Ходить по мягкой пахотной борозде плугатарем, посвистывать на быков, слушать журавлиный голубой трубный клич, ласково снимать со щек наносное серебро паутины и неторопливо пить винный запах осенний, поднятой плугом земли. А взамен этого – разрубленные лезвиями дорог хлеба. По дорогам толпы раздетых трупно – черных и пыли пленных».[216]

В романе наиболее поэтичными являются именно такие, овеянные извечной тоской человека по мирному быту страницы. Писатель придавал им особо важное значение, считая из ключевыми, обнаруживающими источник мучений, первопричину трагедии Григория Мелехова».[217]

После семи лет войны, после очередного ранения, во время службы в
Красной Армии главный герой строит планы на будущее: «…сниму дома шинель и сапоги, обуюсь в просторные чирки… хорошо бы взяться руками за чапиги и пойти по влажной борозде за плугом, жадно вбирая ноздрями сырой запах взрыхленной земли…»[218]

Сбежав из банды Фомина и собираясь на Кубань, он твердил Аксинье:
«Никакой работой не погнушаюсь. Моим рукам работать надо, а не воевать. Вся душа у меня изболелась».[219]

Именно за нее, за землю, готов сражаться Мелехов до последнего:
«Колчака разбили мы. Краснова вашего копнем как следует – и все. Во как! А там ступай пахать, земля целая пропастина, бери ее, заставляй родить. А кто поперек станет – убить».[220]

Спор о новой власти сводился для нее к тому, кто будет владеть землей.
В этой мысли еще раз утверждается Григорий, «скрываясь зверем в кизячном логове», и ему начинает казаться, что за его плечами будто и не было поисков правды, шатаний, внутренней борьбы, что всегда была и будет борьба за кусок хлеба, за право на жизнь, за землю. Путь казачества скрестился с путями «мужиков», «…биться с ними насмерть, - решает Мелехов. – Рвать у них из-под ног тучную донскую, казачьей кровью политую землю. Гнать их, как татар, из пределов области»[221]. И мало-помалу стал проникаться злобой:
Они вторглись в его жизнь врагами, отняли его от земли... бьемся за нее будто за любушку».[222]

Григорий заметил, что такое же чувство завладевает и остальными казаками, которым тоже казалось, что только по вине большевиков идет эта война: «…И каждый, глядя на неубранные волны пшеницы, на полегший под копытами нескошенный хлеб, на пустые чумна вспоминал свои десятины, над которыми хрипели в непосильной работе бабы, и черствел сердцем, зверел».[223]

А ведь в начале первой мировой войны Григорий остро переживал первую
(от его руки) смерть. Даже во сне являлся к нему убитый им австриец.
«Срубил зря человека и хвораю через него, гада, душой»[224], - жалуется он брату Петру.

В Поисках социальной правды ищет он ответа на неразрешимый вопрос о правде у большевиков (Гаранжи, Подтелкова), у Чубатого, у белых, но чутким сердцем угадывает неизменность их идей. «Земли даете? Воли? Сравняете?
Земли у нас хоть заглотнись ею. Воли больше не надо, а то на улицах будут друг дружку резать. Атаманов сами выбирали, а теперь сажают… Казакам эта власть окромя разору, ничего не дает! Мужичья власть им она и нужна. Но нам и генералы не нужны. Что коммунисты, что генералы – одно ярмо».[225]

Григорий хорошо понимает трагизм своего положения, осознает, что его всего - лишь используют в качестве винтик: «…спутали нас ученые люди… стреножили жизню и нашими руками вершают свои дела».[226]

Душа Мелехова страдает, по его словам, «оттого, что стал он на грани в борьбе двух начал, отрицая оба их…»[227] судя по его поступкам, он был склонен искать мирные пути решения жизненных противоречий. Он не хотел отвечать жестокостью на жестокость: приказывал отпускать пленного казка- хопреца, освободил из тюрьмы арестованных, бросился спасать Котлярова и
Кошевого, первым протянул руку Михаилу, но тот не принял его великодушия:

«- Враги мы с тобой…

- Были.

- Да видно и буде.

- Не понимаю. Почему?

- Ненадежный ты человек…

Григорий усмехнулся:

- Крепкая у тебя память! Ты брата Петра убил, а я тебе что-то об этом не напоминаю… Ежели все помнить – волками надо жить.

- Ну, что ж, убил, не отказываюсь! Доведись бы мне тогда тебя поймать я и тебя бы, как миленького!»[228]

И выплескивается у Мелехова наболевшее: «Я отслужил свое. Никому больше не хочу служить. Навоевался за свой век предостаточно и уморился душой страшно. Все мне надоело, и революция, и контрреволюция. Нехай бы все это…
Нехай оно все идет пропадом!»[229]

Это человек устал от горя утрат, ран, метаний, но он намного добрее
Михаила Кошевого, Штокмана, Подтелкова. Григорий не растерял человеческого, его чувства, переживания всегда искренние, они не притуплялись, а пожалуй, обострялись. Проявления его отзывчивости и сочувствия людям особенно выразительны в завершающих частях произведения. Героя потрясает зрелище убитых: «обнажив голову, стараясь не дышать, осторожно» объезжает он мертвого старика, печально останавливается перед трупом замученной женщины, поправляет на ней одежду.

Встречаясь со множеством маленьких правд, готовый принять каждую,
Григорий попадает в банду Фомина. Пребывание в банде – одна из самых тяжелых и непоправимых его ошибок, герой сам ясно понимает это. Вот, как
Михаил Александрович Шолохов передает состояние героя, лишившегося всего, кроме умения наслаждаться природой. «Шумела вода, прорываясь сквозь гряду вставших на ее пути старых тополей, и тихо, певуче, успокоенно лепетала, раскачивая верхушки затопленных кустов. Погожие и безветренные стояли дни.
Лишь изредка в ясном небе проплывали белые, распушившиеся на вышнем ветру облака, и по разливу лебединой стаей скользили их отражения и исчезали, коснувшись дальнего берега».[230]

Мелехов любил смотреть на разметавшуюся у берега, бешено клокочущую быстрину, слушать разноголосый шум воды и ни о чем не думать, стараться не думать ни о чем, что причиняет страдания»[231]. Глубина переживаний
Григория соединена здесь с эмоциональным единством природы. Это переживание, конфликт с самим собой разрешается для него отказом от войны и оружия. Направляясь к родному хутору, он выбросил его, «тщательно вытер руки о полу шинели».[232]

«В конце произведения Григорий отказывается от всей своей жизни, обрекает себя на тоску и страдания. Это тоска человека, смирившегося с поражением, тоска покорности судьбе».[233]

Кто же он, Григорий Мелехов, главный герой романа? Сам Шолохов отвечая на это вопрос, говорил: «Образ Григория – это обобщение исканий многих людей… образ мятущегося человека – правдоискателя… несущего в себе отблеск трагизма эпохи».[234] И права была Аксинья, когда в ответ на жалобу
Мишатки, что ребята не хотят с ним играть, потому что он – сын бандита, говорит: «Никакой он не бандит твой отец. Он так… несчастный человек».[235]

Только эта женщина всегда понимала Григория. Их любовь – самая замечательная история любви в современной литературе. В этом чувстве раскрывается душевная тонкость, деликатность, страстность героя. Безоглядно отлается он любви к Аксинье, воспринимая это чувство как дар, как рок.
Поначалу Григорий еще будет пытаться разорвать все связи, соединяющие его с этой женщиной, с неприсущей ему грубостью и резкостью скажет ей он известную поговорку. Но ни эти слова , ни молодая жена не смогут его оторвать от Аксиньи. Не будет он таить своих чувств ни ль Степана, ни от
Натальи и на письмо отца ответит прямо: «Вы спрашивали, чтоб я прописал, буду я аль нет жить с Натальей, но я вам, батя, скажу, что отрезанную краюху не приклеишь».[236]

В этой ситуации основное в поведении Григория – глубина, страстность чувства. Но такая любовь несет людям больше душевных страданий, чем любовных радостей. Драматизм еще и том что любовь Мелехова к Аксинье – это причина страданий Натальи. Григорий отдает себе отчет в это, но уйти от
Астаховой, избавить от мучений жену – на это он не способен. И не потому, что Мелехов – эгоист, просто он – «дитя природы», человек плоти и крови, инстинкта. Природное переплетается в нем с социальным, и для него такое решение немыслимо.

Аксинья манит его знакомым запахом пота, дурнопьяна, и даже ее измена не может вырвать любовь из его сердца. Он пытается забыться от терзаний и сомнений в вине и разгулье, но и это не помогает. После долгих войн, напрасных подвигов, крови этот человек понимает, что его опорой остается лишь давняя любовь. «Единственно, что оставалось ему в жизни, - это с новой и неуемной силой вспыхнувшая страсть к Аксинье. Одна она манила его к себе, как манит путника в знобящую черную, ночь, далекий трепетный огонек костра».[237]

Последняя попытка к счастью Аксиньи и Григория (бегство на Кубань) заканчивается смертью героини и черным диком солнца. «Как выжженная папами степь, черна стала жизнь Григория. Он лишился всего, что было дорого его сердцу. Остались только дети. Но сам он все еще судорожно цеплялся за землю, как будто на самом деле изломанная жизнь его представляла какую-то ценность для него и других».[238]

Сбылось то немногое, о чем бессонными ночами мечтал Григория. Он стоял у ворот родного дома, держал на руках сына. Это было все, что осталось у него в жизни.

«Автор оставляет героя на грани, черте между светом и тьмой, черным солнцем мертвых и холодным солнцем огромного сияющего мира.

Судьба казака, воина, проливающего свою и чужую кровь, мечущегося между двумя женщинами и разными лагерями – становится метафорой удела человеческого».[239]

III Заключение

Время вносит свои поправки в образ Шолохова – художника и человека, вносит оно изменения и в трактовку героев его произведения. Но какова бы ни была эпоха, ясно одно – «Тихий Дон» – это шедевр русской литературы.

А «...великие произведения обладают вечно неиссякаемой способностью удивительного обновления заключенного в нем смысла не только в не только перед каждым новым поколением читателей, но и перед каждым читателем в отдельности».[240]

Эта книга останется вечной и актуальной из-за правдивости Шолохова – писателя. Он был большим художником, чтобы пожертвовать действительностью ради идеологических соображений, Михаил Александрович выступает лишь как заинтересованный наблюдатель людей и событий. Но позиция автора видна через моральную оценку героев, которую он доносит посредством портретной характеристики, внутреннего монолога, диалога героев, косвенной, или несобственно-прямой речи, а чаще всего с помощью их поступков. Причем писатель всегда объективен. «...Его полная объективность – нечто несвойственное советскому писателю – напоминает раннего Чехова. Но Шолохов идет дальше... Стремление Чехова дать возможность персонажам говорить от своего имени не исключает права автора комментировать происходящее...
Шолохов же как бы дает отчет о своих персонажах, никогда не отождествляет себя сними. Он избегает ассоциировать себя с их поступками или философским размышлениям по поводу их мыслей и переживаний... Он отступает от русского классического реализма назад в 18 век...»[241]

Автор предоставляет право самим героям рассказать о себе, раскрывать свои сильные и слабые стороны в поступках. И они делают это, обнажая нравственные качества, присущие им, в ситуации бурных перемен, по мере того, как история все больше приникает в их устоявшийся быт.

Вот, например, Пантелей Прокофьевич – старый казак, несносный, грозный в быту. Не будь войны остался бы он крепким хозяином, держащим в узде весь дом, но она безжалостно врывается в его жизнь, и уже не только интонация юмора, но и некое раздумье, жалость господствует над этим героем. Сначала он еще пытается скрепить кусочки своего старого быта, вести борьбу за сохранение своего дома, но постепенно им овладевает равнодушие, и Пантелей
Прокофьевич начинает хулить свое же, недавно утраченное – полушубок ли, поросенка ли, - смутно догадываясь: «...какие-то иные, враждебные ему начала вступили в управление жизнью...»[242]

Гибель героя на чужбине – трагедия не просто семьи Мелеховых, но всего народа.

Ильинична – покорная, сдержанная женщина, во всем повинующаяся своему мужу, в годину смертей превращается в величавую старуху, отстаивающую нормы нравственности, живущей идеей дома, материнским долгом.

Ведут свой сложный поединок с судьбой и друг с другом Наталья я
Аксиньей, но общие беды, разлука с любимым человеком делает их добрее. Уже и Аксинья иначе видит свою соперницу; уже можно сказать, что когда вернется
Григорий, он сам выберет ту, которую любит. Женщины в детях, рожденных от другой, видят лицо любимого. Жизнь изменилась в их восприятии, они начали забывать себя в новой любви.

Война, Революция раскрывает героях то, что было заложено в них, но могло бы остаться и в дремлющем состоянии – при ровном течении жизни, не перерытой испытаниями: в Дарье – цинизм, испорченность, душевную пустоту; в
Степане – приспособленчество, стяжательство, лесть.

И лишь Григорий – единственный человек, «спасшийся» от всеобщего похабства, посрамления нравственных устоев в хаосе гражданской войны. Все же, кто самоуверенно говорил, что «середки нет», что вся Россия – лишь два ожесточенных лагеря, гибнут или теряют смысл жизни. Так гибнет после работы в ЧК Бунчук, мужественно (в личном плане) гибнут Штокман, Подтелков. Но они так и не обретают полного понимания событий, не постигают всей катастрофы.
И главный герой вплоть до последних финальных страниц романа интуитивно различает добро и зло. Он – человек совести, поставлен в такие условия, что вынужден постоянно соприкасаться с жестокостью, но автор через отдельные поступки героя показывает, что Григорий Мелехов, в отличие от других, не растерял своего нравственного потенциала.

Таким образом, герои Шолохова выражают сложность народной души в переломные периоды: в ней есть и непреклонность, и чуткость, и самоотверженность, и гибкая приспособляемость, но обо всем этом писатель повествуем честно и прямо. Он принимает жизнь такою, какая она есть на самом деле.

Библиография.

1. Барог Л. Г. О мастерстве пластического изображения человека в романе

М. А. Шолохова «Тихий Дон». //Ученые записки. Выпуск 8. Серия филологическая №2. Уфа, 1956. – С. 36-74.

2. Бекедин П. В. Проверяйте литературу жизнью. (О некоторых эстетических принципах М.А. Шолохова). //Творческие взгляды советских писателей. - Л., 1981. – С. 46-70.

3. Бирюков Ф. Г. Мастер речевых характеристик.//Русская речь. – 1987. -

№1. – С.31-40

4. Бирюков Ф. Г. Художественные открытия М. Шолохова.: Современник,

1976

5. Дайреджиев Б. О «Тихом Доне». – М.: Советский писатель, 1962

6. Круглов Ю. Великий писатель Земли русской. //Слово. – 2000. - №4. –

С.9-14

7. Кулинич А. В. Классовое и общечеловеческое в романе «Тихий Дон».

//Русский язык и литература в средних учебных заведениях УССР. –

1991. - №2. – С.29-34

8. Небольсин С. Шолохов, Пушкин, Солженицын. //Наш современник. – 1992.

- №5. – С.177-186

9. Палиевский П. Шолохов сегодня. //За строкой учебника. – М.: Молодая гвардия,1989. – С.230-238

10. Симмонс Э. Он избрал свой путь. //Вопросы литературы. – 1990. - №5.

– С.40-62

11. Соколов Б. В. Донская волна в «Тихом Доне». //Вопросы литературы. –

1990. - №5. – С.3-24

12. Сухих И. Одиссея казачьего Гамлета. //Звезда. – 2000. - №10. – С.

220-224.

13. Толстой Л. Н. Собрание сочинений: В 22-х т. – Т.13. – М.: Худ. лит., 1983.

14. Федин К. Слово о Шолохове. – М.: Правда, 1973.

15. Федь Н. Обреченная любовь. //Слово. – 1998. - №3. – С. 89-106.

16. Федь Н. Парадокс гения. //Молодая гвардия. – 1995. – №3. – С. 254-

264.

17. Федь Н. Художник и власть. //Молодая гвардия. – 1994. - №3. – С.

191-203.

18. Хватов А. На страже века. – М.: Современник, 1975.

19. Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1-4. – М.:

Правда, 1975.

20. Якименко Л. Г. «Тихий Дон» М. Шолохова. – М.:Советский писатель,

1958.

21. Якименко Л. Г. Избранные работы: в 2-х т. – Т.2. – М.: Худ. лит.,

1982.
-----------------------

[1] Федь Н. Художник и власть. //Молодая гвардия. –1994. - №3. – с.
191.

[2] Там же, с. 192.

[3] Толстой Л. Н. Собрание сочинений: В 22-х т. – Т13. – М.: Худ. лит.,
1983. – с.5.

[4] Федь Н. Художник и власть. // Молодая гвардия. – 1994. - №3. –
С.203.

[5] Федь Н. Художник и власть. //Молодая гвардия. – 1994. – №3. –
С.199.

[6] Круглов Ю. Великий писатель Земли русской. //Слово. – 2000. - №4. –
С.12.

[7] Круглов Ю. Великий писатель Земли русской. //Слово. – 2000. - №4. –
С.13.

[8] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8-ми т. – Т. 2. – М.: Правда,
1975.- С.612.

[9] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8-ми т. – Т. 2. – М.: Правда,
1975.- С.179.

[10] Федин К. Слово о Шолохове. – М.: Правда, 1973. – С.19.

[11] Федин К. Слово о Шолохове. – М.: Правда, 1973. – С.19.

[12] Палиевский П. Шолохов сегодня. //За строкой учебника. – М.:
Молодая гвардия, 1989. – С.232.

[13] Бирюков Ф. Г. Художественные открытия М. Шолохова. – М.:
Современник, 1976. – С.99.

[14] Бекезин. П. В. Проверяйте литературу жизнью. (О некоторых эстетических принципах М. А. Шолохова). //Творческие взгляды советских писателей. – Л, 1981. – С.46.

[15] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8-ми т. – Т. 4. – М.: Правда,
1975. – С.12.

[16] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8-ми т. – Т. 1. – М.: Правда,
1975. – С.13.

[17] Якименко Л. Г. Избранные работы: В 2-х т. – Т. 2. – М.: Худ. лит.,
1982. – С.148.

[18] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8-ми т. – Т. 1. – М.: Правда,
1975. – С.13.

[19] Якименко Л. Г. Избранные работы: В 2-х т. – Т. 2. – М.: Худ. лит.,
1982. – С.149.

[20] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8-ми т. – Т. 3. – М.: Правда,
1975. – С.237.

[21] Бекедин М. А. Проверяйте литературу жизнью (О некоторых эстетических принципах М. А. Шолохова). //Творческие взгляды советских писателей. – Л., 1981. – С. 70.

[22] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8-ми т. – Т. 4. – М.: Правда,
1975. – С.453.

[23] Якименко Л. Г. Избранные работы: В 2-х т. – Т. 2. – М.: Худ. лит.,
1982. – С.151.

[24] Якименко Л. Г. Избранные работы: В 2-х т. – Т. 2. – М.: Худ. лит.,
1982. – С.151.

[25] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8-ми т. – Т. 2. – М.: Правда,
1975. – С.306

[26] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8-ми т. – Т. 4. – М.: Правда,
1975. – С.648.

[27] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8-ми т. – Т. 4. – М.: Правда,
1975. – С.68.

[28] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8-ми т. – Т. 4. – М.: Правда,
1975. – С.487.

[29] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8-ми т. – Т. 4. – М.: Правда,
1975. – С.494.

[30] Якименко Л. Г. Избранные работы: В 2-х т. – Т. 2. – М.: Худ. лит.,
1982. – С.473.

[31] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8-ми т. – Т. 4. – М.: Правда,
1975. – С.648.

[32] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8-ми т. – Т. 3. – М.: Правда,
1975. – С.125.

[33] Бирюков Ф. Г. Мастер речевых характеристик. //Русская речь. - №1.
– С.31.

[34] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8-ми т. – Т. 3. – М.: Правда,
1975. – С.90.

[35] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8-ми т. – Т. 3. – М.: Правда,
1975. – С.111.

[36] Федь Н. Парадокс гения. // Молодая гвардия. – 1995. -№3. – С. 252

[37] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.: Правда,
1975. – С. 47.

[38] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 3. – М.: Правда,
1975. – С. 272.

[39] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 2. – М.: Правда,
1975. – С. 359.

[40] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.: Правда,
1975. – С.93.

[41] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 2. – М.: Правда,
1975. – С. 69-70.

[42] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.: Правда,
1975. – С. 235.

[43] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 3. – М.: Правда,
1975. – С. 16.

[44] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.: Правда,
1975. – С. 523.

[45] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.: Правда,
1975. – С. 13.

[46] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.: Правда,
1975. – С. 34.

[47] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.: Правда,
1975. – С. 23.

[48] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.: Правда,
1975. – С. 158-159.

[49] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.: Правда,
1975. – С. 157.

[50] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.: Правда,
1975. – С. 110.

[51] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 3. – М.: Правда,
1975. – С. 322.

[52] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.: Правда,
1975. – С. 324.

[53] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.: Правда,
1975. – С. 314.

[54] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.: Правда,
1975. – С. 313.

[55] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.: Правда,
1975. – С. 326.

[56] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.: Правда,
1975. – С. 330.

[57] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.: Правда,
1975. – С. 328.

[58] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.: Правда,
1975. – С. 9.

[59] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 2. – М.: Правда,
1975. – С. 602.

[60] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.: Правда,
1975. – С. 31.

[61] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.: Правда,
1975. – С. 31.

[62] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.: Правда,
1975. – С. 10.

[63] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.: Правда,
1975. – С. 70.

[64] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.: Правда,
1975. – С. 116.

[65] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.: Правда,
1975. – С. 115.

[66] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.: Правда,
1975. – С. 118.

[67] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 2. – М.: Правда,
1975. – С. 412.

[68] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 2. – М.: Правда,
1975. – С. 412.

[69] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 3. – М.: Правда,
1975. – С. 26.

[70] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 3. – М.: Правда,
1975. – С. 67.

[71] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 3. – М.: Правда,
1975. – С. 111.

[72] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 3. – М.: Правда,
1975. – С. 162.

[73] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.: Правда,
1975. – С. 14.

[74] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.: Правда,
1975. – С. 57.

[75] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.: Правда,
1975. – С. 115.

[76] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.: Правда,
1975. – С. 137.

[77] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.: Правда,
1975. – С. 57.

[78] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.: Правда,
1975. – С. 106.

[79] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.: Правда,
1975. – С. 41.

[80] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 2. – М.: Правда,
1975. – С. 247.

[81] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 3. – М.: Правда,
1975. – С. 134.

[82] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.: Правда,
1975. – С. 103.

[83] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.: Правда,
1975. – С. 109.

[84] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.: Правда,
1975. – С. 109.

[85] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.: Правда,
1975. – С. 109.

[86] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.: Правда,
1975. – С. 57.

[87] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.: Правда,
1975. – С. 57.

[88] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.: Правда,
1975. – С. 57.

[89] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 2. – М.: Правда,
1975. – С. 85.

[90] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 3. – М.: Правда,
1975. – С. 197.

[91] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 3. – М.: Правда,
1975. – С. 270.

[92] Бараг Л. Г. Мастерство пластического изображения человека в романе
М. А. Шолохова «Тихий Дон» //Ученые записки. Выпуск 8. Серия филологическая
№2. Уфа, 1956. – С. 74.

[93] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.: Правда,
1975. – С. 104.

[94] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 3. – М.: Правда,
1975. – С. 324.

[95] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.: Правда,
1975. – С. 112.

[96] Бараг Л. Г. Мастерство пластического изображения человека в романе
М. А. Шолохова «Тихий Дон» //Ученые записки. Выпуск 8. Серия филологическая
№2. Уфа, 1956. – С. 36.

[97] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.: Правда,
1975. – С. 23.

[98] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.: Правда,
1975. – С. 87.

[99] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.: Правда,
1975. – С. 148.

[100] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.:
Правда, 1975. – С. 118.

[101] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.:
Правда, 1975. – С. 211.

[102] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 2. – М.:
Правда, 1975. – С. 45.

[103] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.:
Правда, 1975. – С. 64.

[104] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.:
Правда, 1975. – С. 61.

[105] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 2. – М.:
Правда, 1975. – С. 62.

[106] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.:
Правда, 1975. – С. 160.

[107] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.:
Правда, 1975. – С. 45.

[108] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.:
Правда, 1975. – С. 464.

[109] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 3. – М.:
Правда, 1975. – С. 302.

[110] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 3. – М.:
Правда, 1975. – С. 301.

[111] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.:
Правда, 1975. – С. 157.

[112] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.:
Правда, 1975. – С. 159.

[113] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.:
Правда, 1975. – С. 166.

[114] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.:
Правда, 1975. – С. 175.

[115] Федь Н. Парадокс гения. //Молодая гвардия. – 1995 - №5. – С.255.

[116] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.:
Правда, 1975. – С. 68.

[117] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.:
Правда, 1975. – С. 19.

[118] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.:
Правда, 1975. – С. 19.

[119] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.:
Правда, 1975. – С. 40.

[120] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.:
Правда, 1975. – С. 44.

[121] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.:
Правда, 1975. – С. 36.

[122] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.:
Правда, 1975. – С. 40.

[123] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.:
Правда, 1975. – С. 70.

[124] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.:
Правда, 1975. – С. 172.

[125] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.:
Правда, 1975. – С. 173.

[126] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.:
Правда, 1975. – С. 152.

[127] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 3. – М.:
Правда, 1975. – С. 290.

[128] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.:
Правда, 1975. – С. 266.

[129] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.:
Правда, 1975. – С. 44.

[130] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.:
Правда, 1975. – С. 233.

[131] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.:
Правда, 1975. – С. 55.

[132] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.:
Правда, 1975. – С. 66.

[133] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.:
Правда, 1975. – С. 61.

[134] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.:
Правда, 1975. – С. 73.

[135] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.:
Правда, 1975. – С. 93.

[136] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.:
Правда, 1975. – С. 367.

[137] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.:
Правда, 1975. – С. 420.

[138] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 2. – М.:
Правда, 1975. – С. 75.

[139] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.:
Правда, 1975. – С. 420.

[140] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.:
Правда, 1975. – С. 65-66.

[141] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.:
Правда, 1975. – С. 77.

[142] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.:
Правда, 1975. – С. 52.

[143] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.:
Правда, 1975. – С. 76.

[144] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.:
Правда, 1975. – С. 76.

[145] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.:
Правда, 1975. – С. 159.

[146] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 3. – М.:
Правда, 1975. – С. 412.

[147] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.:
Правда, 1975. – С. 385.

[148] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.:
Правда, 1975. – С. 16.

[149] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.:
Правда, 1975. – С. 12.

[150] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 3. – М.:
Правда, 1975. – С. 329.

[151] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.:
Правда, 1975. – С. 442.

[152] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.:
Правда, 1975. – С. 443.

[153] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.:
Правда, 1975. – С. 141.

[154] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 2. – М.:
Правда, 1975. – С. 303.

[155] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 2. – М.:
Правда, 1975. – С. 297.

[156] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.:
Правда, 1975. – С. 334.

[157] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.:
Правда, 1975. – С. 141.

[158] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 3. – М.:
Правда, 1975. – С. 127.

[159] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 3. – М.:
Правда, 1975. – С. 378.

[160] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.:
Правда, 1975. – С. 288.

[161] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.:
Правда, 1975. – С. 324.

[162] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 3. – М.:
Правда, 1975. – С. 386.

[163] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 2. – М.:
Правда, 1975. – С. 300.

[164] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 3. – М.:
Правда, 1975. – С. 194.

[165] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 2. – М.:
Правда, 1975. – С. 297-298.

[166] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 3. – М.:
Правда, 1975. – С. 32.

[167] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 3. – М.:
Правда, 1975. – С. 169.

[168] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 3. – М.:
Правда, 1975. – С. 171.

[169] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 3. – М.:
Правда, 1975. – С. 377.

[170] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.:
Правда, 1975. – С. 307.

[171] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.:
Правда, 1975. – С. 314.

[172] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.:
Правда, 1975. – С. 275.

[173] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.:
Правда, 1975. – С. 283.

[174] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.:
Правда, 1975. – С. 312.

[175] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.:
Правда, 1975. – С. 105.

[176] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 3. – М.:
Правда, 1975. – С. 380.

[177] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.:
Правда, 1975. – С. 305.

[178] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.:
Правда, 1975. – С. 287.

[179] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 3. – М.:
Правда, 1975. – С. 166.

[180] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 3. – М.:
Правда, 1975. – С. 171.

[181] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 3. – М.:
Правда, 1975. – С. 168.

[182] Дайреджиев Б. О. О «Тихом Доне». – М.: Советский писатель, 1962.
– С. 170.

[183] Хватов А. На стрежне века. – М.: Современник, 1975. – С. 112.

[184] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 2. – М.:
Правда, 1975. – С. 402.

[185] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 2. – М.:
Правда, 1975. – С. 579.

[186] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 2. – М.:
Правда, 1975. – С. 267-268.

[187] Соколов Б. В. Донская волна в «Тихом Доне». //Вопросы литературы.
– 1990. – №5. – С. 14.

[188] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 2. – М.:
Правда, 1975. – С. 694.

[189] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 2. – М.:
Правда, 1975. – С. 696.

[190] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 2. – М.:
Правда, 1975. – С. 687.

[191] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 2. – М.:
Правда, 1975. – С. 700.

[192] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 2. – М.:
Правда, 1975. – С. 483.

[193] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 2. – М.:
Правда, 1975. – С. 483.

[194] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 2. – М.:
Правда, 1975. – С. 533.

[195] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 2. – М.:
Правда, 1975. – С. 500.

[196] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 2. – М.:
Правда, 1975. – С. 635.

[197] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 2. – М.:
Правда, 1975. – С. 505.

[198] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 2. – М.:
Правда, 1975. – С. 506.

[199] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 2. – М.:
Правда, 1975. – С. 553.

[200] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 2. – М.:
Правда, 1975. – С. 553.

[201] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 2. – М.:
Правда, 1975. – С. 545.

[202] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 2. – М.:
Правда, 1975. – С. 603.

[203] Якименко Л. Г. «Тихий Дон» М. Шолохова. – М.: Советский писатель,
1958. – С. 297.

[204] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 2. – М.:
Правда, 1975. – С. 632.

[205] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 2. – М.:
Правда, 1975. – С. 633.

[206] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 2. – М.:
Правда, 1975. – С. 635.

[207] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 2. – М.:
Правда, 1975. – С. 635.

[208] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 2. – М.:
Правда, 1975. – С. 635.

[209] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 2. – М.:
Правда, 1975. – С. 645.

[210] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.:
Правда, 1975. – С. 26.

[211] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.:
Правда, 1975. – С. 42.

[212] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.:
Правда, 1975. – С. 18.

[213] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.:
Правда, 1975. – С. 526.

[214] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.:
Правда, 1975. – С. 352.

[215] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.:
Правда, 1975. – С. 195.

[216] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.:
Правда, 1975. – С. 114.

[217] Кулинич А. В. Классовое и общечеловеческое в романе «Тихий Дон».
//Русский язык и литература в средних учебных заведениях УССР. – 1991. – №2
– С. 31.

[218] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 2. – М.:
Правда, 1975. – С. 592.

[219] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.:
Правда, 1975. – С. 678.

[220] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 3. – М.:
Правда, 1975. – С. 178.

[221] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 3. – М.:
Правда, 1975. – С. 146.

[222] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 2. – М.:
Правда, 1975. – С. 140.

[223] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 2. – М.:
Правда, 1975. – С. 194.

[224] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.:
Правда, 1975. – С. 307.

[225] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 3. – М.:
Правда, 1975. – С. 161.

[226] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 3. – М.:
Правда, 1975. – С. 211.

[227] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 3. – М.:
Правда, 1975. – С. 296.

[228] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.:
Правда, 1975. – С. 596.

[229] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.:
Правда, 1975. – С. 597.

[230] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.:
Правда, 1975. – С. 626.

[231] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.:
Правда, 1975. – С. 626.

[232] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.:
Правда, 1975. – С. 687.

[233] Федь Н. Обреченная любовь. //Слово. – 1998. – №3. – С. 57.

[234] Федь Н. Обреченная любовь. //Слово. – 1998. – №3. – С. 60.

[235] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.:
Правда, 1975. – С. 683.

[236] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 1. – М.:
Правда, 1975. – С. 53.

[237] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.:
Правда, 1975. – С. 674.

[238] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.:
Правда, 1975. – С. 685.

[239] Сухин И Одиссея казачьего Гамлета. ///Звезда. – 2000. - №10. – С.
220.

[240] Небольсин С. Шолохов, Пушкин, Солженицын. //Наш современник. –
1992. – №5. С. 184.

[241] Симмонс Э. Он избрал свой путь. //Вопросы литературы. – 1990. –
№5. – С. 191.

[242] Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8- ми т. – Т. 4. – М.:
Правда, 1975. – С. 175.

Страницы: 1, 2, 3