Для блоковского таланта необычайно характерно стремление приподняться над чисто житейским восприятием личной драмы до её философски возвышенного осмысления. А тема бытовая очень часто перерастает в полемику с идеалом “личного уюта” в принципе. Не случайно в стихотворении «Земное сердце стынет вновь...» (цикл «Ямбы») Блок категорически отвергал этот идеал:

Пускай зовут: Забудь, поэт!

Вернись в красивые уюты!

Нет! Лучше сгинуть в стуже лютой!

Уюта — нет. Покоя — нет.

О неверии в возможность личного мирного счастья поэт говорил и в цикле «Страшный мир»: “С мирным счастьем покончены счёты, // Не дразни, запоздалый уют”. Это неверие тесно связано с темой бездомья: “Жизнь пустынна, бездомна, бездонна”.

В этих стихотворениях лирическому герою об одиночестве и разлуке напоминает сначала “сиреной влюблённой”, а затем “победным рожком” летящий сквозь ночь мотор.

Тот же самый рожок, поющий в снежной мгле, и “чёрный, тихий, как слова, мотор” занимает внимание поэта в стихотворении «Шаги Командора» (1910–1912). Метонимия, построенная на житейски достоверном описании автомобиля (рожок, мотор), говорит о современном прочтении важной для Блока темы возмездия, разработанной ещё в драматургии Мольера («Дон Жуан») и в “маленькой трагедии” А.С.Пушкина «Каменный гость». Стихотворение недаром включено в цикл «Возмездие», входящий во второй том: это книга о надрывах, о трагедии крушения идеала, о душевных скитаниях (В.С.Баевский).

Один из основных мотивов стихотворения «Шаги Командора» — холод одиночества, томящий изменника. Он начинает звучать уже в первом четверостишии, словно выплывая из петербургского тумана: в кульминации этот мотив трансформируется в трагический “хриплый бой ночных часов”, рождающийся из “непомерной стужи”. А затем вновь возвращается в мутный, холодный, но уже утренний туман полным предсмертного томления и тоски вопросом-призывом: “Где ты, донна Анна? // Анна! Анна!”

Туман за ночным окном, туман первого четверостишия, бледная муть глухой ночи превращаются в грозный утренний туман — вестника близкой гибели героя:

Только в грозном утреннем тумане

Бьют часы в последний раз:

Донна Анна в смертный час твой встанет.

Анна встанет в смертный час.

Мотив катастрофы развивается также на протяжении всего стихотворения. Он ощущается в страхе, который познал Дон Жуан, в пустоте пышной спальни, в “глухоте” ночи, в вечном сне Анны, в чёрном моторе, в могильной тишине как фоне всего стихотворения. Интересно, что слова “тихий”, “тишина” являются ключевыми, особенно во второй части стихотворения: “Тихий, как сова, мотор”, “тихими, тяжёлыми шагами // В дом вступает Командор”, тишиной встречает спальня его “жестокий вопрос”, в тишине теряется страстный призыв героя: “Анна! Анна! — Тишина”.

Лишь символ быстротечности бытия — часы — нарушают глухую тишину рассвета предсмертным хрипением.

И угрожающе-просто звучит голос Командора: “Ты звал меня на ужин. // Я пришёл. А ты готов?..”

Умолчание ставит важный для Блока вопрос — об ответственности человека за содеянное в мире: готов ли он ответить за вину перед любимой? Не его ли жестокость и измена привели к катастрофе: “Чьи черты жестокие застыли, // В зеркалах отражены?”

Немудрено, что и Командор задаёт “жестокий вопрос”, на который нет ответа. И охваченный страхом Дон Жуан слышит только его, не замечая “блаженства звуки”, несущиеся из “блаженной, незнакомой, дальней” страны.

Пение петуха словно отгоняет наваждение, усмиряет дьявольскую смуту в душе героя, возрождая чувство вины перед возлюбленной: “Анна, Анна, сладко ль спать в могиле? // Сладко ль видеть неземные стены?”

Упоминание о снах и таинственной стране заставляют нас обратиться к первому тому блоковского “романа в стихах”, пронизанному мотивом ожидания встречи с Прекрасной Дамой, недостижимым и недосягаемым идеалом, предметом рыцарского поклонения юного поэта. Не о ней ли вспоминает блоковский герой, страстно вопрошая: “Дева Света! Где ты, донна Анна?”

Не в отсутствии ли этого идеала причина трагедии Дон Жуана?