С Блоком связаны у Цветаевой такие понятия, как святость, страдание, свет и – снег: «снеговой лебедь», «снеговой певец». Он был для Цветаевой современным Орфеем, с постоянным чувством катастрофы в душе.

Об отношении Цветаевой к Блоку можно судить уже по первому стихотворению цикла. Она трепетно и с нежностью воспринимает сам звук имени поэта:

Имя твое – птица в руке,

Имя твое – льдинка на языке.

Одно-единственное движение губ.

Имя твое – пять букв.

Анафора (единоначалие) подчеркивает восхищение Цветаевой, она с любовью ищет сравнения к звучанию его имени. Все определения роднит общая черта – они передают то, что длится недолго, краткий миг: «птица в руке», которая может улететь; «льдинка на языке», тающая за мгновение; «одно- единственное движение губ», прозвучавшее и замолкшее. Связаны они и стремлением человека задержать, остановить красоту: «птица в руке», «мячик, пойманный на лету». Как и все стихи Блока, этот цикл, посвященный ему, очень музыкален. В этом стихотворении мы слышим и звон бубенца, и щелканье копыт, и звук взведенного курка. Даже природа озвучивается и оживает в присутствии поэта:

Камень, кинутый в тихий пруд,

Всхлипнет так, как тебя зовут.
Образы стихотворения передаются и звуковыми средствами:

В легком щелканье ночных копыт

Громкое имя твое гремит.

Звуки первой строки напоминают цокот копыт по мостовой, создают впечатление движения. Во второй строке дважды повторяется сочетание «гр», передающее раскаты, мощь имени поэта.

Рядом с поэтом, всегда принимающим на себя все беды и горести, таится опасность, близость гибели:

И назовет нам его в висок

Звонко щелкающий курок.

Поэт всегда стоит на краю, всегда близок к бездне. Само его назначение – противостоять злу. В этом стихотворении выстрел обозначается косвенно, но дана возможность его.

Вторая строфа – кульминационная по громкости и высоте звука. В последней строфе авторский голос снижается почти до шепота. Мелодия становится все тише, определения уже не звучащие, а наоборот волнующе- молчаливые: «поцелуй в глаза», «поцелуй в снег», «голубой глоток».
Впечатление усиливается аллитерацией – «в нежную стужу недвижных век». Имя поэта для Цветаевой свято, она специально не называет его. Однако уже один его звук дает возможность обрести душевный покой и умиротворение – «С именем твоим – сон глубок».

«Удивительно не то, что он умер, а то, что он жил. Мало земных примет, мало платья… Ничего не оборвалось – отделилось. Весь он такое явное торжество духа, такой воочию – дух, что удивительно, как жизнь – вообще – допустила», -- писала она позже Ахматовой.

«…Вспоминая те, уже далекие, дни в Москве, и не зная, где сейчас
Марина, и жива ли она, я не могу не сказать, что две эти поэтические души, мать и дочь, более похожие на двух сестер, являли из себя самое трогательное видение полной отрешенности от действительности и вольной жизни среди грез – при таких условиях, при которых другие только стонут, болеют и умирают. Душевная сила любви к любви и любви к красоте как бы освобождала две эти человеческие птицы от боли и тоски. Голод, холод, полная брошенность, -- и вечное щебетанье, и всегда бодрая походка и улыбчивое лицо. Это были две подвижницы, и, глядя на них, я не раз вновь ощущал в себе силу, которая вот уже погасла совсем»[23], -- писал в своих воспоминаниях Константин Бальмонт. В то время он был одним из самых близких друзей Цветаевой.

Бальмонт вспоминает о близости матери и дочери, и действительно, в это тяжелое время Аля была настоящей помощницей матери. Вынужденная отдать ее и младшую дочь Ирину в приют в 1919 году, Цветаева очень скучала, особенно по старшей дочери. Появляется цикл стихов, обращенных к Але.

Маленький домашний дух,

Мой домашний гений!

Вот она, разлука двух

Сродных вдохновений!

Жалко мне, когда в печи

Жар, -- а ты не видишь!

В дверь – звезда в моей ночи! –

Не взойдешь, не выйдешь!

Платьица твои висят,

Точно плод запретный.

На окне чердачном – сад

Расцветает – тщетно.

Голуби в окно стучат –

Скучно с голубями!

Мне ветра привет кричат –

Бог с ними, с ветрами!

Не сказать ветрам седым,

Стаям голубиным –

Чудодейственным твоим

Голосом: --Марина!

Ко второй дочери, Ирине, Цветаева относилась равнодушнее, чем к Але, ставшей тогда ей поддержкой и опорой, уделяла ей меньше внимания. От рождения Ирина была слабой и болезненной, едва ходила и почти не умела говорить. К ней не было таких сильных материнских чувств, творчество уже было сильнее. Ирина была ребенком обыкновенным, не то, что Аля – вундеркинд.

Все знакомые убеждали Цветаеву отдать девочек в приют и, наконец, она согласилась. Девочки попали в Кунцевский приют, но директор его оказался преступником и наживался на продуктах. Связи с Москвой почти не было, и когда Марина Цветаева навестила девочек, Аля была при смерти. Кроме истощения, у нее были еще тиф и малярия. Цветаева забрала ее в Москву, работала и одна выхаживала девочку. Когда ей удалось во второй раз пробраться в Кунцево, Ирину уже похоронили. В сущности, Цветаевой пришлось выбирать, какую из девочек спасти, на двоих не было ни сил, ни денег.

Две руки, легко опущенные

На младенческую голову!

Были – по одной на каждую –

Две головки мне дарованы.

Но обеими – зажатыми –

Яростными – как могла! –

Старшую у тьмы выхватывая –

Младшей не уберегла.

Две руки – ласкать-разглаживать

Нежные головки пышные.

Две руки – и вот одна из них

За ночь оказалась лишняя.

Светлая – на шейке тоненькой –

Одуванчик на стебле!

Мной еще совсем не понято,

Что дитя мое в земле.

К лету 1923 года Цветаевой была составлена книга «Лебединый стан», так и не вышедшая при ее жизни. Это книга гражданской лирики, клятва в верности – нет, не белогвардейцам и контрреволюции – а мужу, подвигу, поэтизированным добровольцам. Возникает и тема поэта – в образе Андрея
Шенье, боровшегося против якобинской диктатуры и погибшего на гильотине.

Андрей Шенье взошел на эшафот.

А я живу – и это страшный грех.

Есть времена – железные для всех.

И не певец, кто в порохе – поет.

И не отец, кто с сына у ворот

Дрожа срывает воинский доспех.

Есть времена, где солнце – смертный грех.

Не человек – кто в наши дни – живет.

Сначала Марина Цветаева с теми, кто побежден, кто против революции.
Но потом она приходит к убеждению, что в Гражданской войне победителя быть не может. Цветаева оплакивает всех, погибших в этой войне.

Ох, грибок ты мой грибочек, белый груздь!

То шатаясь причитает в поле Русь.

Помогите – на ногах нетверда!

Затуманила меня кровь-руда!

И справа и слева

Кровавые зевы,

И каждая рана:

- Мама!

И только и это

И внятно мне, пьяной.

Из чрева – и в чрево:

- Мама!

Все рядком лежат –

Не развесть межой.

Поглядеть: солдат.

Где свой, где чужой?

Белый был – красным стал:

Кровь обагрила.

Красным был – белый стал:

Смерть побелила.

- Кто ты? – белый? – не пойму! – привстань!

Аль у красных пропадал? – Ря-азань.

И справа и слева

И сзади и прямо

И красный и белый:

- Мама!

Без воли – без гнева –

Протяжно – упрямо –

До самого неба:

- Мама!

Цветаеву осуждали за многочисленные увлечения. Были у нее романы и реальные, и выдуманные. Многим она посвящала стихи – Завадский,
Антокольский. Алексеев, режиссер В.М. Бебутов, драматург В.М. Волькенштейн, князь С.М. Волконский, молодые поэты Е.Л. Ланн и Э. Л. Миндлин, красноармеец Борис Бессарабов, А.А. Стахович. Но все это была лишь попытка спастись от одиночества, поиски понимающей души. Позже она вспоминала свой диалог с дочерью:
«- Марина! Чего Вы бы больше хотели: письма от Ланна – или самого Ланна?
- Конечно, письма!
- Какой странный ответ! – Ну, а теперь: письма от папы или самого папы?
- О! – Папы!
- Я так и знала!
- Оттого, что это – Любовь, а то – Романтизм!»[24]
В этом диалоге как нельзя более точно определено отношение Цветаевой и к мужу, и к «романам». Сергей был Единственным, все остальные – прочими.

Весной 1921 года Цветаева просила Илью Эренбурга, уезжавшего в
Европу, отыскать ее мужа, о котором она не имела никаких известий почти три года. И он находит Сергея, живого и здорового, в Константинополе. Потом
Эфрон переезжает в Прагу, начинает учиться, поступает на филологический факультет университета. У Цветаевой нет сомнений – надо ехать к мужу. Она прощается с молодостью, со страной, с друзьями, подводит итоги прошлого.
Отъезд ее не раз откладывался, были трудности с оформлением паспортов, не хватало денег. Уезжали налегке, все вещи были проданы или раздарены.
Провожал Цветаевых их друг – музыкант, актер А.А. Чабров-Подгаецкий.

Берлин.

После эмиграции Цветаева два с половиной месяца жила в Берлине в пансионе. Эти несколько недель были очень насыщенными по количеству встреч, дружб, увлечений, стихов… В этот короткий промежуток времени написан цикл стихов «Земные приметы», обращенный к издателю А.Г. Вишняку – новому бурному и кратковременному увлечению Цветаевой. Эти стихи непохожи на прежние. Они уже не так открыты, словно уходят в глубину переживаний.
Чувства выражены изысканно-зашифрованно. В Берлине же произошла встреча с
Андреем Белым, находившимся тогда в сложной жизненной ситуации. Цветаева помогала ему, чем могла – своим присутствием, дружеской поддержкой. В
Берлине произошло одно из важнейших событий в жизни Цветаевой, повлиявшее на ее жизнь на многие годы – заочная эпистолярная встреча с Борисом
Пастернаком. «Дорогой, золотой, несравненный мой поэт!» – обращался он к
Цветаевой в первом же письме. Теперь в мире у нее был верный и непридуманный друг.

Чехия.

Берлин не был долгим пристанищем Цветаевой. Она решила ехать в Чехию, где учился ее муж, а правительство выплачивало некоторым русским эмигрантам
– писателям и ученым – стипендию-пособие за счет золотого запаса, вывезенного в гражданскую войну из России. В Берлине уже не осталось человеческих отношений, которыми Цветаева могла бы дорожить – уехал Белый, разладилась дружба с Эренбургом, исчерпало себя увлечение Вишняком.

Первого августа Цветаева с дочерью приехали в Прагу, но жить в городе было слишком дорого, и Цветаевы поселились в поселке Дольние Мокропсы. За три с половиной года чешской жизни они переменили несколько мест: Дольние и
Горние Мокропсы, Иловищи, Вшеноры. Все это были дачные поселки в предместье
Праги, в основном жили там русские эмигранты.

Тяжелые послереволюционные годы, ряд разочарований в Берлине сильно угнетали Цветаеву, ей казалось, что женщина, человек в ней уже погибли, остался только поэтический дар. Первые чешские стихи – цикл «Сивилла»

Сивилла: выжжена, сивилла: ствол.

Все птицы вымерли, но Бог вошел.

Сивилла: выпита, сивилла: сушь.

Все жилы высохли: ревностен муж!

Сивилла: выбыла, сивилла: зев

Доли и гибели. – Древо меж древ.

Державным деревом в лесу нагом –

Сначала деревом шумел огонь.

Потом, под веками – вразбег, врасплох,

Сухими реками взметнулся Бог.

И вдруг, отчаявшись искать извне,

Сердцем и голосом упав: во мне!

Сивилла: вещая! Сивилла: свод!

Так Благовещенье свершилось в тот

Час нестареющий, так в седость трав

Бренная девственность, пещерой став

Дивному голосу…

- так в звездный вихрь

Сивилла: выбывшая из живых.

Преодолеть эту пустоту Цветаевой помогла чешская природа. Она пишет большой цикл «Деревья», посвятив его своей чешской подруге Анне Тесковой.
Эти стихи показывают постепенное умиротворение Цветаевой. В этом цикле можно наблюдать очень редкие для нее картины природы, цветовые и зрительные ассоциации. Она рисует пейзажи, преображая деревья поэтическим видением, одушевляя и очеловечивая их.

Когда обидой – опилась

Душа разгневанная,

Когда семижды зареклась

Сражаться с демонами –

Не с теми, ливнями огней

В бездну нисхлестнутыми:

С земными низостями дней,

С людскими косностями, --

Деревья! К вам иду! Спастись

От рева рыночного!..

....................................

Что в вашем веянье?

Но знаю – лечите

Обиду Времени

Прохладой Вечности.

Но юным гением

Восстав – порочите

Ложь лицезрения

Перстом заочности.

....................................

Первый год жизни в Праге был для Эфронов спокойным и счастливым. Жили не богато, но нужды не было. Отношения между соседями были спокойными, дружественными. Большинство эмигрантов были молоды, готовы помочь и поддержать друг друга. Появилась возможность писать – за год Цветаева создала более девяноста стихотворений, закончила поэму «Молодец» и книгу записок «Земные приметы».

Через год хозяин дома в Мокропсах подал на Эфронов в суд за плохое содержание комнаты. Он проиграл дело, но семья все равно перебралась в
Прагу. Эта перемена была для Цветаевой большим событием: «Я сейчас на внутреннем (да и на внешнем!) распутье, год жизни – в лесу, со стихами, с деревьями, без людей – кончен. Я накануне большого нового города (может быть – большого нового горя?!) и большой новой в нем жизни, накануне новой себя»[25].

В то время Цветаева была поглощена перепиской с молодым критиком
Александром Бахрахом. Стихи, обращенные к нему, основывались на его молодости и чистоте. В этих стихах Цветаева создает образ давно желанного сына, сына своей души: «…я не сделаю Вам зла, я хочу, чтобы Вы росли большой и чудный, и, забыв меня, никогда не расставались с тем – иным – моим миром!» Когда переписка прервалась, отношение Цветаевой к этой дружбе стало напряженно-драматическим.

От переписки этой Цветаеву заставило отойти знакомство с Константином
Болеславовичем Родзевичем. Пожалуй, это был ее единственный настоящий страстный, а не интеллектуальный и придуманный роман. Цветаева не скрывала своей любви, поэтому осталось множество воспоминаний свидетелей об этом романе:

«…Он прошел большой жизненный путь. Он был миниатюрный весь, деликатный. Правдивый и открытый, но одновременно и лукавый…
Безответственность, но рыцарство огромное. Он был очень тонкий, тактичный…
Марина Цветаева дала ему огромный аванс, который он и оправдал мужеством своей жизни, верностью политическим взглядам и верностью ее памяти. Хотя казалось, что между ними была большая диспропорция», -- вспоминала Аля
Эфрон.

«…Этот человек был абсолютной противоположностью Сережи: ироничный, мужественный, даже жестокий. К Марине он большого чувства не питал, он ее стихов не ценил… Его послали в Испанию, в батальон белых эмигрантов. На войне он был довольно жесток, и его боялись…» [26]

Счастье оказалось коротким. Эта любовь подарила нам две потрясающие по силе поэмы – «Поэму Горы» и «Поэму Конца». «Поэма горы» – поэма любви в момент наивысшего счастья, предчувствующей неизбежность конца, знающей об обреченности. Гора у Цветаевой – символ высоты чувств, духа, бытия – высоты героев над бытом. И именно эта высота – залог трагического исхода.

....................................

Не обман – страсть, и не вымысел,

И не лжет, -- только не дли!

О, когда бы в сей мир явились мы

Простолюдинами любви!

О. когда б здраво и попросту:

Просто – холм, просто – бугор…

(Говорят, тягою к пропасти

Измеряют уровень гор.)

В ворохах вереска бурого,

В островах страждущих хвой…

(Высота бреда над уровнем

Жизни.)

- На же меня! Твой.

Но семьи тихие милости,

Но птенцов лепет – увы!

Оттого, что в сей мир явились мы –

Небожителями любви!

«Поэма Конца» – воплощение трагедии, огромное горе, обрушившееся на героиню. Цветаева отказалась от этой любви, от бытия, чтобы не сделать его бытом. В разгар романа она писала Бахраху: «Милый друг, я очень несчастна.
Я рассталась с тем, любя и любимая, в полный разгар любви, не рассталась – оторвалась!.. С ним я была бы счастлива… От него бы я хотела сына…»

Сам Родзевич потом очень жалел об их расставании, с нежностью и грустью вспоминал о том времени:

«Я был глуп и молод, ей надо было служить, стелиться у ее ног и от всего ее освободить – от семьи, от быта. Надо было ее красиво одевать. А
Сережа был слишком святой, чтобы одевать жену… это была любовь неустроенная. За то время, что мы были вместе, я мог для нее сделать больше, чем то, что я делал… именно по моей вине, по моей слабости наша любовь не удалась. Это была такая любовь, которая требовала большой сосредоточенности… надо было быть около нее. А я был не на высоте этой большой любви, я не продолжил ее в житейском смысле… Кто был прав? Из-за чего мы разошлись? Мы разошлись потому, что я не мог ее жизнь устроить… И мешала моя собственная скромность. Я считал, что я ей совсем не нужен.

Личность Марины Цветаевой настолько широка, богата и противоречива, что охватить ее в немногих словах совершенно немыслимо!.. Как живо и остро восставала она против всего, что шло наперекор ее жаркому правдолюбию… Еще одно замечание: в произведениях Марины Цветаевой нередко слышатся трагические ноты – отзвук ее тяжелой, разбитой и неустроенной судьбы. По существу же у Марины Цветаевой был светлый, счастливый и жизнеутверждающий характер.

Не это ли роднит все творчество Марины Цветаевой с народным эпосом, с народной стихией стиха и слова!

В Марине была жажда жизни, стихийная любовь к природе, она была вся стихийная. Она была полна любви к жизни, и в то же время ее неустройство и невозможность найти полноту в этой жизни иногда звучали пессимистическим отказом от жизни. Но радость жизни не была отвлеченной… И все же самостоятельно жить и устроить свою жизнь она не могла»[27].

Роман отгорел. Летом 1924 года Цветаевы оставили Прагу и переехали в пригород. Недолго жили в Иловищах, потом поселились во Вшенорах. Жизнь возвращалась в обычное русло. Аля, проучившаяся год в гимназии, вернулась домой, возобновились бытовые заботы. Через некоторое время, устав "от захолустной скуки и мещанского уклада жизни", Цветаевы вслед за семьей друзей отправились в Париж.

Франция.

После Чехословакии Цветаева сначала жила у Ольги Елисеевны Колбасиной-
Черновой в Париже, затем в 1926 году уезжает на все лето к морю, а на зиму устраивается в Бельвю. Весной 1927 года Цветаева перебирается из Бельвю в
Медон, где она в разных квартирах прожила до весны 1932 года, потом в
Кламар и Ванв.

В Париж Марина Цветаева приехала уже с двумя детьми – в феврале 1925 года у нее родился сын Георгий (Мур). В мечтах Цветаева называла его
Борисом – в честь Пастернака, но уступила мужу, согласившись на Георгия.
Она боготворила сына, и это отношение сохранилось на всю жизнь. Цветаева приносила ему в жертву все – вплоть до стихов. "Он не должен страдать от того, что я пишу стихи, -- пусть лучше стихи страдают!" – писала она в одном из писем. Мур стал центром ее жизни, средоточением чувств, мыслей, мечтаний.

Одними из первых французских стихотворений Цветаевой стали две небольших поэмы "Перекоп" и "Красный бычок", созданные на основе дневников ее мужа времен Гражданской войны. Верная себе, Цветаева воспевает
Добровольческое движение. Это не история, а скорее гимн – как и "Лебединый стан". Марина Цветаева славила побежденных, и никто больше в русской поэзии с такой любовью, восторгом и гордостью не писал о Добровольчестве.

В это же время печатаются статьи «Поэт о критике» и «Цветник» – первая попытка Цветаевой осмыслить само понятие поэзии. Статьи возникли из желания разобраться в принципах и подходе современной критики к литературе.
Они вызвали настоящую бурю в печати, множество горячих и резких отзывов.
Часто брань опускалась до уровня базарной ругани. Главным преследователем
Марины Цветаевой был Г. Адамович, не понимающий и категорически не принимающий ее стихов. Его статьи задавали тон общему мнению. В Париже
Цветаева не была общепринятым поэтом, интеллигенция не принимала ее всерьез. Стихи ее не ценились, в ней видели только высокомерие и противоречия. Деньги были только от печатания стихов в журналах, поэтому жила Марина Цветаева очень бедно. Ее друзья даже организовали комитет, который ежемесячно собирал для нее деньги.

Друзья, бывавшие в доме Цветаевой, отмечали запущенность и неряшливость жилища:

«В доме у них грязь была ужасная, вонь и повсюду окурки. Среди комнаты стоял огромный мусорный ящик».

«Вообще она была удивительно неприспособленная. Дома у нее всегда был страшный бедлам» [28].

Отношения Цветаевой с редакциями тоже были непростыми. У русской эмиграции существовало множество журналов, газет и альманахов различных направлений, но стихи Марины Цветаевой печатали немногие: газеты «Последние новости», «Возрождение», «Дни», журналы «Воля России» и «Современные записки». Рукописи часто печатались с сокращениями и искажениями. Тем не менее, благодаря волевому и напористому характеру Цветаевой, ей удалось напечатать почти все, что считала нужным. Однако за четырнадцать лет парижской жизни она выпустила только одну книгу стихов «После России. 1922-
1925», да и та прошла почти незамеченной. В поисках заработка Марина
Цветаева пыталась войти во французскую литературу, переведя некоторые стихи и поэму «Молодец», однако попытка напечатать их не удалась. Одной из возможностей достать деньги были литературные вечера, но они проходили нечасто. Сергей Яковлевич не стал главой и кормильцем семьи, его интересовала политика, а в политике – СССР. Периодически он печатал свои рассказы, а также снимался в массовках в кино.

Наметился и разлад в отношениях с Алей. Дочь пошла за отцом, в сторону, противоположную матери. В конфликте переплелись нужда и политика.
Вслед за отцом Аля начала видеть в Советском Союзе воплощение идеала. К тому же, после рождения Мура Марина Цветаева сосредоточила все свои мысли и чувства на нем, заставляя Алю заниматься хозяйством. Впрочем, быт занимал почти все время и у самой Цветаевой, времени на стихи оставалось очень мало.

Стихи эмиграции – важный этап творчества Марины Цветаевой. Их отличает внешняя простота, сдержанность, объективность, но появляется глубина мудрости. В этих стихотворениях видна отрешенность поэта, уход в глубины сознания, во внутренний мир. Цветаева отчуждается от людей, ограничивая свой мир предметами неодушевленными. Появляются циклы, обращенные к столу, кусту, саду. В этих стихах уже нет бунта, поэт принимает все как должное, не пытаясь преодолеть судьбу, углубляется в себя:

Уединение: уйди

В себя, как прадеды в феоды.

Уединение: в груди

Ищи и находи свободу.

……………………………

Уединение в груди.

Уединение: уйди,

Жизнь!

Тогда же создано одно из самых гениальных стихотворений Цветаевой, которое ныне можно найти во всех сборниках. Одиночество на чужбине вылилось и выстрадалось в строчки, полные тоски и даже попытки издеваться над этой тоской:

Тоска по родине! Давно

Разоблаченная морока!

Мне совершенно все равно –

Где совершенно одинокой

Быть, по каким камням домой

Брести с кошелкою базарной

В дом, и не знающий, что – мой,

Как госпиталь или казарма…

Цветаева заявляет и о презрении к языку, который она так любила, с которым так мастерски обращалась:

Не обольщусь и языком

Родным, его призывом млечным.

Мне безразлично – на каком

Не понимаемой быть встречным!

Дальше следуют совсем уж «домоненавистнические», высокомерные, отчужденные слова:

Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,

И все – равно, и все – едино…

И вдруг попытка издевательства обрывается беспомощно, на полуслове, заканчивается глубочайшим душевным выдохом, переворачивающим весь смысл стихотворения в душераздирающую трагедию любви к родине:

Но если по дороге – куст

Встает, особенно – рябина…

Эти три точки в конце – немое признание в любви к России, пожалуй, самое сильное, невыразимое словами. Это и есть самый высокий патриотизм, глубочайшее чувство, которое не смогут передать даже гениальнейшие стихи.

В это время сложными стали отношения с мужем, который был ярым сторонником евразийского движения. Евразия была сначала политико- философским движением, главными руководителями его были философы Карсавин и
Бердяев. Они рассматривали Россию как особый континент, неповторимый мир
Европа – Азия. Отвергая большевизм и коммунизм, евразийцы не отвергали революцию, ища пути ее «преодоления». К концу двадцатых годов от движения отделилась часть участников, которые искали практические пути действия, к ним примкнул и Сергей Эфрон. В эту группу стали проникать советские агенты, направлявшие действия организации. Эфрон был завербован и начал работать на
НКВД. Он подолгу не бывал дома, иногда жил отдельно от семьи, уезжал из
Парижа. В сентябре 1937 года в Швейцарии был убит советский чекист- невозвращенец Игнатий Рейсс. Скорее всего, причастен к этому был и Сергей
Эфрон. В начале этого года уехала в Москву Аля, которая фактически оказалась заложницей в руках НКВД. Иного выхода, кроме возвращения, у
Эфрона не было, и он бежал в Советский Союз.

Трудно сказать, знала ли Марина Цветаева о деятельности мужа.
Конечно, что-то ей было известно, ведь она ходила к тем же людям, вращалась в тех же кругах, что и он. Однако Марина Цветаева была уверена в честности мужа и доверяла ему. К тому же по характеру она была чужда политических дрязг, не понимала дипломатических игр.

После отъезда мужа и дочери Цветаева осталась в Париже одна с сыном.
Большинство знакомых отшатнулось от нее из-за скандала с мужем, и она осталась практически в одиночестве. Оставаться было невозможно, и она решила возвращаться в Советский Союз. Большую часть своего архива Цветаева оставила друзьям и знакомым, сохранилось далеко не все.

Наиболее значительным ее произведениями этого периода являются «Стихи к Чехии» – два цикла «Сентябрь» и «Март». Они написаны перед самой Второй
Мировой войной в тот период, когда фашистская Германия оккупировала Чехию.
Всю жизнь почитала Марина Цветаева Германию, а в данный момент истории германцы обернулись варварами:

Пред горестью безмерною

Сей маленькой страны,

Что чувствуете, Германы:

Германии сыны??

Цикл «Март» имеет особую мелодику построения: он начинается на тихих, спокойных нотах – «Колыбельная», а потом все усиливается, доходя до крика – «Германии». Обрываясь, все начинается снова со спокойного тона «Марта», и нарастает постепенно. Ключевые стихи – взрыв ярости, страсти, протеста, скорби:

О слезы на глазах!

Плач гнева и любви!

О Чехия в слезах!

Испания в крови!

О черная гора,

Затмившая – весь свет!

Пора – пора – пора

Творцу вернуть билет.

Отказываюсь – быть.

В Бедламе нелюдей,

Отказываюсь – жить.

С волками площадей

Отказываюсь – выть.

С акулами равнин

Отказываюсь плыть—

Вниз – по теченью спин.

Не надо мне ни дыр

Ушных, ни вещих глаз.

На твой безумный мир

Ответ один – отказ.

Страдая от невозможности помочь любимой стране, поэт отворачивается от людей, способных совершить такое злодеяние. Цветаева не хочет жить в мире подлости и жестокости и снова уходит в себя. Она даже готова пожертвовать самым ценным, что у нее есть – талантом поэта, чтобы только не видеть, не чувствовать эту боль. С Германией рухнуло прибежище ее «немецкой души», жить было больше нечем. 12 июня 1939 года Марина Цветаева с сыном выехали из французского порта Гавр в СССР.

Возвращение в СССР.

Вернувшись в Москву, Цветаева первым делом узнала об аресте сестры, который произошел еще в 1937 году. Конечно, знай она об этом раньше – возможно и не решилась бы приехать, но было уже поздно. Встретившись с мужем и дочерью,
Цветаева поселилась на даче в подмосковном Болшеве. Аля Эфрон вспоминает это время как один из самых счастливых моментов жизни. Однако радость продолжалась недолго – 27 августа арестована Ариадна, а 10 октября – Сергей
Яковлевич. Больше Марина Цветаева не видела ни дочь, ни мужа. Аля была приговорена к восьми годам лагерей за шпионаж, Сергея Эфрона расстреляли в августе 1941 года. С дачи Цветаеву с сыном выгнали, они оказались фактически без крыши над головой. Приютила их Елизавета Яковлевна Эфрон, но необходимо было искать работу. Цветаева очень надеялась на поддержку
Пастернака, но тот не проявил ожидаемого участия, лишь помог получить стихи для перевода – главный заработок поэтов того времени. Старые знакомые сторонились ее, а новых почти не появлялось. Некоторое время они с Муром жили на даче писателей в Голицыно, но вскоре цены за жилье и питание подняли. Некоторое время они существовали впроголодь; бывая в гостях,
Цветаева иногда брала со стола еду и прятала в сумку, чтобы накормить сына.

В конце 1939 года Марина Цветаева переехала обратно в Москву. Она готовила к печати сборник, переработала множество старых стихов. Эта книга была «зарезана» критиком Корнелием Зелинским – Цветаева упрекалась в антисоветской пропаганде, формализме, графоманстве, «пустозвонстве».
«Истинная трагедия Марины Цветаевой заключается в том, что, обладая даром стихосложения, она в то же время не имеет что сказать людям. Поэзия Марины
Цветаевой потому и негуманистична и лишена подлинно человеческого содержания», -- писал Зелинский, перечеркивая тридцать лет поэтической жизни. Разумеется, сборник не был напечатан. С этого момента Цветаева почти не писала стихов, сознательно отказавшись от творчества. «Я свое написала…
Сколько строк миновавших! Ничего не записываю. С этим кончено», -- писала она в дневниках того времени.

Сложности были и в отношениях с сыном. С младенчества Мур привык быть в центре внимания, а, имея такую гениальную мать, он не мог быть обычным.
Разочаровавшись в советской действительности, Мур срывал недовольство на матери. Избалованный и эгоистичный, он часто был груб и раздражителен с матерью. Обладая острым холодным умом и блестящей эрудицией, он тем не менее не вызывал у людей симпатии. С началом войны тоска от одиночества и боль за мужа и дочь усугубилась тревогой за Мура. Во время тревог он вместе с другими подростками дежурил на крыше дома. Марина Цветаева буквально сходила с ума от страха за сына. Единственным выходом казалась эвакуация.

Эвакуация. Смерть Марины Цветаевой.

Эвакуированы Цветаева с сыном были в татарский городок Елабугу. Затем она поехала в соседний городок Чистополь искать жилье и работу – там жили московские литераторы. Цветаева получила согласие на прописку и написала заявление с просьбой устроить ее работать судомойкой в столовую для писателей. В архиве союза писателей Татарии сохранилось ее письмо, где она предлагала свои услуги по переводу в обмен на мыло и махорку. Ответа
Цветаева так и не получила, потому что Союз писателей Татарии был почти весь арестован. В Елабуге Марину Цветаеву подкармливала местная милиционерша в обмен на помощь по хозяйству.

Поводов к самоубийству было много. Помимо материальной неустроенности давила и тяжесть моральная. Все хуже становились отношения с сыном, который уже прямо обвинял мать в том, что она «испортила ему жизнь», стала помехой в его, Мура, жизни. Не выдержав тяжелых условий жизни, Марина Цветаева повесилась в сенях деревенского дома в Елабуге 31 августа 1941 года. Она была похоронена на елабужском кладбище, но точное местонахождение ее могилы осталось неизвестным. Мур почти сразу же уехал в Москву, потом в Ташкент. В
1943 году он ушел на фронт. По некоторым свидетельствам Мура видели после войны на Западе, но скорее всего он погиб на фронте.
На сегодняшний день существуют три главных версии самоубийства
МариныЦветаевой.

Первая принята сестрой Анастасией Цветаевой — и тиражирована в многократных переизданиях ее “Воспоминаний”. Согласно этой версии, Марина Цветаева ушла из жизни, спасая или, по крайней мере, облегчая жизнь своего сына.
Убедившись, что сама уже не может ему помочь, более того, — мешает прилипшей репутацией “белогвардейки”, она принимает роковое решение, лелея надежду, что Муру без нее скорее помогут. Особенно если она уйдет так.

Другая версия наиболее аргументирована Марией Белкиной. С одной стороны, считает она, к уходу из жизни Цветаева была внутренне давно готова, о чем свидетельствуют множество ее стихотворений и дневниковые записи. Но Белкина вносит еще один мотив; он не назван прямо — и все же проведен с достаточным нажимом. Это мотив душевного нездоровья Цветаевой, обострившегося с начала войны. Белкина опирается при этом на личные свои впечатления, личные встречи — и в этом как плюсы, так и минусы ее свидетельства. “Она там уже, в Москве, потеряла волю, — читаем мы в книге “Скрещение судеб”, — не могла ни на что решиться, поддавалась влиянию любого, она не была уже самоуправляема... И внешне она уже изменилась там в Москве, когда я ее увидела в дни бомбежек; она осунулась, постарела, была, как я уже говорила, крайне растерянной, и глаза блуждали, и папироса в руке подрагивала...”

В этом свете последний шаг Цветаевой предстает как закономерный, неотвратимый. Это шаг больного человека...

Наконец, в последние годы появилась третья версия гибели поэта.

В ней роковая роль отводится елабужским органам НКВД.

Автор версии — Кирилл Хенкин. Сразу по приезде Марины Ивановны в Елабугу вызвал ее к себе местный уполномоченный НКВД и предложил “помогать”.
Провинциальный чекист рассудил, вероятно, так: женщина приехала из Парижа — значит, в Елабуге ей плохо. Раз плохо, к ней будут льнуть недовольные.
Начнутся разговоры, которые позволят всегда “выявить врагов”, то есть состряпать дело. А может быть, пришло в Елабугу “дело” семьи Эфрон с указанием на увязанность ее с “органами”. Ей предложили доносительство. Что же было последней каплей?..

Сестра поэта Анастасия Ивановна считала, что роль эту сыграла ссора с сыном
30-го вечером. Но не в первый раз мать с сыном говорили на повышенных тонах. Ссора ли то была или просто очередное объяснение с упреками со стороны Мура — никто уже и никогда не скажет; ссорясь, они всегда говорили между собой по-французски; смысла речей хозяева понять не могли.

По сравнению с тем, что приходилось переживать Цветаевой прежде, неудачи самых последних дней — комариные укусы. Не больше.

Но что они означали? А то, что завтра и послезавтра и еще много дней (а может быть, и месяцев!) подряд ей придется продолжать, превозмогая себя, делать усилия. В Елабуге или в Чистополе.

Искать жилье и работу. Получать унизительные отказы. Искать снова — и снова получать отказы. Советы двух доброжелательниц, поколебавшие Марину Ивановну в решении немедленно уехать, пришлись на момент, когда пробовать новые варианты у нее не оставалось уже никаких сил...

Эпилог.

Марина Цветаева оставила значительное творческое наследие: книги лирических стихов, семнадцать поэм, восемнадцать стихотворных драм, автобиографическую, мемуарную, и историко-литературную прозу, в том числе эссе и философско-критические этюды. К этому надо добавить большое количество писем и дневниковых записей. Имя Марины Цветаевой неотделимо от истории отечественной поэзии. Сила ее стихов – не в зрительных образах, а в завораживающем потоке все время меняющихся, гибких, вовлекающих в себя ритмов. Из широкого охвата лирических тем, где все, как к единому центру, сходятся к любви – в различных оттенках этого своенравного чувства, – надо выделить то, что для Цветаевой остается самым главным, глубинным, определяющим все остальное. Она – поэт русского национального начала.
Творчество периода эмиграции проникнуто чувством гнева, призрения, убийственной иронией, с которой она клеймит весь эмигрантский мир. В зависимости от этого стилистический характер поэтической речи. Прямая наследница традиционного мелодического и даже распевного строя, Цветаева решительно отказывается от всякой мелодики, предпочитая ей сжатость нервной, как бы стихийно рождающейся речи, лишь условно подчиненной разбивке на строфы. Поразительной силой сарказма пронизаны ее ода “Хвала богатым” (1922), “Ода пешему ходу” (1931—1931) и многие другие стихи военно- обличительного характера. Есть и произведения и личного, лирического плана, но и в них проступает тот же яростный протест против мещанско-буржуазного благополучия. Даже рассказ о собственной судьбе оборачивается горьким, а порой и гневным упреком сытым, самодовольным хозяевам жизни. Так в небольшом цикле “Заводские”, так в триптихе “Поэт”, в поэме “Заставы” и во многом другом Особое место в наследие Цветаевой занимают ее поэмы – в сущности, горячий, резкий монолог, то в замедлениях, то в ускорениях стремительного ритма. Известно её пристрастие к стихотворной драматургии.
Интерес к театру, драматургии привел Цветаеву к созданию трагедии “Ариадна”
(1924) и “Федра” (1927), написанным по мотивам античного мифа. В общей истории отечественной поэзии Марина Цветаева всегда будет занимать достойное место. Подлинное новаторство её поэтической речи было естественным воплощением в слове метущегося, вечно ищущего истины, беспокойного духа. Поэт предельной правды чувства, Марина Цветаева, со всей своей непросто сложившейся судьбой, со всей яростью и неповторимостью самобытного дарования, по праву вошла в русскую поэзию первой половины нашего века.

Список использованной литературы:

1. М.И. Цветаева. Стихотворения. Поэмы. Драматические произведения.1990г.

Москва, изд. «Художественная литература»
2. М.И. Цветаева. Стихотворения, поэмы. 2001г. Москва, изд. «Рипол

Классик»
3. М.И. Цветаева. Повесть о Сонечке. 2000г. Санкт-Петербург, изд. «Азбука»
4. М.И. Цветаева. Лирика. Школьная программа. 2001г. Москва, изд. «Дрофа»
5. Марина Цветаева. Избранная проза в двух томах. 1998г. Москва, изд.

«Русь»
6. В.А. Швейцер. Быт и бытие Марины Цветаевой. 1992г. Москва, изд. «СП

Интерпринт»
7. Вероника Лосская. Марина Цветаева в жизни (Неизданные воспоминания современников). 1992г. Москва, изд. «Культура и традиции»
8. Ю.М. Каган. Марина Цветаева в Москве. Путь к гибели. 1992г. Москва, изд. «Отечество»
9. А.И. Цветаева. Неисчерпаемое. 1992г. Москва, изд. «Отечество»
10. М.О. Белкина. Скрещение судеб.
11. И.В. Кудрова. Гибель Марины Цветаевой.
12. Воспоминания о Марине Цветаевой.
13. А.А. Саакянц. Марина Цветаева: Жизнь и творчество.
-----------------------
[1] Письмо к А.А. Тесковой 20 января 1936 года.
[2] Вероника Лосская. Марина Цветаева в жизни (Неизданные воспоминания современников). 1992г. стр.18
[3] Письмо к В.В. Розанову 8 апреля 1914г.
[4] М. Цветаева Избранная проза т.2 стр. 175
[5] М. Цветаева Избранная проза т.2 стр.268
[6] М. Цветаева Избранная проза т.1 стр.127
[7] М. Цветаева Избранная проза т.1 стр.128
[8] Вероника Лосская. Марина Цветаева в жизни (Неизданные воспоминания современников). 1992г. стр.27
[9] Воспоминания о М. Цветаевой В. Гинерозовой
[10] М. Цветаева Избранная проза т.2 стр. 81
[11] Письмо Б. Пастернаку 20 мая 1926г.
[12] В. Брюсов Далекие и близкие 1972г. стр. 189
[13] М. Цветаева Вечерний альбом 1980г. стр.6
[14] В.Швейцер Быт и бытие Марины Цветаевой 1992г. стр. 108
[15] В.Швейцер Быт и бытие Марины Цветаевой 1992г. стр. 111
[16] М. Цветаева Избранная проза т.1 стр.84
[17] В.Швейцер Быт и бытие Марины Цветаевой 1992г. стр. 131
[18] М. Цветаева Избранная проза т.2 стр. 41
[19] М. Цветаева Избранная проза т.2 стр. 45
[20] М. Цветаева Мои службы
[21] «Огонек» 1995г. №18
[22] Письмо к А.А. Тесковой 16 июля 1937г.
[23] Ю.М. Каган. Марина Цветаева в Москве. Путь к гибели. 1992г. стр.121
[24] Письмо к Е.Ланну 12 октября 1920г.
[25] В.А. Швейцер. Быт и бытие Марины Цветаевой. 1992г стр.305
[26] Вероника Лосская. Марина Цветаева в жизни (Неизданные воспоминания современников). 1992г. стр. 84
[27] Вероника Лосская. Марина Цветаева в жизни (Неизданные воспоминания современников). 1992г. стр. 86-88
[28] Вероника Лосская. Марина Цветаева в жизни (Неизданные воспоминания современников). 1992г. стр. 121

Страницы: 1, 2