"Довольно мне знать, что если все то, чем я живу, сложилось из жизни живших прежде меня и давно умерших людей и что поэтому всякий человек, исполнявший закон жизни, подчинивший свою животную личность разуму и проявивший силу любви, жил и живет после исчезновения своего плотского существования в других людях,- чтобы нелепое и ужасное суеверие смерти уже никогда более не мучило меня". Так отвечал Л. Н. Толстой на вопрос о смысле человеческого существования в трактате "О жизни" (1888), который он считал одной из главных своих книг. Толстой был глубоко убежден, что "жизнь умерших людей не прекращается в этом мире" и что "особенное мое я лежит в особенностях моих родителей и условий, влиявших на них", "и в особенности всех моих предков и в условиях их существования...".

Родовое гнездо

Лев Николаевич Толстой родился 28 августа (9 сентября) 1828 года в имении Ясная Поляна Крапивенского уезда Тульской губернии в аристократической дворянской семье. Род Толстых существовал в России шестьсот лет. По преданию, и фамилию свою они получили от великого князя Василия Васильевича Темного, давшего одно-(*77)му из предков писателя Андрею Харитоновичу прозвище Толстой. Прадед Льва Толстого Андрей Иванович был внуком Петра Андреевича Толстого, одного из главных зачинщиков стрелецкого бунта при царевне Софье. Падение Софьи заставило его перейти на сторону Петра, который долгое время не доверял Толстому и на веселых пирах частенько срывал с него парик и, ударяя по плеши, приговаривал: "Головушка, головушка, если бы ты не была так умна, то давно бы с телом разлучена была". Однако участник Азовского похода 1696 года, знаток морского дела, досконально изучивший его в период двухгодичной командировки в Италию, человек европейски образованный, П. А. Толстой в 1701 году в период резкого обострения русско-турецких отношений, был назначен Петром I на важный и трудный пост посланника в Константинополе. Ему дважды приходилось сидеть в Семибашенном замке, изображенном на фамильном гербе Толстых в честь особых дипломатических заслуг знатного пращура. В 1717 г. П. А. Толстой оказал царю особо важную услугу, склонив царевича Алексея к возвращению в Россию из Неаполя. За участие в следствии, суде и тайной казни непокорного Петру царевича П. А. Толстой был награжден поместьями и поставлен во главе Тайной правительственной канцелярии.

В день коронования Екатерины I он получил титул графа, поскольку вместе с Меншиковым энергично содействовал ее воцарению. Но при Петре II, сыне царевича Алексея, П. А. Толстой оказался в опале и в возрасте 82 лет был сослан в Соловецкий монастырь, где вскоре и скончался. Лишь в 1760 г., при императрице Елизавете Петровне, потомству Петра Андреевича было возвращено графское достоинство.

Дед писателя, Илья Андреевич Толстой, был человеком веселым, доверчивым, но безалаберным. Он промотал все свое состояние и вынужден был с помощью влиятельных родственников выхлопотать себе должность губернатора в Казани. Помогла протекция всесильного военного министра Николая Ивановича Горчакова, на дочери которого Пелагее Николаевне он был женат. Как старшая в роде Горчаковых, бабушка Льва Николаевича пользовалась их особым уважением и почетом. Эти связи впоследствии попытается восстановить сам Лев Толстой, добиваясь должности адъютанта при главнокомандующем Южной армии Михаиле Дмитриевиче Горчакове-Севастопольском.

В семье И. А. Толстого жила воспитанница, дальняя родственница П. Н. Горчаковой Татьяна Александровна Ерголь-(*78)ская и была тайно влюблена в его сына Николая Ильича. В 1812 г. Николай Ильич семнадцатилетним юношей, несмотря на ужас, страх и бесполезные уговоры родителей, определился в воинскую службу адъютантом к князю Андрею Ивановичу Горчакову, участвовал в славных военных походах 1813-1814 годов, попал в плен к французам и в 1815 году был освобожден нашими войсками, вступившими в Париж.

После Отечественной войны он вышел в отставку, приехал в Казань, но смерть отца оставила его нищим со старой, привыкшей к роскоши матерью, сестрой и кузиной Т. А. Ергольской на руках. Тогда-то на семейном совете и было принято решение: Пелагея Николаевна благословила сына на брак с богатой и знатной княжной Марией Николаевной Волконской, а кузина с христианским смирением приняла это решение. Так Толстые переехали на жительство в имение княжны Ясная Поляна.

Волконские вели свой род от Рюрика и считали своим родоначальником князя Михаила Черниговского, зверски замученного татарами в 1246 году за гордый отказ соблюсти басурманские обычаи и причисленного к лику святых. Потомок Михаила князь Иван Юрьевич в XIII веке получил Волконский удел по речке Волкове, протекавшей в Калужской и Тульской губерниях. От него и пошла фамилия Волконских. Сын его, Федор Иванович, геройски погиб на Куликовом поле в 1380 году.

Легендой был окружен в семейных воспоминаниях образ прадеда Толстого по матери Сергея Федоровича Волконского. Генерал-майором он участвовал в Семилетней войне. Тоскующей жене его однажды приснилось что некий голос повелевает ей послать мужу нательную икону. Через фельдмаршала Апраксина икона была немедленно доставлена. И вот в сражении неприятельская пуля попадает Сергею Федоровичу в грудь, но икона спасает ему жизнь. С тех пор икона как священная реликвия хранилась у деда Л. Толстого, Николая Сергеевича. Писатель воспользуется семейным преданием в "Войне и мире", где княжна Марья упрашивает Андрея, уходящего на войну, надеть образок: "Что хочешь думай,- говорит она,- но для меня это сделай. Сделай, пожалуйста! Его еще отец моего отца, наш дедушка, носил во всех войнах..."

Николай Сергеевич Волконский, дед писателя, был государственным человеком, приближенным императрицы Екатерины II. Но, столкнувшись с ее фаворитом Потемкиным, гордый князь поплатился придворной карьерой и был сослан (*79) воеводой в Архангельск. Выйдя в отставку, он женился на княжне Екатерине Дмитриевне Трубецкой и поселился в усадьбе Ясная Поляна. Екатерина Дмитриевна рано умерла, оставив ему единственную дочь Марию. С любимой дочерью и ее компаньонкой-француженкой опальный князь прожил в Ясной Поляне до 1821 года и был погребен в Троице-Сергиевой лавре. Крестьяне и дворовые уважали своего важного и разумного барина, который заботился об их благосостоянии. Он построил в имении богатый усадебный дом, разбил парк, выкопал большой яснополянский пруд.

В 1822 году осиротевшая Ясная Поляна ожила, в ней поселился новый хозяин Николай Ильич Толстой. Семейная жизнь его сперва сложилась счастливо. Среднего роста, живой, с приветливым лицом и всегда грустными глазами, Н. И. Толстой проводил жизнь в занятиях хозяйством, в ружейной и псовой охоте, в судебных тяжбах, доставшихся по наследству от безалаберного отца. Пошли дети: в 1823 году первенец Николай, потом Сергей (1826), Дмитрий (1827), Лев и, наконец, долгожданная дочь Мария (1830). Однако появление ее на свет обернулось для Н. И. Толстого неутешным горем: во время родов скончалась Мария Николаевна, и семейство Толстых осиротело.

Детство

Левушке не было тогда еще и двух лет, о матери остались у него смутные воспоминания, но духовный ее облик по рассказам близких людей Толстой бережно хранил всю жизнь. "Она представлялась мне таким высоким, чистым, духовным существом, что часто... я молился ее душе, прося ее помочь мне, и эта молитва всегда помогала много". На мать был очень похож любимый брат Толстого Николенька: "равнодушие к суждениям других людей и скромность, доходящая до того, что они старались скрыть те умственные, образовательные и нравственные преимущества, которые они имели над другими людьми. Они как будто стыдились этих преимуществ". И еще одна удивительная черта привлекала Толстого в этих дорогих существах - они никогда никого не осуждали. Однажды в "Житиях святых" Димитрия Ростовского Толстой прочел рассказ о монахе, который имел много недостатков, но по смерти оказался среди святых. Он заслужил это тем, что за всю свою жизнь никогда никого не осудил. Слуги вспоминали, что, столкнувшись с несправедливостью, Мария Николаевна, бывало, "вся покраснеет, даже заплачет, но никогда не скажет грубого слова".

Мать заменила детям необыкновенная женщина, тетушка Татьяна Александровна Ергольская, которая, по словам (*80) Л. Толстого, по-прежнему любила отца, "но не пошла за него потому, что не хотела портить своих чистых, поэтических отношений с ним и с нами". Татьяна Александровна имела самое большое влияние на жизнь Л. Толстого: "Влияние это было, во-первых, в том, что еще в детстве она научила меня духовному наслаждению любви. Она не словами учила меня этому, а всем своим существом заражала меня любовью. Я видел, чувствовал, как хорошо ей было любить, и понял счастье любви".

До пяти лет Левушка воспитывался с девочками - сестрой Машей и приемной дочерью Толстых Дунечкой. У детей была любимая игра в "милашку". "Милашкой", исполнявшим роль ребенка, почти всегда был впечатлительный и чувствительный Лева-рева. Девочки его ласкали, лечили, укладывали спать, а он безропотно подчинялся. Когда мальчику исполнилось пять лет, его перевели в детскую, к братьям.

Детство Толстого овеяно воспоминаниями об Отечественной войне 1812 года, об изгнании Наполеона, о восстании декабристов. Троюродным братом матери был Сергей Григорьевич Волконский. Он участвовал в кампании 12-го года, затем вступил в Южное общество. После 14 декабря его сослали в Восточную Сибирь, где он и оставался 30 лет сперва на каторжных работах, потом на поселении. Подвигу С. Г. Волконского и его жены Некрасов посвятил впоследствии поэмы "Дедушка" и "Княгиня Волконская".

Брат его, Николай Григорьевич, по указу Александра I принял в 1801 году фамилию Репнин в честь своего деда по матери, род которого прекратился, чтоб память о Репниных не угасала среди россиян. В битве под Аустерлицем Николай Григорьевич участвовал в атаке кавалергардского полка, описанной в "Войне и мире", был ранен в голову и отправлен французами в госпиталь. Узнав о его подвиге, Наполеон пришел к нему с предложением освободить не только командира, но и всех его офицеров с условием, если Николай Григорьевич откажется воевать в течение двух лет. Репнин ответил, что он "присягнул служить своему государю до последней капли крови и потому предложения принять не может".

С детских лет Лев Толстой чувствовал родственную причастность к историческим судьбам России, к мечтам лучших ее сынов о мире и благополучии. Неспроста талантливый и чуткий брат его Николенька придумал игру в "муравейных братьев", о которой с благодарностью помнил всю жизнь Л. Толстой: (*81) "...Когда нам с братьями... было мне 5, Митеньке 6, Сереже 7 лет", Николенька "объявил нам, что у него есть тайна, посредством которой, когда она откроется, все люди сделаются счастливыми, не будет ни болезни, никаких неприятностей, никто ни на кого не будет сердиться, и все будут любить друг друга, все сделаются муравейными братьями (вероятно, это были моравские братья, о которых он слышал или читал, но на нашем языке это были муравейные братья). И я помню, что слово "муравейные" особенно нравилось, напоминая муравьев в кочке. Мы даже устроили игру в муравейные братья, которая состояла в том, что садились под стулья, загораживая их ящиками, завешивали платками и сидели там в темноте, прижимаясь друг к другу. Я, помню, испытывал особенное чувство любви и умиления и очень любил эту игру.

"Муравейные братья" были открыты нам, но главная тайна о том, как сделать, чтобы все люди не знали никаких несчастий, никогда не ссорились и не сердились, а были бы постоянно счастливы, эта тайна была, как он нам говорил, написана им на зеленой палочке и палочка эта зарыта у дороги, на краю оврага старого Заказа, в том месте, в котором я... просил в память Николеньки закопать меня...

Идеал муравейных братьев, льнувших любовно друг к другу, только не под двумя креслами, завешанными платками, а под всем небесным сводом всех людей мира, остался для меня тот же. И как я тогда верил, что есть та зеленая палочка, на которой написано то, что должно уничтожить все зло в людях и дать им великое благо, так я верю и теперь, что есть эта истина и что будет она открыта людям и даст им то, что она обещает".

В детстве Толстого окружала теплая, семейная атмосфера. Здесь дорожили родственными чувствами и охотно давали приют близким людям. В семье Толстых жила, например, сестра отца Александра Ильинична, пережившая в молодости тяжелую драму: ее муж сошел с ума. Это была, по воспоминаниям Толстого, "истинно религиозная женщина". "Любимые ее занятия" - "чтение жития святых, беседа со странниками, юродивыми, монахами и монашенками, из которых некоторые всегда жили в нашем доме, а некоторые только посещали тетушку". Александра Ильинична "жила истинно христианской жизнью, стараясь не только избегать всякой роскоши и услуг, но стараясь, сколько возможно, служить другим. Денег у нее никогда не было, потому что она раздавала просящим все, что у нее было".

Еще мальчиком Толстой присматривался к верующим людям из народа, странникам, богомольцам, юродивым. "...Я рад,- писал Толстой,- что с детства бессознательно научился понимать высоту их подвига". А главное, эти люди входили в семью Толстых как неотъемлемая часть ее, раздвигая тесные семейные границы и распространяя родственные чувства детей не только на "близких", но и на "дальних" - на весь мир.

Помнились Толстому святочные забавы, в которых участвовали господа и дворовые вместе - и всем было очень весело. "Помню, как казались мне красивы некоторые ряженые и как хороша была особенно Маша-турчанка. Иногда тетенька наряжала и нас", В святки наезжали в Ясную Поляну и нежданные гости, друзья отца. Так, однажды нагрянули всем семейством Исленевы - отец с тремя сыновьями и тремя дочерьми. Скакали сорок верст на тройках по заснеженным равнинам, тайно переоделись у мужиков в деревне и явились ряжеными в яснополянский дом.

С детства вызревала в душе Толстого "мысль народная". "...Все окружавшие мое детство лица - от отца до кучеров - представляются мне исключительно хорошими людьми,- говорил Толстой.- Вероятно, мое чистое, любовное чувство, как яркий луч, открывало мне в людях (они всегда есть) лучшие их свойства, и то, что все люди эти казались мне исключительно хорошими, было гораздо ближе к правде, чем то, когда я видел одни их недостатки".

Отрочество

В январе 1837 года семейство Толстых отправилось в Москву: пришла пора готовить старшего сына Николеньку к поступлению в университет. В сознании Толстого эти перемены совпали с трагическим событием: 21 июня 1837 года скоропостижно скончался в Туле уехавший туда по личным делам отец. Его похоронили в Ясной Поляне сестра Александра Ильинична и старший брат Николай.

Девятилетний Левушка впервые испытал чувство ужаса перед загадкою жизни и смерти. Отец умер не дома, и мальчик долго не мог поверить, что его нет. Он искал отца во время прогулок среди незнакомых людей в Москве и часто обманывался, встречая родное лицо в потоке прохожих. Детское ощущение непоправимой утраты вскоре переросло в чувство надежды и неверия в смерть. Бабушка не могла смириться со случившимся. По вечерам она отворяла дверь в соседнюю комнату и уверяла всех, что видит его. Но, убедившись в иллюзорности своих галлюцинаций, впадала в истерику, мучила и себя и окружающих, особенно детей, и, спустя девять месяцев, не выдержала обрушившегося на нее (*83) несчастья и умерла. "Круглые сироты,- сокрушались сердобольные знакомые при встречах с братьями Толстыми,- недавно отец умер, а теперь и бабушка".

Осиротевших детей разлучили: старшие остались в Москве, младшие вместе с Левушкой вернулись в Ясную Поляну под ласковую опеку Т. А. Ергольской и Александры Ильиничны, а также немца-гувернера Федора Ивановича Ресселя, почти родного человека в добром русском семействе.

Летом 1841 года скоропостижно скончалась во время паломничества в Оптину пустынь Александра Ильинична. Старший Николенька обратился за помощью к последней родной тетке, сестре отца Пелагее Ильиничне Юшковой, которая жила в Казани. Та незамедлительно приехала, собрала в Ясной Поляне необходимое имущество и, прихватив детей, увезла их в Казань. В Казанский университет из Московского перевелся на второй курс математического отделения философского факультета и Николенька - второй после тетки опекун осиротевшей семьи. Тяжело переживала разлуку с детьми Т. А. Ергольская, оставшись хранительницей внезапно опустевшего яснополянского гнезда. Скучал о ней и Левушка: единственным утешением были летние месяцы, когда Пелагея Ильинична привозила в деревню на каникулы с каждым годом взрослевших детей.

Юность

В 1843 году Сергей и Дмитрий поступили вслед за Николенькой на математическое отделение философского факультета Казанского университета. Только Левушка не любил математику. В 1842-1844 годах он упорно готовился на факультет восточных языков: кроме знания основных предметов гимназического курса потребовалась специальная подготовка в татарском, турецком и арабском языках. В 1844 году Толстой не без труда выдержал строгие вступительные экзамены и был зачислен студентом "восточного" факультета, но к занятиям в университете относился безответственно. В это время он сдружился с аристократическими дворянскими детьми, был завсегдатаем балов, самодеятельных увеселений казанского "высшего" общества и исповедовал идеалы "комильфо" - светского молодого человека, выше всего ставящего изящные аристократические манеры и презирающего "некомильфотных" людей.

Впоследствии Толстой со стыдом вспоминал об этих увлечениях, которые привели его к провалу на экзаменах за первый курс. По протекции тетушки, дочери бывшего казанского губернатора, ему удалось перевестись на юридический факультет университета. Здесь на одаренного юношу (*84) обращает внимание профессор Д. И. Мейер. Он предлагает ему работу по сравнительному изучению знаменитого "Наказа" Екатерины II и трактата французского философа и писателя Монтескье "О духе законов". Со страстью и упорством, вообще ему свойственными, Толстой отдается этому исследованию. С Монтескье его внимание переключается на сочинения Руссо, которые настолько увлекли решительного юношу, что, по недолгом размышлении, он "бросил университет именно потому, что захотел заниматься".

Он покидает Казань, уезжает в Ясную Поляну, которая досталась ему после того, как юные Толстые по-братски поделили между собой богатое наследство князей Волконских. Толстой изучает все двадцать томов Полного собрания сочинений Руссо и приходит к идее исправления окружающего мира через самоусовершенствование. Руссо убеждает молодого мыслителя в том, что не бытие определяет сознание, а сознание формирует бытие. Главный стимул изменения жизни - самоанализ, преобразование каждым своей собственной личности.

Толстого увлекает идея нравственного возрождения человечества, которое он начинает с себя: ведет дневник, где, вслед за Руссо, анализирует отрицательные стороны своего характера с предельной искренностью и прямотой. Юноша не щадит себя, он преследует не только постыдные свои поступки, но и недостойные высоконравственного человека помыслы. Так начинается беспримерный душевный труд, которым Толстой будет заниматься всю жизнь. Дневники Толстого - своего рода черновики его писательских замыслов: в них изо дня в день осуществляется упорное самопознание и самоанализ, копится материал для художественных произведений.

Дневники Толстого нужно уметь читать и понимать правильно. В них писатель обращает главное внимание на пороки и недостатки не только действительные, но подчас и мнимые. В дневниках осуществляется мучительная душевная работа по самоочищению: как и Руссо, Толстой убежден, что осмысление своих слабостей является одновременно и освобождением от них, постоянным над ними возвышением. При этом с самого начала между Толстым и Руссо намечается существенное различие. Руссо все время думает о себе, носится со своими пороками и, в конце концов, становится невольным пленником своего "я". Самоанализ Толстого, напротив, открыт навстречу другим. Юноша помнит, что в его распоряжении находится 530 душ крепостных крестьян. "Не грех ли покидать их на произвол грубых старост и (*85) управляющих из-за планов наслаждения и честолюбия... Я чувствую себя способным быть хорошим хозяином; а для того, чтобы быть им, как я разумею это слово, не нужно ни кандидатского диплома, ни чинов..."

И Толстой действительно пытается в меру своих еще наивных представлений о крестьянине как-то изменить народную жизнь. Неудачи на этом пути найдут потом отражение в неоконченной повести "Утро помещика". Но для нас важен сейчас не столько результат, сколько направление поиска. В отличие от Руссо, Толстой убеждается, что на пути бесконечных возможностей морального роста, данных человеку, "положен ужасный тормоз - любовь к себе или скорее память о себе, которая производит бессилие. Но как только человек вырвется из этого тормоза, он получает всемогущество".

Преодолеть, изжить этот "ужасный тормоз" в юношеские годы было очень трудно. Толстой мечется, впадает в крайности. Потерпев неудачу в хозяйственных преобразованиях, он едет в Петербург, успешно сдает два кандидатских экзамена на юридическом факультете университета, но бросает начатое. В 1850 г. он определяется на службу в канцелярию Тульского губернского правления, но служба тоже не удовлетворяет его.

Молодость на Кавказе

Летом 1851 года приезжает в отпуск с офицерской службы на Кавказе Николенька и решает разом избавить брата от душевного смятения, круто переменив его жизнь. Он берет Толстого с собою на Кавказ. "Кто в пору молодости не бросал вдруг неудавшейся жизни, не стирал все старые ошибки, не выплакивал их слезами раскаяния, любви и, свежий, сильный и чистый, как голубь, не бросался в новую жизнь, вот-вот ожидая найти удовлетворение всего, что кипело в душе",- вспоминал Толстой об этом важном периоде своей жизни.

Братья прибыли в станицу Старогладковскую, где Толстой впервые столкнулся с миром вольного казачества, заворожившим и покорившим его. Казачья станица, не знавшая крепостного права, жила полнокровной общинной жизнью, напоминавшей Толстому его детский идеал "муравейного братства". Он восхищался гордыми и независимыми характерами казаков, тесно сошелся с одним из них - Епишкой, страстным охотником и по-крестьянски мудрым человеком. Временами его охватывало желание бросить все и жить, как они, простой, естественной жизнью. Но какая-то преграда стояла на пути этого единения. Казаки смотрели на молодого юнкера как на человека из чуждого им мира (*86) "господ" и относились к нему настороженно. Епишка снисходительно выслушивал рассуждения Толстого о нравственном самоусовершенствовании, видя в них господскую блажь и ненужную для простой жизни "умственность". О том, как трудно человеку цивилизации вернуться вспять, в патриархальную простоту, Толстой поведал впоследствии своим читателям в повести "Казаки", замысел которой возник и созрел на Кавказе.

Здесь Толстой впервые почувствовал бессмысленную, разрушительную сторону войны, принимая участие в опустошительных и кровавых набегах на чеченские аулы. Пришлось ему испытать и болезненные уколы самолюбия: в своем кругу он был лишь волонтером, вольноопределяющимся, и тщеславная офицерская верхушка с легким презрением смотрела на него. Тем более отогревалась душа в общении с простыми солдатами, умевшими, когда нужно, жертвовать собой без блеска и треска, храбрых, в отличие от офицеров, не театральной, не показной, а скромной и естественной "русской храбростью".

Диалектика трех эпох развития человека в трилогии Толстого. Обостренный анализ себя и окружающего вышел, наконец, за пределы дневника в художественное творчество. Толстой задумал книгу о разных эпохах в жизни человека и написал первую ее часть - "Детство". Не без робости он послал рукопись в журнал "Современник" и вскоре получил от Некрасова восторженное письмо. "Детство" было опубликовано в сентябрьском номере "Современника" за 1852 год и явилось началом трилогии, которую продолжили "Отрочество" (1854) и "Юность" (1857).

Трилогия имела такой шумный успех, что имя Толстого сразу же попало в ряд лучших русских писателей. Успех, конечно, был не случайным. Подобно Достоевскому, молодой Толстой вступил в тяжбу с предшествующей литературной традицией. Писатели 40-х годов обращали преимущественное внимание на то, как несправедливые общественные отношения формируют человеческий характер. Но к концу 40-х годов литература на этом пути зашла в тупик. Если "дурные" обстоятельства порождают новых и новых "дурных" людей, то где же выход, где искать источники высоких человеческих чувств и устремлений?

В поисках ответа на этот вопрос литература конца 40-х - начала 50-х годов все более настойчиво обращается к непосредственному изображению внутреннего мира человека. Главный герой трилогии Николай Иртеньев остро чувствует свои недостатки и слабости. Он недоволен собой, (*87) своим характером, теми "итогами", к которым подвела его жизнь. И вот в состоянии душевной неудовлетворенности он пытается заново оценить пройденный им жизненный путь и обращается к воспоминаниям.

К моменту публикации толстовской трилогии в литературе было много произведений такого типа. Не случайно книгу Толстого сравнивали с "Исповедью" Руссо, с романом Диккенса "Дэвид Копперфилд". В форме воспоминаний Петра Гринева о детстве, отрочестве и юности строится повествование в "Капитанской дочке" Пушкина. Но предшественники Толстого освещали прошлое с позиции взрослого, много повидавшего человека, и в поле их зрения попадало в прошлом лишь то, что интересно взрослому в свете сегодняшнего дня. Герой Толстого, напротив, своим сегодняшним днем недоволен. А потому и вспоминает он прошлое не так, как его предшественники.

Необычно уже самое начало трилогии: "12-го августа 18... ровно в третий день после дня моего рождения, в который мне минуло десять лет и в который я получил такие чудесные подарки, в семь часов утра Карл Иванович разбудил меня, ударив над самой моей головой хлопушкой - из сахарной бумаги на палке - по мухе". Почему Толстой о таком пустячном вроде бы случае рассказывает как о великом историческом событии? Почему он так бережно и внимательно фиксирует мелочи и подробности бытия?

Толстой не просто вспоминает о детстве, он восстанавливает в душе взрослого Николая Иртеньева полузабытый им опыт неповторимо детского отношения к миру. С позиции взрослого человека поступок Карла Ивановича - пустяк, а с точки зрения Николеньки-ребенка - совсем наоборот. Муха, убитая над его кроватью неловким Карлом Ивановичем 12 августа, впервые пробудила в детском сознании Николеньки мысли о несправедливости. "Отчего он не бьет мух около Володиной постели? вон их сколько? Нет, Володя старше меня, а я меньше всех: оттого он меня и мучит".

До Толстого считалось, что человек развивается от простого к сложному и каждый последующий этап его духовного опыта перекрывает и "отменяет" предыдущий: мы вырастаем из детства, и детство навсегда покидает нас. До Толстого единицей измерения личности литературного героя был его сложившийся характер. Толстой решительно опроверг подобный взгляд. В дневнике за 1904 год семидесятишестилетний Толстой напишет: "Если спросишь, как можно без времени познать себя ребенком, молодым, старым, то (*88) я скажу: "Я, совмещающий в себе ребенка, юношу, старика и еще что-то, бывшее прежде ребенка, и есть этот ответ". Оказывается, ребенок живет в душе взрослого человека. Более того, в трудные, критические минуты жизни просыпающийся во взрослом опыт неповторимо детского отношения к миру, как надежный компас, указывает ему меру отклонения от правильного жизненного пути. "Детскость", живущая во взрослом, стоит на страже экологического равновесия человеческой души, уберегает ее от катастроф. Человеческий характер не исчерпывает всей глубины и многосоставности личности. Личность шире характера, и в душе взрослого Иртеньева открываются такие подробности чувств, которые его характеру противостоят, которые способны его изменить. Обращаясь к невостребованным резервам детского душевного опыта, взрослый Иртеньев идет вперед, становится чище и лучше, освобождается от своих недостатков и слабостей.

В толстовской трилогии ключевая роль в развитии человека отводится детству: "Во всякое время и у всех людей ребенок представлялся образцом невинности, безгрешности, добра, правды и красоты. Человек родится совершенным,- есть великое слово, сказанное Руссо, и слово это, как камень, остается твердым и истинным. Родившись, человек представляет собою первообраз гармонии, правды, красоты и добра". Два свойства детской души особенно дороги Толстому: непосредственная чистота нравственного чувства и способность легко и свободно восстанавливать гармонию во взаимоотношениях с миром. Человек должен беречь эти качества детского сознания на протяжении всего жизненного пути: в них заключены бесконечные возможности резервы нравственного самоусовершенствования.

Но взрослый мир все время искушает эту чистоту и непосредственность, особенно когда дети оказываются в Москве и попадают "в свет". Светское общество живет фальшивой жизнью, основанной на тщеславии, сотканной из внешнего блеска, приличий и условностей. На первых порах Николеньке кажется, что все здесь не живут, а играют в какую-то фальшивую игру. Но незаметно для себя ребенок втягивается в этот омут, и нравственное чувство начинает изменять ему. О пагубном влиянии на Николеньку светской фальши свидетельствует эпизод с именинами бабушки.

К этому событию мальчик готовится по-детски серьезно и даже сочиняет стихи. Казалось бы, стихи вышли недурные, однако последнее двустишие как-то странно оскорбляет детский слух.

Стараться будем утешать

И любим, как родную мать,-

написал Николенька и вдруг чувство стыда от сделанной неправды охватывает его. "Зачем я написал: как родную мать? ее ведь здесь нет, так не нужно было и поминать ее; правда, я бабушку люблю, уважаю, но все она не то... зачем я написал это, зачем солгал?"

Но переделывать стихи уже некогда, и Николенька идет к бабушке в страхе, что взрослые справедливо обвинят его в бесчувственности, а отец щелкнет по носу и скажет: "Дрянной мальчишка, не забывай мать... вот тебе за это!"

Но, к удивлению ребенка, ничего не случается, отец остается спокоен, а бабушка, выслушав стихи, произносит: "Charmant", и целует Николеньку в лоб. Этим поцелуем и этой похвалой нравственно глуховатый мир взрослых людей как бы отменяет всю глубину и нешуточность детских сомнений Николеньки.

Финал "Детства" - смерть матери, разлука с мирными хранителями детской непосредственности и чистоты Карлом Ивановичем и Натальей Савишной. У гроба матери мы уже не узнаем Николеньку: перед нами отрок, относящийся к жизни недоверчиво, подозрительно, с обостренным самоанализом, принимающим болезненный оттенок эгоизма и тщеславия. Мальчик замечает, что в окружении других людей он не столько переживает горе непосредственно, сколько заботится о том, какое впечатление производит на окружающих. Стараясь показать, что он убит горем больше всех, Николенька одновременно презирает себя за то, что в стремлении "казаться" он теряет способность глубокого искреннего чувства.

Совершенно не так переживает горе Наталья Савишна: "впалые влажные глаза ее" выражают "великую, но спокойную печаль". Она твердо надеется, "что Бог ненадолго разлучил ее с тою, на которой столько лет была сосредоточена вся сила ее любви".

Но уходят из жизни Николеньки те, кто способен на чистую, бескорыстную любовь и самоотвержение, а приходят на смену люди, пробуждающие в нем игру самолюбивых, тщеславных чувств. С первой главой "Отрочества" "Поездка на долгих" в книгу вторгается мотив необратимых перемен. После смерти матери дети возвращаются в Москву, в мир светских, "фальшивых" отношений. В пути их застает гроза - первое трагическое ощущение отроком, утратившим полноту детского восприятия, вопиющей дисгармонии (*90) в мире природы, а одновременно и в мире людей. Громовой удар совпадает с появлением страшного нищего, внезапно оказавшегося перед бричкой, в которой едет Николенька.

Перемены обнаруживаются и во внутреннем мире героя. В главе "Новый взгляд" из уст дочери гувернантки Катеньки Николенька слышит горькие слова о том, что им скоро придется расстаться: "вы богаты - у вас есть Петровское, а мы бедные - у маменьки ничего нет". Отрок пытается по-детски разрешить эту несправедливость. "Что ж такое, что мы богаты, а они бедны? - думал я,- и каким образом из этого вытекает необходимость разлуки? Отчего ж нам не разделить поровну того, что имеем?" Но теперь этот детский порыв внутренне обессилен "взрослым" самоанализом. Далеко не детский "практический инстинкт" уже подсказывает Николеньке, что девочка права и неуместно было бы объяснять ей свою мысль.

Отрочество - чрезвычайно болезненный этап в жизни человека. Душа отрока потрясена распадом: утрачена непосредственная чистота нравственного чувства, а вслед за ним и счастливая способность легко и свободно восстанавливать полноту и гармонию в общении с людьми. Лишенный охраняющей защиты, внутренний мир отрока открыт для восприятия лишь отрицательных эмоций, усугубляющих душевную катастрофу, переживаемую им. Отрок мучительно самолюбив и слишком сосредоточен на своих чувствах, ибо доверие к миру он утратил. В этой ситуации особенно губительным для его незащищенной души оказывается влияние светских отношений, иссушающих живые источники любви. Вместо ласковых, умеющих прощать обиды Карла Ивановича и Натальи Савишны Николеньку окружают в отрочестве люди, занятые самими собой: своими печалями и болезнями, как бабушка, своими удовольствиями, как отец. На смену добродушному Карлу Ивановичу приходят равнодушные к отроку педагоги "с злодейскими полуулыбками", как будто специально задающиеся целью унижать и травмировать детей.

Однако нравственное чувство не угасает даже в этих неблагоприятных условиях; в отрочестве зреет юность. Первый симптом ее - пробуждение дружбы Николеньки к Дмитрию Нехлюдову, которая выводит героя на свет из мрака отроческих лет. Не случайно второй главой "Юности" является "Весна". Юность сродни возрождению и обновлению весенней природы, это своеобразное возвращение к детству, только более зрелое, прошедшее через острое осознание драматизма жизни, открывшегося для отроческих лет. (*91) В юности возникает "новый взгляд" на мир, суть которого в сознательном желании восстановить утраченное в отрочестве чувство единения с людьми. Для Николеньки Иртеньева это пора осуществления программы нравственного самоусовершенствования, которой он радостно делится с Нехлюдовым. Друзья мечтают с помощью этой программы устранить несправедливость и зло в жизни людей.

Однако на пути осуществления программы герои сталкиваются с разными препятствиями. Николенька чувствует, что в его стремлении стать лучше есть доля безотчетного самолюбования, особенно бросающаяся в глаза людям из народа, от природы наделенным теми качествами души, которые пытается воспитать в себе юноша из господ. Потому и в самой программе слишком много головного, а не сердечного: она рассудочна и рациональна. И наконец, в своей душе Иртеньев обнаруживает раздвоение: он разрывается между суровыми требованиями программы и светскими развлечениями: его прельщает идеал "комильфо". "Юность" заканчивается главою "Я проваливаюсь": это и провал на экзаменах за первый курс университета, и сознание внешних и внутренних противоречий, встающих на пути духовного возрождения героя.

Толстой - участник Крымской войны

"Севастопольские рассказы". В 1853 году началась русско-турецкая война. Николай I, полагаясь на нейтралитет Австрии и разногласия между Англией и Францией, решил освободить болгар, сербов и румын от турецкого ига и обеспечить России свободный выход через проливы из Черного моря в Средиземное. Война началась морским боем под Синопом, в котором адмирал Нахимов разгромил турецкий флот. Главнокомандующим Южной армией был назначен тогда дальний родственник Толстого, князь М. Д. Горчаков, занявший Дунайские княжества, победоносно перешедший за Дунай и приступивший к осаде турецкой крепости Силистрия.

Охваченный патриотическими чувствами, Толстой обращается с просьбой к брату М. Д. Горчакова Сергею Дмитриевичу о переводе в действующую армию. Его просьба удовлетворена, и в начале 1854 года Толстой переведен в Дунайскую армию и произведен в прапорщики. Он ехал на войну с воодушевлением: наконец-то судьба вверила ему дело историческое, достойное праправнука Петра Толстого, знаменитого посла в Константинополе. Предки начинали, а на его долю выпало завершать затянувшийся спор России с Востоком. Свой идеал Толстой ищет не "внизу", не в облике простого солдата, а там, где, по его мнению, творится история, (*92) решаются судьбы народов и государств. Он мечтает о подвиге, о славе. Аристократы, адъютанты при штабе армии, возбуждают в нем зависть. Толстой испытывает "сильнейшее желание" стать адъютантом главнокомандующего, М. Д. Горчакова, приходившегося ему троюродным дядей.

Но в июне 1854 года неожиданно для Николая I терпит полный крах русская дипломатия. Австрия отказывается от нейтралитета, Франция и Англия вступают в войну на стороне Турции, высаживают войска на Крымский полуостров и наносят сокрушительное поражение русским в Инкерманском сражении. М. Д. Горчаков вынужден снять осаду Силистрии и отступить за Дунай. Толстой оставляет Южную армию и отправляется в осажденный Севастополь. Артиллерийский офицер, он находится в резерве Севастопольского гарнизона на Бельбеке. Наши военные неудачи глубоко волнуют его. Наступает довольно болезненный и сложный этап в жизни Толстого. Теперь ему бросаются в глаза лишь бесчинства и вопиющие беспорядки, типичные для тогдашнего состояния русских войск под Севастополем. Он пишет "Проект переформирования армии", в котором, вскрывая пороки военной системы николаевской армии, еще не видит "скрытой теплоты патриотизма" простых матросов и солдат. Солдат в "Проекте" - "существо, движимое одними телесными страданиями". Он дерется с врагом "только под влиянием духа толпы, но не патриотизма". Толстому кажется, что "человек, у которого ноги мокры и вши ходят по телу, не сделает блестящего подвига". Но разочарование Толстого в деятельности "верхов" и кризис его патриотических чувств окажутся лишь этапом на пути к новому духовному возрождению. Оно произойдет в апреле 1855 года, когда Толстой попадет, из резерва на Язоновский редут четвертого бастиона Севастополя. Общаясь с солдатами и матросами, Толстой убеждается в том, что истинный патриотизм, глубокую любовь к родине следует искать не в высших сферах, не у адъютантов и штабных офицеров, а в среде простых людей, на плечи которых падает основная тяжесть войны. На Язоновском редуте укрепляется вера Толстого в духовные силы народа и совершается перелом во взглядах, аналогичный тому, какой переживут в ходе Отечественной войны 1812 года Пьер Безухов и Андрей Болконский - герои будущего романа-эпопеи "Война и мир".

После уроков апрельских дней 1855 года резко изменяется в дневниках и письмах Толстого круг его симпатий и антипатий. Появляется презрительное отношение к адъютантам, офицерам-аристократам. Характерные в начале Крымской (*93) кампании честолюбивые мечты кажутся теперь Толстому эгоистическими. Начиная с апреля 1855 года он с завидным упорством преследует в себе это чувство, отмечая каждое его проявление: "тщеславился перед офицерами", "был тщеславен с батарейными командирами".

Глазами крестьянина (матроса, солдата) смотрит теперь молодой офицер на происходящие события. Народный склад ума обнаруживается в сатирических песнях, сочиненных Толстым. В "Песне про сражение на речке Черной 4 августа 1855 года" с неподдельным народным юмором высмеивается "искусство" командиров, составляющих планы и "диспозиции":

Долго думали, гадали,

Топографы все писали

На большом листу.

Гладко вписано в бумаги,

Да забыли про овраги,

А по ним ходить.

Горький опыт Крымской кампании дал автору "Войны и мира" большой материал для обличения генералов-теоретиков, которые "так любят свою теорию, что забывают цель теории - приложение ее к практике...". А единение лучших людей из господ с простыми солдатами, пережитое Толстым на четвертом бастионе, явилось зерном "мысли народной", утвердившейся в романе-эпопее "Война и мир".

Испытав тяготы Севастопольской осады с июня 1854 года по апрель 1855 года, Толстой решил показать Крымскую войну в движении, в необратимых и трагических переменах. Возник замысел изображения "Севастополя в различных фазах", воплотившийся в трех взаимосвязанных рассказах.

"Севастополь в декабре" - ключевой очерк севастопольской трилогии Толстого. В нем формируется тот эстетический идеал, тот общенациональный взгляд на мир, с высоты которого освещаются дальнейшие этапы обороны. Рассказ напоминает диалог двух разных людей. Один - новичок, впервые вступающий на землю осажденного города. Другой - человек, умудренный опытом. Первый - это и воображаемый автором читатель, еще не искушенный, представляющий войну по официальным газетным описаниям. Второй - сам автор, который, изображая первоначальные ощущения новичка, руководит его восприятием, учит "жить Севастополем", открывает народный смысл совершающихся событий.

В начале рассказа Толстой сталкивает читателя с неразрешимыми для него противоречиями. С одной стороны, "кровь, грязь, страдания и смерть". С другой - атмосфера какого-то оживления, которая царит в осажденном городе. Как согласовать друг с другом эти противоречивые факты?.. Толстой учит "сопрягать", сравнивать, связывать друг с другом разные впечатления бытия. Вначале он показывает новичку "фурштатского солдатика, который ведет поить какую-то гнедую тройку... так же спокойно и самоуверенно и равнодушно, как бы все это происходило где-нибудь в Туле или в Саранске". Затем проявление этого неброского, народного в своих истоках героизма Толстой подмечает "и на лице этого офицера, который в безукоризненно белых перчатках проходит мимо, и в лице матроса, который курит, сидя на баррикаде, и в лице рабочих солдат, с носилками дожидающихся на крыльце бывшего Собрания", превращенного в госпиталь.

Чем питается этот будничный, повседневный героизм защитников города? Толстой не торопится с объяснением, заставляет всмотреться в то, что творится вокруг. Вот он предлагает войти в госпиталь: "Не верьте чувству, которое удерживает вас на пороге залы,- это дурное чувство,- идите вперед, не стыдитесь того, что вы как будто пришли смотреть на страдальцев, не стыдитесь подойти и поговорить с ними..." О каком дурном чувстве стыда говорит Толстой? Это чувство из мира, где сочувствие унижает, а сострадание оскорбляет болезненно развитое самолюбие человека, это чувство дворянских гостиных и аристократических салонов, совершенно не уместное здесь. Автор призывает собеседника к открытому, сердечному общению, которое пробуждает в участниках обороны атмосфера народной войны. Здесь исхудалый солдат следит за нами "добродушным взглядом, и как будто приглашает подойти к себе". Есть что-то семейное, народное в стиле тех отношений, которые установились в декабрьском Севастополе. И по мере того как герой входит в этот мир, он освобождается от эгоизма и тщеславия. Толстой подводит читателя к пониманию основной причины героизма участников обороны: "...Эта причина есть чувство, редко проявляющееся, стыдливое в русском, но лежащее в глубине души каждого,- любовь к родине".

"Севастополь в декабре", подобно "Детству" в предшествующей трилогии, является зерном "Севастопольских рассказов": в нем схвачен тот идеал, та нравственная высота, с вершины которой оцениваются события последующих двух (*95) рассказов. Сюжетные мотивы "Севастополя в декабре" неоднократно повторяются в "Севастополе в мае" и "Севастополе в августе": общий план, посещение госпиталя, дорога на четвертый бастион, пребывание на переднем крае обороны. Во втором рассказе Толстой еще раз проводит по этим кругам своих героев-аристократов, чтобы подчеркнуть разительную перемену в настроении и поведении верхов на втором этапе Севастопольской обороны. В первом рассказе герой преодолевает страх смерти, не замыкаясь в себе, а открываясь миру. Он говорит с ранеными, присматривается к солдату, который со смехом бежит мимо. И по мере того как чувство солидарности с рядовыми защитниками города невольно распрямляет его грудь, исчезает мучительное чувство одиночества. Он видит, что все идут по дороге смерти, что солдаты и матросы под бомбами курят трубки, играют в карты, переобуваются, едят - живут. Он чувствует, наконец, "скрытую теплоту патриотизма"; объединяющую этих людей в минуты общенационального испытания, и поднимается над своим эгоистическим "я" в иное измерение жизненных ценностей, где на первом плане, побеждая смерть, стоит чувство любви к родине, к России.

Историзм толстовского художественного видения жизни во втором рассказе проявился как в изображении отдельных героев, так и в создании целостного образа севастопольского гарнизона и - шире - самой войны. Рассказ "Севастополь в мае" знаменует новую фазу этой войны, не оправдавшей надежд на единство нации. Тщеславие, а не патриотизм оказалось решающим стимулом поведения в кругу людей, стоящих у власти, подвизающихся в штабах армий и полков. И Толстой беспощадно осуждает такую войну, которая ради крестиков-наград, ради повышений по службе требует новых и новых жертв, новых и новых гробов да полотняных покровов. Имевшая священный, патриотический смысл в первый период обороны, когда еще помнили Корнилова и жил любимый народом Нахимов, война все более и более этот смысл теряла, по мере того как на первый план в ней выдвигались карьеристские соображения и тщеславные побуждения "маленьких наполеонов".

В "Севастопольских рассказах" впервые в творчестве Толстого возникает "наполеоновская тема". Писатель показывает, что офицерская элита не выдерживает испытания войной, что в поведении офицеров-аристократов эгоистические, кастовые мотивы к маю 1855 года взяли верх над ины-(*96)ми мотивами, патриотическими. Вместо сплочения нации целая группа людей, возглавлявших государство и армию, обособилась от высших ценностей жизни миром, хранителем которых был простой солдат.

Героями "Севастополя в августе" не случайно оказываются люди не родовитые, принадлежащие к мелкому и среднему дворянству: к августу 1855 года бегство аристократов и штабных офицеров из Севастополя под любыми предлогами стало явлением массовым. Время перед последним неприятельским штурмом севастопольских твердынь по-своему рассортировало людей. В критические для России минуты между разными группами внутри офицерского круга растет взаимная отчужденность. Если штабс-капитан Михайлов еще тянулся к аристократам, то Михаилу Козельцову они глубоко несимпатичны.

Ход событий заставляет Михаила Козельцова отречься от офицерской верхушки, принять народную точку зрения на жизнь, прислушаться к мнению рядовых участников обороны. "Севастополь в августе" - это своеобразное возвращение к "Севастополю в декабре". Но только в августе вместе с народом оказываются лишь единицы из офицерского сословия, что придает заключительному рассказу трагический оптимизм.

Севастополь пал, но русский народ вышел из него непобежденным духовно. "Почти каждый солдат, взглянув с Северной стороны на оставшийся Севастополь, с невыразимою горечью в сердце вздыхал и грозился врагам".

Чернышевский о "диалектике души" Толстого

В конце 1855 года Толстой вернулся в Петербург и был принят в редакции журнала "Современник" как севастопольский герой и уже знаменитый писатель. Н. Г. Чернышевский в восьмом номере "Современника" за 1856 год посвятил ему специальную статью "Детство" и "Отрочество". Военные рассказы графа Л. Н. Толстого". В ней он дал точное определение своеобразия реализма Толстого, обратив внимание на особенности психологического анализа. "...Большинство поэтов,- писал Чернышевский,- заботятся преимущественно о результатах проявления внутренней жизни, ...а не о таинственном процессе, посредством которого вырабатывается мысль или чувство... Особенность таланта графа Толстого состоит в том, что он не ограничивается изображением результатов психического процесса: его интересует самый процесс... его формы, законы, диалектика души, чтобы выразиться определительным термином".

С тех пор "определительный термин" - "диалектика (*97)души" - прочно закрепился за творчеством Толстого, ибо Чернышевскому действительно удалось подметить самую суть толстовского дарования. Предшественники Толстого, изображая внутренний мир человека, как правило, использовали слова, точно называющие душевное переживание: "волнение", "угрызение совести", "гнев", "презрение", "злоба". Толстой был этим неудовлетворен: "Говорить про человека: он человек оригинальный, добрый, умный, глупый, последовательный и т. д.- слова, которые не дают никакого понятия о человеке, а имеют претензию обрисовать человека, тогда как часто только сбивают с толку". Толстой не ограничивается точными определениями тех или иных психических состояний. Он идет дальше и глубже. Он "наводит микроскоп" на тайны человеческой души и схватывает изображением сам процесс зарождения и оформления чувства еще до того, как оно созрело и обрело завершенность. Он рисует картину душевной жизни, показывая приблизительность и неточность любых готовых определений.

От "диалектики души" - к "диалектике характера". Открывая "диалектику души", Толстой идет к новому пониманию человеческого характера. Мы уже видели, как в повести "Детство" "мелочи" и "подробности" детского восприятия размывают и расшатывают устойчивые границы в характере взрослого Николая Иртеньева. То же самое наблюдается и в "Севастопольских рассказах". В отличие от простых солдат у адъютанта Калугина показная, "нерусская" храбрость. Тщеславное позерство типично в той или иной мере для всех офицеров-аристократов, это их сословная черта.

Но с помощью "диалектики души", вникая в подробности душевного состояния Калугина, Толстой подмечает вдруг в этом человеке такие переживания и чувства, которые никак не укладываются в офицерский кодекс аристократа и ему противостоят. Калугину "вдруг сделалось страшно: он рысью пробежал шагов пять и упал на землю...". Страх смерти, который презирает в других и не допускает в себе аристократ Калугин, неожиданно овладевает его душой.

В рассказе "Севастополь в августе" солдаты, укрывшись в блиндаже, читают по букварю: "Страх смерти - врожденное чувствие человеку". Они не стыдятся этого простого и так понятного всем чувства. Более того, это чувство оберегает их от поспешных и неосторожных шагов. Наведя на внутренний мир Калугина свой "художественный микроскоп", Толстой обнаружил в аристократе душевные переживания, сближающие его с простыми солдатами. Оказывается, (*98) и в этом человеке живут более широкие возможности, чем те, что привиты ему социальным положением, офицерской средой.

Тургенев, упрекавший Толстого в чрезмерной "мелочности" и дотошности психологического анализа, в одном из своих писем сказал, что художник должен быть психологом, но тайным, а не явным: он должен показывать лишь итоги, лишь результаты психического процесса. Толстой же именно процессу уделяет основное внимание, но не ради него самого. "Диалектика души" играет в его творчестве большую содержательную роль. Последуй Толстой совету Тургенева, ничего нового в аристократе Калугине он бы не обнаружил. Ведь естественное чувство страха смерти в Калугине не вошло в его характер, в психологический "результат": "Вдруг чьи-то шаги послышались впереди его. Он быстро разогнулся, поднял голову и, бодро побрякивая саблей, пошел уже не такими скорыми шагами, как прежде". Однако "диалектика души" открыла Калугину перспективы перемен, перспективы нравственного роста.

Психологический анализ Толстого вскрывает в человеке бесконечно богатые возможности обновления. Социальные обстоятельства очень часто эти возможности ограничивают и подавляют, но уничтожить их вообще они не в состоянии. Человек более сложное существо, чем те формы, в которые подчас загоняет его жизнь. В человеке всегда есть резерв, есть душевный ресурс обновления и освобождения. Чувства, только что пережитые Калугиным, пока еще не вошли в результат его психического процесса, остались в нем недовоплощенными, недоразвившимися. Но сам факт их проявления говорит о возможности человека изменить свой характер, если отдаться им до конца. Таким образом, "диалектика души" у Толстого устремлена к перерастанию в "диалектику характера". "Одно из самых обычных и распространенных суеверий то, что каждый человек имеет одни свои определенные свойства, что бывает человек добрый, злой, умный, глупый, энергичный, апатичный и т. д.,- пишет Толстой в романе "Воскресение".- Люди не бывают такими. Мы можем сказать про человека, что он чаще бывает добр, чем зол, чаще умен, чем глуп, чаще энергичен, чем апатичен, и наоборот; но будет неправда, если мы скажем про одного человека, что он добрый или умный, а про другого, что он злой или глупый. А мы всегда так делим людей. И это неверно. Люди как реки: вода во всех одинокая и везде одна и та же, но каждая река бывает то узкая, то быстрая, то широкая, то тихая, то чистая, то холодная, то мутная, (*99) то теплая. Так и люди. Каждый человек носит в себе зачатки всех свойств людских и иногда проявляет одни, иногда другие и бывает часто совсем непохож на себя, оставаясь все между тем одним и самим собою".

"Текучесть человека", способность его к крутым и решительным переменам находится постоянно в центре внимания Толстого. Ведь важнейший мотив биографии и творчества писателя - движение к нравственной высоте, самоусовершенствование. Толстой видел в этом основной путь преобразования мира. Он скептически относился к революционерам и материалистам, а потому вскоре ушел из редакции "Современника". Ему казалось, что революционная перестройка внешних, социальных условий человеческого существования - дело трудное и вряд ли перспективное. Нравственное же самоусовершенствование - дело ясное и простое, дело свободного выбора каждого человека. Прежде чем сеять добро вокруг, надо самому стать добрым: с нравственного самоусовершенствования и нужно начинать преобразование жизни.

Отсюда понятен пристальный интерес Толстого к "диалектике души" и "диалектике характера" человека. Ведущим мотивом его творчества станет испытание героя на изменчивость. Способность человека обновляться, подвижность и гибкость его духовного мира, его психики являются для Толстого показателем нравственной чуткости, одаренности и жизнеспособности. Окажись невозможными в человеке эти перемены - рухнул бы взгляд Толстого на мир, уничтожились бы его надежды.

Толстой верит в созидательную, преобразующую мир силу художественного слова. Он пишет с убеждением, что его искусство просветляет человеческие души, учит "полюблять жизнь". Подобно Чернышевскому, он считает литературу "учебником жизни". Он приравнивает писание романов к конкретному практическому делу, которому часто отдает предпочтение в сравнении с литературным трудом.

Общественная и политическая деятельность Толстого

В начале 60-х годов Толстой с головой ушел в общественную работу. Приветствуя реформу 1861 года, он становится "мировым посредником" и отстаивает интересы крестьян в ходе составления "уставных грамот" - "полюбовных" соглашений между крестьянами и помещиками о размежевании их земель. Толстой увлекается педагогической деятельностью, дважды ездит за границу изучать постановку народного образования в Западной Европе. Он заводит народные школы в Ясной Поляне и ее окрестностях, издает спе-циальный педагогический журнал. "Я чувствую себя довольным и счастливым, как никогда,- пишет Толстой,- и только оттого, что работаю с утра до вечера, и работа та самая, которую я люблю".

Однако последовательная защита крестьянских интересов вызывает крайнее неудовольствие тульского дворянства. Толстому грозят расправой, жалуются на него властям, требуют устранения от посреднических дел. Толстой упорствует, горячо и умело отстаивает правду, не жалея сил и не щадя самолюбия своих противников. Тогда его недруги строчат тайный донос на яснополянских студентов-учителей, привлеченных писателем к работе в школе. В доносе говорится о революционных настроениях молодых людей и даже высказывается мысль о существовании в Ясной Поляне подпольной типографии. Воспользовавшись временным отсутствием Толстого, полиция совершает "набег" на его семейное гнездо. В поисках типографского станка и шрифта она переворачивает вверх дном весь яснополянский дом и его окрестности. Возмущенный Толстой обращается с письмом к Александру II. Обыск нанес глубокое оскорбление его личной чести и разом перечеркнул многолетние труды по организации народных школ. "Школы не будет, народ посмеивается, дворяне торжествуют, а мы волей-неволей, при каждом колокольчике, думаем, что едут вести куда-нибудь. У меня в комнате заряжены пистолеты, и я жду минуты, когда все это разрешится чем-нибудь",- сообщает Толстой своей родственнице в Петербург.

Александр II не удостоил графа личным ответом, но через тульского губернатора просил передать ему, что "Его Величеству благоугодно, чтобы помянутая мера несмела собственно для графа Толстого никаких последствий". Однако "помянутая мера" поставила под сомнение дорогие для Толстого убеждения о единении дворянства с народом в ходе практического осуществления реформ 1861 года. Он мечтал о национальном мире, о гармонии народных интересов с интересами господ. Казалось, идеал этот так близок, так понятен, а пути его достижения так очевидны и просты для исполнения... И вдруг вместо ожидаемого мира и согласия в жизнь Толстого вторгается грубый и жестокий разлад.

Возможно ли вообще такое примирение, не утопичны ли его надежды? Толстой вспоминал осажденный Севастополь в декабре 1854 г. и убеждал себя еще раз, что возможно: ведь тогда севастопольский гарнизон действительно представлял сплоченный в одно целое мир офицеров, матросов и солдат. А декабристы, отдавшие жизни свои за народные интересы, а Отечественная война 1812 года...

Творческая история "Войны и мира"

Так возникал замысел большого романа о декабристе, возвращающемся из ссылки в 1856 году белым как лунь стариком и "примеряющим свой строгий и несколько идеальный взгляд к новой России". Толстой садится за письменный стол и начинает писательскую работу. Ее успеху благоприятствуют счастливые семейные обстоятельства. После только что пережитого потрясения судьба посылает Толстому глубокую и сильную любовь. В 1862 году он женится на дочери известного московского врача Софье Андреевне Берс.

"Я теперь писатель всеми силами своей души, и пишу и обдумываю, как я еще никогда не писал и не обдумывал". Замысел романа о декабристе растет, движется и видоизменяется: "Невольно от настоящего я перешел к 1825 году, эпохе заблуждений и несчастий моего героя, и оставил начатое. Но и в 1825 году герой мой был уже возмужалым, семейным человеком. Чтобы понять его, мне нужно было перенестись к его молодости, и молодость его совпадала с славной для России эпохой 1812 года. Я другой раз бросил начатое и стал писать со времени 1812 года, которого еще запах и звук слышны и милы нам... Между теми полуисторическими, полуобщественными, полувымышленными великими характерными лицами великой эпохи личность моего героя отступила на задний план, а на первый план стали, с равным интересом для меня, и молодые, и старые люди, и мужчины и женщины того времени. В третий раз я вернулся назад по чувству, которое, может быть, покажется странным... Мне совестно было писать о нашем торжестве в борьбе с бонапартовской Францией, не описав наших неудач и нашего срама... Ежели причина нашего торжества была не случайна, но лежала в сущности характера русского народа и войска, то характер этот должен был выразиться еще ярче в эпоху неудач и поражений.

Итак, от 1856 года возвратившись к 1805 году, я с этого времени намерен провести уже не одного, а многих моих героинь и героев через исторические события 1805, 1807, 1825 и 1856 годов". Почему, углубляясь все более и более в толщу времен, Толстой остановился, наконец, на 1805 годе? Год русских неудач, год поражения наших войск в борьбе с наполеоновской Францией под Аустерлицем перекликался в сознании Толстого с "нашим срамом" и поражением в Крымской войне, со сдачей Севастополя в августе 1855 года. Погружаясь в прошлое, замысел "Войны и мира" прибли-жался к современности. Обдумывая причины неудач крестьянской реформы, Толстой искал более верные дороги, ведущие к единству дворян с народом. Писателя интересовал не только результат общенационального "мира" в Отечественной войне, но и сложный, драматический путь к нему от неудач 1805-го к торжеству и русской славе 1812 года. Историей Толстой высвечивал современность; обращаясь к прошлому, его художественная мысль прогнозировала будущее; в истории открывались ценности общенациональные и общечеловеческие, значение которых современно во все эпохи и все времена. По мере работы над "Войной и миром" временные рамки произведения несколько сжались. Действие остановилось на 1824 годе, на первых тайных обществах декабристов.

Работа над "Войной и миром" продолжалась шесть лет (1863-1869). Толстой не преувеличивал, когда писал: "Везде, где в моем романе говорят и действуют исторические лица, я не выдумывал, а пользовался материалами, из которых у меня во время моей работы образовалась целая библиотека книг, заглавия которых я не нахожу надобности выписывать здесь, но на которые всегда могу сослаться". Это были исторические труды русских и французских ученых, воспоминания современников, участников Отечественной войны, биографии исторических лиц, документы той эпохи, исторические романы предшественников. Много помогли Толстому семейные воспоминания и легенды об участии в войне 1812 года графов Толстых, князей Волконских и Горчаковых. Писатель беседовал с ветеранами, встречался с вернувшимися в 1856 году из Сибири декабристами, ездил на Бородинское поле.

"Война и мир" как роман-эпопея

Произведение, явившееся, по словам самого Толстого, результатом "безумного авторского усилия", увидело свет на страницах журнала "Русский вестник" в 1868-1869 годах. Успех "Войны и мира", по воспоминаниям современников, был необыкновенный. Русский критик Н. Н. Страхов писал: "В таких великих произведениях, как "Война и мир", всего яснее открывается истинная сущность и важность искусства. Поэтому "Война и мир" есть также превосходный пробный камень всякого критического и эстетического понимания, а вместе, и жестокий камень преткновения для всякой глупости и всякого нахальства. Кажется, легко понять, что не "Войну и мир" будут ценить по вашим словам и мнениям, а вас будут судить по тому, что вы скажете о "Войне и мире". Вскоре книгу Толстого перевели на европейские языки.

Классик французской литературы Г. Флобер, познакомившись с нею, писал Тургеневу: "Спасибо, что заставили меня прочитать роман Толстого. Это первоклассно. Какой живописец и какой психолог!.. Мне кажется, порой в нем есть нечто шекспировское". Позднее французский писатель Ромен Роллан в книге "Жизнь Толстого" увидел в "Войне и мире" "обширнейшую эпопею нашего времени, современную "Илиаду". "Это действительно неслыханное явление,- отмечал Н. Н. Страхов,- эпопея в современных формах искусства".

Обратим внимание, что русские и западноевропейские мастера и знатоки литературы в один голос говорят о необычности жанра "Войны и мира". Они чувствуют, что произведение Толстого не укладывается в привычные формы и границы классического европейского романа. Это понимал и сам Толстой. В послесловии к "Войне и миру" он писал:

"Что такое "Война и мир"? Это не роман, еще менее поэма, еще менее историческая хроника. "Война и мир" есть то, что хотел и мог выразить автор в той форме, в которой оно выразилось".

Что же отличает "Войну и мир" от классического романа? Французский историк Альбер Сорель, выступивший в 1888 году с лекцией о "Войне и мире", сравнил произведение Толстого с романом Стендаля "Пармская обитель". Он сопоставил поведение стендалевского героя Фабрицио в битве при Ватерлоо с самочувствием толстовского Николая Ростова в битве при Аустерлице: "Какое большое нравственное различие между двумя персонажами и двумя концепциями войны! У Фабрицио - лишь увлечение внешним блеском войны, простое любопытство к славе. После того как мы вместе с ним прошли через ряд искусно показанных эпизодов, мы невольно приходим к заключению: как, это Ватерлоо, только и всего? Это - Наполеон, только и всего? Когда же мы следуем за Ростовым под Аустерлицем, мы вместе с ним испытываем щемящее чувство громадного национального разочарования, мы разделяем его волнение..."

Для западноевропейского читателя "Война и мир" не случайно представлялась возрождением древнего героического эпоса, современной "Илиадой". Ведь попытки великих писателей Франции Бальзака и Золя осуществить масштабные эпические замыслы неумолимо приводили их к созданию серии романов. Бальзак разделил "Человеческую комедию" на три части: "Этюды о нравах", "Философские этюды", "Аналитические этюды". В свою очередь, "Этюды о нравах" членились на "Сцены частной, провинциальной, парижской, политической и деревенской жизни". "Ругон-Маккары" Золя состоят из двадцати романов, последовательно воссоздающих картины жизни из разных, обособленных друг от друга сфер французского общества: военный роман, роман об искусстве, о судебном мире, рабочий роман, роман из высшего света. Общество здесь напоминает пчелиные соты, состоящие из множества изолированных друг от друга ячеек: и вот писатель рисует одну ячейку за другой. Каждой из таких ячеек отводится отдельный роман. Связи между этими замкнутыми в себе романами достаточно искусственны и условны. И "Человеческая комедия", и "Ругон-Маккары" воссоздают картину мира, в котором целое распалось на множество мельчайших частиц. Герои романов Бальзака и Золя - "частные" люди: их кругозор не выходит за пределы узкого круга жизни, к которому они принадлежат.

Иначе у Толстого. Обратим внимание на душевное состояние Пьера, покидаюшего московский свет, чтобы участвовать в решающем сражении под Москвой: "Он испытывал теперь приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем-то..." В трагический для России час Пьер осознает сословную ограниченность жизни светского общества. Эта жизнь в его сознании вдруг теряет ценность, и Пьер отбрасывает ее, новым взглядом всматриваясь в другую - в жизнь солдат, ополченцев. Он понимает скрытый смысл воодушевления, которое царит в войсках, и одобрительно кивает головой в ответ на слова солдата: "Всем народом навалиться хотят, одно слово - Москва". Постепенно и сам Пьер входит в эту общую жизнь "всем народом", всем "миром", испытывая острое желание "быть как они", как простые солдаты. А потом, в плену, он душою породнится с мудрым русским мужиком, Платоном Каратаевым и с радостью ощутит себя человеком, которому принадлежит весь мир. "Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. "И все это мое, и все это во мне, и все это я! - думал Пьер.- И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!" Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам".

"Заборы", "ячейки", "галереи", которые в европейском романе строго отделяют одну сферу жизни от другой, в сознании Пьера Безухова рушатся, обнаруживая всю свою условность и относительность. Точно так же и человек в романе-эпопее Толстого не прикреплен наглухо к своему сословию, к окружающей среде, не замкнут в своем собственном внутреннем мире, открыт к принятию всей полноты бытия.

Интерес Толстого-писателя сосредоточен не только на изображении отдельных человеческих характеров, но и на связях их между собою в подвижные и взаимосвязанные миры.

Сам Толстой, ощущая известное сходство "Войны и мира" с героическим эпосом прошлого, в то же время настаивал на принципиальном отличии: "Древние оставили нам образцы героических поэм, в которых герои составляют весь интерес истории, и мы все еще не можем привыкнуть к тому, что для нашего человеческого времени история такого рода не имеет смысла".

"Как бы мы ни понимали героическую жизнь,- комментировал эти слова Толстого Н. Н. Страхов,- требуется определить отношение к ней обыкновенной жизни, и в этом заключается даже главное дело. Что такое обыкновенный человек - в сравнении с героем? Что такое частный человек - в отношении к истории?" Иначе говоря, Толстого интересует не только результат проявления героического в поступках и характерах людей, но и тот таинственный процесс рождения его в повседневной жизни, те глубокие, сокрытые от поверхностного взгляда корни, которые его питают.

Толстой решительно разрушает традиционное деление жизни на "частную" и "историческую". У него Николай Ростов, играя в карты с Долоховым, "молится Богу, как он молился на поле сражения на Амштеттенском мосту", а в бою под Островной скачет "наперерез расстроенным рядам французских драгун" "с чувством, с которым он несся наперерез волку". Так в повседневном быту Ростов переживает чувства, аналогичные тем, какие одолевали его в первом историческом сражении, а в бою под Островной его воинский дух питает и поддерживает охотничье чутье, рожденное в забавах жизни мирной. Смертельно раненный князь Андрей в героическую минуту "вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими руками, с готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда-либо, проснулись в его душе".

Вся полнота впечатлений мирной жизни не только не оставляет героев Толстого в исторических обстоятельствах, но с еще большей силой оживает, воскрешается в их душе. Опора на эти мирные ценности жизни духовно укрепляет Андрея Болконского и Николая Ростова, является источником их мужества и силы.

Не все современники Толстого осознали глубину совершаемого им в "Войне и мире" открытия. Сказывалась привычка четкого деления жизни на "частную" и "историческую", привычка видеть в одной из них "низкий", "прозаический", а в другой - "высокий" и "поэтический" жанр. П. А. Вяземский, который сам, подобно Пьеру Безухову, был штатским человеком и участвовал в Бородинском сражении, в статье "Воспоминания о 1812 годе" писал о "Войне и мире": "Начнем с того, что в упомянутой книге трудно решить и даже догадываться, где кончается история и где начинается роман, и обратно. Это переплетение или, скорее, перепутывание истории и романа, без сомнения, вредит первой и окончательно, перед судом здравой и беспристрастной критики, не возвышает истинного достоинства последнего, то есть романа".

П. В. Анненков считал, что сплетение частных судеб и истории в "Войне и мире" не позволяет "колесу романической машины" двигаться надлежащим образом.

И даже русские писатели-демократы в лице Д. Д. Минаева, пародируя эту особенность "Войны и мира", печатали такие стихи:

Нам Бонапарт грозил сурово,

А мы кутили образцово,

Влюблялись в барышень Ростова,

Сводили их с ума...

В мироощущении современников Толстого "сказывалась инерция восприятия частного как чего-то непреодолимо иного по сравнению с историческим,- отмечает исследователь "Войны и мира" Я. С. Билинкис.- Толстой слишком решительно разрушал границы между частным и историческим, опережая свою эпоху". Он показал, что историческая жизнь - лишь часть того огромного материка, который мы называем жизнью человеческой. "Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей шла, как и всегда, независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований",- пишет Толстой.

В сущности, он решительно и круто меняет привычный угол зрения на историю. Если его современники утверждали примат исторического над частным и смотрели на частную жизнь сверху вниз, то автор "Войны и мира" смотрит на историю снизу вверх, полагая, что мирная повседневная жизнь людей, во-первых, шире и богаче жизни исторической, а во-вторых, она является той первоосновой, той почвой, из которой историческая жизнь вырастает и которой она питается. А. А. Фет проницательно заметил, что Толстой рассматривает историческое событие "с сорочки, то есть с рубахи, которая к телу ближе".

И вот при Бородине, в этот решающий для России час, на батарее Раевского, куда попадает Пьер, чувствуется "общее всем, как бы семейное оживление". Когда же чувство "недоброжелательного недоумения" к Пьеру у солдат прошло, "солдаты эти сейчас же мысленно приняли Пьера в свою семью, присвоили себе и дали ему прозвище. "Наш барин" прозвали его и про него ласково смеялись между собой".

Толстой безгранично расширяет само понимание исторического, включая в него всю полноту "частной" жизни людей. Он добивается, по словам французского критика Мелькиора Вогюэ, "единственного сочетания великого эпического веяния с бесконечными малыми анализа". История оживает у Толстого повсюду, в любом обычном, "частном", "рядовом" человеке своего времени, она проявляется в характере связи между людьми. Ситуация национального разброда и разобщения скажется, например, в 1805 году и поражением русских войск в Аустерлицком сражении, и неудачной женитьбой Пьера на хищной светской красавице Элен, и на чувстве потерянности, утраты смысла жизни, которое переживают в этот период главные герои романа. И наоборот, 1812 год в истории России даст живое ощущение общенационального единства, ядром которого окажется народная жизнь. "Мир", возникающий в ходе Отечественной войны, сведет вновь Наташу и князя Андрея. Через кажущуюся случайность этой встречи пробивает себе дорогу необходимость. Русская жизнь в 1812 году дала Андрею и Наташе тот новый уровень человечности, на котором эта встреча и оказалась возможной. Не будь в Наташе патриотического чувства, не распространись ее любовное отношение к людям с семьи на весь русский мир, не совершила бы она решительного поступка, не убедила бы родителей снять с подвод домашний скарб и отдать их под раненых.

Композиция "Войны и мира"

"Война и мир" запоминается читателю как цепь ярких жизненных картин: охота и святки, первый бал Наташи, лунная ночь в Отрадном, пляска Наташи в имении дядюшки, Шенграбенское, Аустерлицкое и Бородинское сражения, гибель Пети Ростова... Эти "несравненные картины жизни" непременно всплывают в сознании, когда пытаемся осмыслить "Войну и мир". Толстой-повествователь не торопится, не пытается свести многообразие жизни к какому-то одному итогу. Напротив, он хочет, чтобы читатели его романа-эпопеи учились "любить жизнь в бесчисленных, никогда не истощимых ее проявлениях".

Но при всей своей автономности "картины жизни" связываются в единое художественное полотно. За ними ощутимо дыхание целого, какая-то внутренняя общность соединяет их. Природа этой связи иная, чем в классическом романе, где все объединяется сквозным действием, в котором участвуют герои. У Толстого романические связи есть, но они вторичны, им отводится служебная роль. Современный исследователь "Войны и Mиpa" C. Г. Бочаров замечает: "С точки зрения поэтики романа действие в "Войне и мире" очень несосредоточенно и несобранно. Оно расходится в разные стороны, развивается параллельными линиями; связь внутренняя, составляющая "основу сцепления", заключается в ситуации, основной ситуации человеческой жизни, которую вскрывает Толстой в самых разных ее проявлениях". Литературовед С. Г. Бочаров определяет ее как "ситуацию кризиса", "распадения прежних условий жизни", в процессе которого человек освобождается от всего случайного, наносного, не существенного и обретает способность остро чувствовать коренные основы жизни, такие ценности ее, которые пребывают вечно и оберегают целостность национального бытия. Эти ценности, хранителем которых являются народ и близкая к нему часть русского дворянства, Толстой видит в духе "простоты, добра и правды". Они пробуждаются в героях "Войны и мира" всякий раз, когда жизнь их выходит из привычных берегов и угрожает им гибелью или душевной катастрофой. Они проявляются и в мирном быту тех дворянских семейств, образ жизни которых близок к народу. В них-то и заключена дорогая Толстому "мысль народная", составляющая душу его романа-эпопеи и сводящая к единству далеко отстоящие друг от друга проявления бытия.

Вспомним, как вернувшийся в отпуск из своего полка Николай Ростов позволил себе расслабиться, бездумно отдаться соблазнам светской жизни и проиграть в карты Долохову значительную часть семейного состояния. Он возвращается домой совершенно потерянный, "повергнутый в пучину" страшного несчастья. Ему странно видеть счаст-ливые, улыбающиеся лица родных, слышать смех и веселые голоса молодежи. "У них все то же! Они ничего не знают! Куда мне деваться?" - думает Николай.

Но вот начинает петь Наташа, и вдруг, только что подавленный и смятенный, Николай Ростов испытывает необыкновенный, радостный подъем всех душевных сил: "Что ж это такое? - подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза.- Что с ней сделалось? Как она поет нынче?" - подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и все в мире сделалось разделенным на три темпа... "Эх, жизнь наша дурацкая! - думал Николай.- Все это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь,- все это вздор... а вот оно - настоящее..."

В Николае всегда присутствовали эти "ростовские" и "русские" черты талантливости, душевной широты и щедрости, которыми сполна наделена его сестра Наташа. Но Николай, как правило, их в себе подавлял, предпочитая жить в полку и подчиняться условным правилам дворянской чести. Однако в минуту потрясения внешние условности спали с души Ростова, как ненужная шелуха, и обнажилась сокровенная глубина ростовской породы, способность жить, подчиняясь внутреннему чувству простоты., добра и правды.

Но ведь чувство, пережитое Николаем Ростовым во время этого личного потрясения, сродни тому, какое пережил Пьер Безухое, отправляясь к Бородинскому полю,- "приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем-то..."

Проигрыш в карты и Бородинское сражение... Казалось бы, что общего может быть между этими разными, несоизмеримыми по масштабам сферами бытия? Но Толстой верен себе, он не отделяет историю от повседневности. "Существует, по Толстому, единая жизнь людей, ее простое и общее содержание, коренная для нее ситуация, которая может раскрыться так же глубоко в событии бытовом и семейном, как и в событии, которое называется историческим",- замечает С. Г. Бочаров.

И вот мы видим, как пожар в Смоленске освещает "оживленно радостные и измученные лица людей". Источник этой "радости" наглядно проступает в поведении купца Ферапонтова. В кризисную для России минуту купец забывает о цели своей повседневной жизни, о богатстве, о накопительстве. Этот "вздор" теперь ему "приятно откинуть" в сравнении с тем общим патриотическим чувством, которое роднит купца со всеми русскими людьми: "Тащи все, ребята!.. Решилась! Расея!.. Сам запалю".

То же самое переживает и Москва накануне сдачи ее неприятелю: "Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться... Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться". Патриотический поступок Наташи Ростовой, перекликающийся с действиями купца Ферапонтова в Смоленске, является утверждением новых отношений между людьми, освобожденных от всего условного и сословного перед лицом общенациональной опасности. Примечательно, что эту возможность духовного объединения на новых демократических основах хранит у Толстого мирный быт семейства Ростовых. Картина охоты в "Войне и мире" как в капле воды отражает основную конфликтную ситуацию романа-эпопеи. Казалось бы, охота - всего лишь развлечение, игра, праздное занятие барчуков. Но под пером Толстого эта "игра" приобретает другой смысл.

Охота - тоже разрыв с привычным, повседневным и yстоявшимся, где люди часто разобщены, где отсутствует объединяющая и одушевляющая всех цель. В буднях жизни граф Илья Андреевич Ростов всегда господин, а его крепостной Данило - всегда послушный слуга своего хозяина. Но страсть к охоте объединяет их друг с другом, и сама неискоренимость этой страсти в душах людей заставляет посмотреть на нее серьезно.

Отечественная война так же переместит ценности жизни. Оказавшийся плохим полководцем государь вынужден будет покинуть армию, а на смену ему придет нелюбимый царем, но угодный народу Кутузов. Война обнаружит человеческую и государственную несостоятельность верхов. Настоящим хозяином положения в стране окажется народ, а подлинно творческой силой истории - народная сила.

"Народ" и "толпа", Наполеон и Кутузов

Толстой спорит в "Войне и мире" с распространенным в России и за рубежом культом выдающейся исторической личности. Этот культ в значительной степени опирался на учение немецкого философа Гегеля. По Гегелю, ближайшими проводниками Мирового Разума, который определяет судьбы народов и государств, являются великие люди, которые первыми угадывают то, что дано понять только им и не дано понять людской массе, пассивному материалу истории. Великие люди у Гегеля всегда опережают свое время, а потому оказы-ваются гениальными одиночками, вынужденными деспотически подчинять себе косное и инертное большинство. Толстой видит в таком учении что-то безбожно-бесчеловечное, в корне противное русскому нравственному идеалу.

У Толстого не исключительная личность, а народная жизнь в целом оказывается наиболее чутким организмом, откликающимся на скрытый смысл исторического движения. Призвание великого человека заключается в умении прислушиваться к воле большинства, к "коллективному субъекту" истории, к народной жизни. Толстому чуждо гегелевское возвышение "великих личностей" над массами, и Наполеон в его глазах - индивидуалист и честолюбец, вынесенный на поверхность исторической жизни темными силами, овладевшими на время сознанием французского народа.

Наполеон - игрушка в руках этих темных сил, и Толстой отказывает ему в величии потому, что "нет величия там, где нет простоты, добра и правды". В художественном мире романа-эпопеи сталкиваются и спорят друг с другом два состояния общей жизни: народ как целостное единство, скрепленное нравственными традициями жизни "миром", и людская толпа, наполовину утратившая человеческий облик, одержимая агрессивными, животными инстинктами. Такой толпой в романе оказывается светская чернь во главе с князем Василием Курагиным. В толпу превращаются и люди из низов в эпизоде зверской расправы с Верещагиным. Такой же воинственно настроенной толпой оказывается в эпоху революционных потрясений значительная часть французского народа.

Народ, по Толстому, превращается в толпу и теряет чувство "простоты, добра и правды", когда он лишается исторической памяти, а значит, и всех культурных, нравственных традиций, которые были выработаны тысячелетиями его истории. "Для того чтобы народы запада могли совершить то воинственное движение до Москвы, которое они совершили, необходимо было: 1) чтобы они сложились в воинственную группу такой величины, которая была бы в состоянии вынести столкновение с воинственной группой востока; 2) чтобы они отрешились от всех установившихся преданий и привычек и 3) чтобы, совершая свое воинственное движение, они имели во главе своей человека, который, и для себя и для них, мог бы оправдать имеющие совершиться обманы, грабежи и убийства, которые сопутствовали этому движению". И по мере того как разлагается народ и формируется утратившая нравственные предания толпа, "приготовляется тот человек, который должен стоять во главе буду-щего движения и нести на себе всю ответственность имеющего совершиться". Толпе нужен "человек без убеждений, без привычек, без преданий, без имени, даже не француз". И вот он "продвигается между всеми волнующими Францию партиями и, не приставая ни к одной из них, выносится на заметное место".

Толстой поэтизирует в "Войне и мире" народ как целостное духовное единство людей, основанное на прочных, вековых культурных традициях, и беспощадно обличает толпу, единство которой держится на агрессивных, индивидуалистических инстинктах. Человек, возглавляющий толпу, лишается у Толстого права считать себя героем. Величие человека определяется глубиною его связей с органической жизнью народа.

В романе-эпопее "Война и мир" Толстой дает универсальную русскую формулу героического. Он создает два символических характера, между которыми располагаются в различной близости к тому или иному полюсу все остальные. На одном полюсе - классически тщеславный Наполеон, а на другом - классически демократичный Кутузов. Два эти героя представляют соответственно стихию индивидуалистического обособления ("войну") и духовные ценности "мира", или единения людей. "Простая, скромная и потому истинно величественная фигура" Кутузова не укладывается "в ту лживую форму европейского героя, мнимо управляющего людьми, которую придумала история".

В литературе о "Войне и мире" долгое время существовало мнение, что Толстой сделал Кутузова "мудрым фаталистом", вообще отрицающим роль личности в истории. Такой взгляд основан на абсолютизации отдельных высказываний писателя, извлекаемых из художественного контекста романа-эпоиеи и рассматриваемых вне тех связей, в которых они там находятся. Толстой пишет, например, о Кутузове: "Долголетним военным опытом он знал... что решают участь сражения не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска..." Если истолковать эти слова буквально, можно и впрямь подумать, что автор отрицает роль военной науки и военной техники. Но разумно ли приписывать артиллерийскому офицеру, участнику оборины Севастополя, такое отрицание? Нетипичный ли это в художественном произведении прием парадоксального заострения мыслей со своей полемической сверхзадачей? Толстому важно показать, что пренебрежение полководцев, а вслед за ними и официаль-ных историков моральным духом войск, невнимание их к мельчайшим "дифференциалам" истории, простым солдатам, от коллективных усилий которых зависит результат сражения, порождает мертвящий формализм или авантюризм как в руководстве военными действиями, так и в понимании их исхода будущими историками.

Толстовское произведение, вобравшее в себя демократический дух эпохи 60-х годов, полемически заострено против исторических личностей, руководствующихся в своих решениях ничем не контролируемым произволом. Пафос толстовской философии истории демократичен до утопического максимума. "До тех пор,- заявляет автор,- пока пишутся истории отдельных лиц, ...а не история всех, без единого исключения всех людей, принимающих участие в событии,- нет никакой возможности описывать движение человечества без понятия о силе, заставляющей людей направлять свою деятельность к одной цели". Этой силой и оказывается выдающаяся историческая личность, которой приписываются сверхчеловеческие способности и своеволие которой решительно отрицает Толстой. Для изучения не мнимых, а подлинных законов истории, считает он, должно изменить совершенно предмет наблюдения, оставить в покое царей, министров, генералов, а изучать однородные, бесконечно малые элементы, которые руководят массами.

Известно, что живой человеческий характер Толстой представлял в виде дроби, в числителе которой были нравственные качества личности, а в знаменателе ее самооценка. Чем выше знаменатель, тем меньше дробь, и наоборот. Чтобы становиться совершеннее, нравственно чище, человек должен постоянно увеличивать, наращивать числитель и всячески укорачивать знаменатель. Лучшие герои "Войны и мира" приобщаются к жизни в миру и "миром", изживая себялюбивые мотивы в сознании и поведении. Ценность человеческой личности в книге Толстого определяется полнотою связей человека с окружающим миром, близостью его к народу, глубиною "врастания" в общую жизнь.

Это только кажется, что Кутузов в романе-эпопее Толстого - пассивная личность. Да, Кутузов дремлет на военных советах под Аустерлицем и в Филях, а в ходе Бородинского сражения одобряет или порицает то, что делается без его участия. Но во всех этих случаях внешняя пассивность Кутузова - форма проявления его мудрой человеческой активности. Кутузовская инертность - это вызов тем общественным деятелям, которые мнят себя персонажами герои-ческой поэмы и воображают, что их произвольные соображения определяют ход исторических событий.

Кутузов-полководец действительно велик и гениален, но его величие и гениальность заключаются в исключительной чуткости к собирательной воле большинства. Кутузов по-своему мудр и по-особому героичен. Более всех героев "Войны и мира" он свободен от действий и поступков, диктуемых личными соображениями, тщеславными целями, индивидуалистическим произволом. Он весь проникнут чувством общей необходимости и наделен талантом жизни "миром" с многотысячным коллективом вверенных ему людей. Мудрость Кутузова заключается в умении принять "необходимость покорности общему ходу дел", в таланте прислушиваться к "отголоску общего события" и в готовности "жертвовать своими личными чувствами для общего дела". Во время Бородинского сражения Кутузов "бездействует" лишь с точки зрения тех представлений о призвании гениальной исторической личности, которые свойственны "формуле" европейского героя. Нет, Кутузов не бездействует, но он действует подчеркнуто иначе, чем Наполеон. Кутузов "не делал никаких распоряжений, а только соглашался или не соглашался на то, что предлагали ему", то есть делал выбор и своим согласием или несогласием направлял события в нужное русло в меру тех сил и возможностей, которые отпущены на земле смертному человеку. Духовный облик и даже внешний вид Кутузова-полководца - прямой протест против тщеславного прожектерства и личного произвола в любых его формах.

"Источник необычайной силы" и особой русской мудрости Кутузова Толстой видит в "том народном чувстве, которое он несет в себе во всей чистоте и силе его". Перед Бородинским сражением как верный сын своего народа он вместе с солдатами поклоняется чудотворной иконе Смоленской Богоматери, внимая словам дьячков: "Спаси от бед рабы твоя, Богородице", и кланяется в землю, и прикладывается к народной святыне. В толпе ополченцев и солдат он такой же, как все. Не случайно лишь высшие чины обращают на него внимание, а "ополченцы и солдаты, не глядя на него", продолжают молиться.

Народное чувство определяет и нравственные качества Кутузова, "ту высшую человеческую высоту, с которой он, главнокомандующий, направлял все силы не на то, чтоб убивать и истреблять людей, а на то, чтобы спасать и жалеть их". Он один уверенно утверждает, что русские одержали над французами победу в Бородинском сражении, и он же отдает непонятный его генералитету приказ об отступлении и сдаче Москвы. Где же логика? Формальной логики тут действительно нет, тем более что Кутузов решительный противник любых умозрительных схем и правильных построений. В своих поступках он руководствуется не логическими умозаключениями, а безошибочным охотничьим чутьем. Это чутье подсказывает ему, что французское войско при Бородине получило страшный удар, неизлечимую рану. А смертельно раненный зверь, пробежав еще вперед и отлежавшись в укрытии, по инстинкту самосохранения уходит умирать домой, в свою берлогу. Жалея своих солдат, свою обескровленную в Бородинском сражении армию, Кутузов решает уступить Москву.

Он ждет и сдерживает молодых генералов: "Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины-богатыри!" "И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две-три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!" Как старый многоопытный человек и мудрый полководец, Кутузов видел таких случайностей "не две и три, а тысячи": "чем дальше он думал, тем больше их представлялось". И понимание реальной сложности жизни предостерегало его от поспешных действий и скоропалительных решений. Он ждал и дождался своего торжества. Выслушав доклад Болховитинова о бегстве французов из Москвы, Кутузов "повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов. "Господи, Создатель мой! Внял Ты молитве нашей...- дрожащим голосом сказал он, сложив руки.- Спасена Россия. Благодарю Тебя, Господи! - И он заплакал".

И вот теперь, когда враг покинул Москву, Кутузов прилагает максимум усилий, чтобы сдержать "воинский пыл" своих генералов, вызывая всеобщую ненависть в военных верхах, упрекающих его в старческом слабоумии и едва ли не в сумасшествии. Однако в наступательной пассивности Кутузова проявляется его глубокая человечность и доброта. "Кутузов знал не умом или наукой, а всем русским существом своим знал и чувствовал то, что чувствовал каждый русский солдат, что французы побеждены, что враги бегут и надо выпроводить их, но вместе с тем он чувствовал, заодно с солдатами, всю тяжесть этого, неслыханного по быстроте и времени года, похода".

Для русских наполеончиков, мечтающих о чинах и крестах, тешащих на этом этапе войны свое неуемное тщеславие, и дела нет до простых солдат, измученных и измотанных дальними переходами, все более и более осознающих бессмысленность преследования и уничтожения деморализованного врага. Народная война, сделав свое дело, постепенно угасает. На смену ей идет другая война, где будут состязаться в честолюбии далекие от народа генералы. В такой войне Кутузов участвовать не желает, и его отставка - достойный для народного полководца исход.

Триумфом Кутузова, главнокомандующего и человека, является его речь, сказанная солдатам Преображенского полка в местечке с символическим названием Доброе: "А вот что, братцы. Я знаю, трудно вам, да что же делать! Потерпите; недолго осталось. Выпроводим гостей, отдохнем тогда. За службу вашу вас царь не забудет. Вам трудно, да все же вы дома; а они - видите, до чего они дошли,- сказал он, указывая на пленных.- Хуже нищих последних. Пока они были сильны, мы себя не жалели, а теперь их и пожалеть можно. Тоже и они люди. Так, ребята?"

И "сердечный смысл этой речи не только был понят, но то самое, то самое чувство величественного торжества в соединении с жалостью к врагам и сознанием своей правоты... лежало в душе каждого солдата и выразилось радостным, долго не умолкавшим криком".

Вслед за Достоевским Толстой считает безобразным "признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного". Такое "величие" "есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости". Ничтожным и слабым в своем смешном эгоистическом "величии" предстает перед читателями "Войны и мира" Наполеон. "Не столько сам Наполеон приготовляет себя для исполнения своей роли, сколько все окружающее готовит его к принятию на себя всей ответственности того, что совершается и имеет совершиться. Нет поступка, нет злодеяния или мелочного обмана, который бы он совершил и который тотчас же в устах его окружающих не отразился бы в форме великого деяния". Агрессивной толпе нужен культ Наполеона для оправдания своих преступлений против человечества.

Но русским, выдержавшим это нашествие и освободившим от наполеоновского ига всю Европу, нет никакой необходимости поддерживать "гипноз". "Для нас,- говорит Толстой,- с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды". Самодовольный Запад долго не мог простить Толстому его дерзкое отрицание культа личности Наполеона. Даже прогрессивный немецкий писатель Томас Манн на исходе первой мировой войны писал о "Войне и мире" так: "Я в последние недели перечитал это грандиозное произведение - потрясенный и осчастливленный его творческой мощью и полный неприязни к его идеям, к философии истории: к этой христианско-демократической узколобости, к этому радикальному и мужицкому отрицанию героя, великого человека. Вот здесь - пропасть и отчужденность между немецким и национально русским духом, здесь тот, кто живет на родине Гете и Ницше, испытывает чувство протеста".

Однако "чувство протеста" с приходом к власти Гитлера направилось у немецких и других европейских писателей в противоположную сторону. В самом начале второй мировой войны немецкий писатель-антифашист Бертольт Брехт устами Галилея, героя одноименной драмы, провозгласил другое: "Несчастна та страна, которая нуждается в героях!" Мрачные годы фашизма перед всем миром обнажили вопиющую ущербность той "формулы европейского героя", которую утверждали Гегель, Штирнер и Ницше. В оккупированной фашистами стране французы с надеждой и верой читали "Войну и мир". Философско-исторические рассуждения Толстого, которые когда-то объявлялись ненужными привесками, стали актуальными в годы борьбы с фашизмом.

Жизненные искания Андрея Болконского и Пьера Безухова

"Война" и "мир" у Толстого - это два универсальных состояния человеческого бытия. В ситуации "войны" люди теряют историческую память и общую цель, живут сегодняшним днем. Общество распадается на атомы и жизнью начинает править эгоистический произвол. Такова наполеоновская Франция, но такова и Россия придворных кругов и светских гостиных. В 1805 году именно эта Россия определяет во многом жизнь всей страны. Великосветская чернь - это царство интриги, где идет взаимная борьба за личные блага, за место под солнцем. Суть ее олицетворяет возня Курагиных с мозаиковым портфелем у постели умирающего графа Безухова. Семейка Курагиных несет одни беды и несчастья в мирные "гнезда" Ростовых и Болконских. Те же самые "маленькие наполеоны" в генеральских эполетах приносят России поражение за поражением и доводят ее до позора Аустерлица.

Мучительно переживают состояние всеобщего хаоса и эгоистического распада лучшие герои романа. Пьер Безухов невольно оказывается игрушкой в руках ловких светских хищников и интриганов, претендующих на его богатое наследство. Пьера женят на Элен, а потом втягивают в неле-пую дуэль с Долоховым. И все попытки героя решить вопрос о смысле окружающей его жизни заходят в тупик. "О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, все на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его". Пьер перебирает одно за другим противоречивые впечатления бытия, пытаясь понять, "кто прав, кто виноват, какая сила управляет всем". Он видит причины отдельных фактов и событий, но никак не может уловить общую связь между ними, так как эта связь отсутствует в самой жизни, которая его окружает. "Все в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным".

В ситуации "мира" жизнь, напротив, обнаруживает скрытый смысл и разумную целесообразность. Это общая жизнь людей, согретая теплом высшей нравственной истины, приводящая личный интерес в гармоническое согласие с общими интересами всех людей. Именно такой "мир" возникает в ходе войны 1812 года. Ядром его окажется народная жизнь, в которую войдут лучшие люди из господ. И в этот период большая часть людей как будто бы не обращает внимания на общий ход дел. Неверно думать, будто бы "все люди от мала до велика были заняты только тем, чтобы жертвовать собою, спасать отечество или плакать над его погибелью". И солдаты в отступающей за Москву армии "думали о следующей трети жалованья, о следующей стоянке, о Матрешке-маркитантше и тому подобное...". Но теперь в их личную жизнь вошло новое чувство, которое Толстой называет "скрытой теплотой патриотизма" и которое невольно объединяет всех честных русских людей в "мир", в большую дружную семью.

Это новое состояние русской жизни по-новому отзывается и в душевном самочувствии героев Толстого. "Главный винт" в голове Пьера теперь "попадает в резьбу". Противоречивые впечатления бытия начинают связываться друг с другом, по мере того как Пьер входит в общую жизнь накануне и в решающий день Бородинского сражения. На вопросы "кто прав, кто виноват и какая сила управляет всем?" теперь находятся ясные и, простые ответы. Жизненный путь главных героев "Войны и мира" Андрея Болконского и Пьера Безухова - это мучительный поиск вместе с Россией выхода из личного и общественного разлада к "миру", к разумной и гармоничной общей жизни людей. Андрея и Пьера не удовлетворяют мелкие эгоистические интересы, светские интриги, пустое словоизвержение в салоне Анны Павловны Шерер. Душа этих людей открыта всему миру, отзывчива на все впечатления окружающего бытия. Они не могут жить не размышляя, не решая для себя и для людей главных вопросов о смысле жизни, о цели человеческого существования.

Но при известном сходстве между героями есть и существенное различие, чрезвычайно важное для автора романа-эпопеи, имеющее прямое отношение к главному содержанию "Войны и мира". Далеко не случайно, что Андрею суждено умереть на героическом взлете русской жизни, а Пьеру пережить его; далеко не случайно, что Наташа Ростова останется для Андрея лишь невестой, а для Пьера будет женой. Уже при первом знакомстве с героями замечаешь, что Андрей слишком собран, решителен и целеустремлен, а Пьер чересчур податлив, мягок и склонен к сомнениям, размышлениям. Пьер легко отдается жизни, попадая под ее влияние, предаваясь разгулам и светским кутежам. Понимая никчемность такой жизни, он все-таки ведом ею; требуется толчок, резкое потрясение, чтобы выйти из ее разрушительной колеи. Иной Андрей: он не любит плыть по течению и скорее готов подчинить себе жизнь, чем довериться ей.

В самом начале романа Андрей предстает перед нами человеком, четко знающим свою цель и верящим в свою звезду. Он мечтает о славе, о торжестве русской армии. Его кумиром является Наполеон. Но в сознании князя Наполеон выглядит персонажем героической поэмы, отвечающим тем понятиям о героическом, какие завещал нам русский XVIII век. "Блажен, когда, стремясь за славой, он пользу общую хранил",- провозгласил Державин "формулу" такого героизма. В нем есть доля болконской гордости, которую Андрей унаследовал от своего отца, государственного человека екатерининского времени. В мечтах о славе князь Андрей не индивидуалистичен, в них органически входит стремление к общей пользе. Но эти мечты слишком возвышенны и далеки от реальностей русской жизни нового времени, когда героизм стал не привилегией избранных, а достоянием многих, когда Россия шла к торжеству народной освободительной войны.

В начале своего жизненного пути князь Андрей мечтает о подвиге, подчеркнуто обособляя себя от мира простых людей. Ему кажется, что история творится в штабах армии, ее определяет деятельность высших сфер. Его героический настрой требует, как пьедестала, гордой обособленности от людей. Тушин спас армию в Шенграбенском сражении, логически князь это понимает. Но сердечным своим существом он не может признать в Тушине героя: очень уж невзрачен и прост этот "капитан без сапог", спотыкающийся о древко взятого в плен у французов знамени.

В душевном мире князя Андрея на протяжении всей кампании 1805 года назревает и разрастается драматический раскол между высоким полетом его мечты и реальными буднями воинской жизни. Вот князь едет в штаб, окрыленный продуманным им проектом спасения армии. Но в глаза ему бросается беспорядок и неразбериха, царящие в войсках, бесконечно далекие от его идеального настроя. Князь брезгливо морщится, и в этот момент к нему обращается жена лекаря с просьбой защитить ее от притеснений обозного офицера. Князь вступается, восстанавливает справедливость, но испытывает при этом оскорбительное для себя чувство. Не поднимая глаз, он "отъехал от лекарской жены, называвшей его спасителем, и, с отвращением вспоминая мельчайшие подробности этой унизительной сцены, поскакал дальше к той деревне, где, как ему сказали, находился главнокомандующий". Вновь контраст между возвышенным идеалом и трезвой жизненной реальностью: едет спасать армию, но спасает лекарскую жену. Этот контраст настолько мучителен, что князь Андрей с озлоблением смотрит на окружающую его солдатскую жизнь: "Это толпа мерзавцев, а не войско". Князь не может простить жизни независимого от его желаний развития. И когда в начале Аустерлицкого сражения наступает торжественно-радостная минута, князь с благоговением смотрит на знамена, официальные символы воинской славы, а потом бежит к своей мечте, к своему "Тулону" впереди всех со знаменем в руках. Но и эта героическая минута наполняется впечатлениями, далекими от высоких устремлений его мечты. Поверженный, с древком знамени в руках, он увидит над собой небо, "неизмеримо высокое, с тихо ползущими по нем серыми облаками: "Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал,- подумал князь Андрей,- не так, как мы бежали, кричали и дрались; совсем не так, как с озлобленными и испуганными лицами тащили друг у друга банник француз и артиллерист,- совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, что узнал его наконец. Да все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!.." С высоты бесконечно далекого неба, куда устремилась его возвышенная душа, мелкими и наивными показались недавние мечты. И когда, обходя поле боя, перед князем Андреем остановился Наполеон, по достоинству оценивший его героический порыв, былой кумир вдруг поблек и съежился, стал маленьким и тщедушным. "Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял..."

В душе Андрея совершается переворот. Он вспомнил княжну Марью, взглянув на образок, "который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра". И "тихая жизнь, и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Наполеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом...".

Так позвала к себе князя земля. Он вспомнил о жене, "маленькой княгине", и понял, что в своем пренебрежительном отношении к ней часто был несправедлив. Честолюбивые мечты сменились тягой к простой и тихой семейной жизни. Именно таким, неузнаваемо подобревшим и смягченным возвращается князь Андрей из плена в родное гнездо. Но жизнь мстит ему за его болконскую гордость, за чрезмерную отвлеченность идеальных стремлений. В момент приезда умирает от родов жена, и князь Андрей читает на ее застывшем лице вечный укор: "Ах, что вы со мной сделали?"

Всеми силами души князь пытается теперь овладеть простой жизнью, наполненной заботами о хозяйстве, о родных, об осиротевшем маленьком сыне. Есть трогательная человечность в опростившемся Андрее, когда он, сидя на маленьком стуле, капает капли в рюмку у постели больного ребенка. И в то же время чувствуешь, что эта человечность дается ему с трудом. Князю кажется, что жизнь его кончена в тридцать один год, что сама сущность жизни жалка и ничтожна, что человек беззащитен и одинок.

Из тяжелого душевного состояния выводит Андрея Пьер. Он посещает друга в Богучарове в счастливую пору своей жизни. Пьер в зените увлечения масонским учением, он нашел смысл жизни в религиозной истине. Пьер убеждает князя Андрея, что его суждения о жизни безотрадны и грустны, так как ограничены только земным миром и земным опытом. "Вы говорите, что не можете видеть царства добра и правды на земле. И я не видал его; и его нельзя видеть, ежели смотреть на нашу жизнь как на конец всего. На земле, именно на этой земле (Пьер указал в поле), нет правды - все ложь и зло; но в мире, во всем мире есть царство правды, и мы теперь дети земли, а вечно - дети всего мира. Разве я не чувствую в своей душе, что я составляю часть этого огромного, гармонического целого? Разве я не чувствую, что я в этом бесчисленном количестве существ, в которых проявляется божество,- высшая сила,- как хотите,- что я составляю одно звено, одну ступень от низших существ к высшим? Ежели я вижу, ясно вижу эту лестницу, которая ведет от растения к человеку... отчего же я предположу, что эта лестница прерывается со мною, а не ведет все дальше и дальше до высших существ. Я чувствую, что я не только не могу исчезнуть, как ничто не исчезает в мире, но что я всегда буду и всегда был".

"Ежели есть Бог и есть будущая жизнь, то есть истина, есть добродетель; и высшее счастье человека состоит в том, чтобы стремиться к достижению их. Надо жить, надо любить, надо верить,- говорил Пьер,- что живем не нынче только на этом клочке земли, а жили и будем жить вечно там, во всем (он указал на небо)".

Андрей слушает эти восторженные и сбивчивые доказательства Пьера и спорит с ними. Но происходит парадоксальная вещь. Взгляд его оживляется тем более, чем безнадежнее становятся его суждения. Логический смысл слов и фраз князя начинает расходиться с тем внутренним чувством, которое он переживает. Упорно доказывая Пьеру, что разобщенность между людьми неизбежна, Андрей самим фактом высказывания этих мыслей опровергает их правоту. Логически расходясь с Пьером в этом споре, душевно князь все более и более сближается с ним. Поверх логики спора между друзьями происходит живое человеческое общение. И когда в разгаре спора Пьер восклицает: "Вы не должны так думать!" - "Про что я думаю?" - неожиданно спрашивает Андрей. Он живет уже не тем, что выражают его слова.

"Князь Андрей не отвечал. Коляска и лошади уже давно были выведены на другой берег и заложены, и уж солнце скрылось до половины, и вечерний мороз покрывал звездами лужи у перевоза, а Пьер и Андрей, к удивлению лакеев, кучеров и перевозчиков, еще стояли на пароме и говорили".

А "выходя с парома", Андрей "поглядел на небо, на которое указал ему Пьер, и в первый раз после Аустерлица он увидал то высокое, вечное небо, которое он видел, лежа на Аустерлицком поле, и что-то давно заснувшее, что-то луч-шее, что было в нем, вдруг радостно и молодо проснулось в его душе".

Так встреча с другом в глухом Богучарове оказалась для Андрея не менее значительным событием, чем его участие в битве под Аустерлицем. И когда Андрей заезжает потом в Отрадное по своим делам, он лишь внешне тот же, разочарованный и одинокий. По пути в Отрадное князь видит старый дуб, оголенный и корявый посреди свежей весенней зелени. "Таков и я",- думает он, глубоко ошибаясь. И дуб уже напитан изнутри живыми весенними соками, и Андрей пробужден к возрождению свиданием с Пьером. Довершает обновление встреча с Наташей и негласное общение с нею лунной ночью в Отрадном. На обратном пути князь с трудом узнает старый дуб, позеленевший и помолодевший.

"Нет, жизнь не кончена в тридцать один год,- вдруг окончательно, беспременно решил князь Андрей.- Мало того, что я знаю все то, что есть во мне, надо, чтоб и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтобы не жили они так, как эта девочка, независимо от моей жизни, чтобы на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!"

Обратим внимание, в каких усложненных синтаксических формах передает Толстой зарождение в душе Андрея нового взгляда на жизнь, как сопротивляется гордое существо героя трудному появлению его на свет. Сама мысль князя тут "корява", как ветви дуба с пробивающейся на них молодой, зеленой листвой. Толстого часто упрекали в стилистической переусложненности языка. А. В. Дружинин, например, советовал ему сокращать сложные предложения, убирать многочисленные "что" и "чтобы", ставя на место их "спасительные" точки. Но Толстой не внял советам эстетически изысканных друзей. Ведь сейчас ему важно передать, а точнее - уловить изображением не готовую, а рождающуюся мысль, показать сам процесс ее рождения. Стилистическая и синтаксическая непричесанность тут содержательна и имеет глубокий художественный смысл.

Что же нового появилось теперь в гордом характере Болконского? Если раньше, под небом Аустерлица, он мечтал жить для других, отделяя себя от них, то теперь в нем проснулось желание жить вместе с другими. Прежнее стремление к пользе общей принимает в духовном мире князя Андрея качественно иное содержание. В нем нарастает демократическая по своей природе потребность в общении, жажда жить в людях и среди людей.

И князь покидает деревенское уединение, уезжает в Петербург, попадает в круг Сперанского, принимает участие в разработке проекта отмены крепостного права в России. Жизнь зовет его к себе с новой силой, но, верный своему болконскому характеру, Андрей вновь увлечен деятельностью высших сфер, где планы, проекты и программы летят поверх сложной и запутанной жизни. Вначале Андрей не ощущает искусственности тех интересов, которыми одержим кружок Сперанского, он боготворит этого человека.

Но является Наташа на первый свой бал. Встреча с нею возвращает князю Андрею острое ощущение "естественных" и "искусственных" ценностей жизни. Общение с Наташей освежает и очищает душу князя, проясняет призрачность и фальшь Сперанского и придуманных им реформ. Он "приложил права лиц, которые распределял по параграфам", к своим мужикам, к Дрону-старосте, и ему "стало удивительно, как он мог так долго заниматься такой праздной работой".

Через Наташу продолжается приближение князя Андрея к жизни земной, приобщение к ней еще более полнокровное, чем в Отрадном: он влюблен и, казалось бы, близок к счастью. Но в романе сразу же предчувствуется невозможность его. Ростовы, особенно восприимчивые к малейшей фальши, с тревогой наблюдают за Наташей и ее женихом. Старой графине брак дочери с Андреем кажется "чем-то странным и неестественным". А Наташа? Она, конечно же, влюблена, но не вполне по-ростовски. В ее отношениях а Андреем нет желаемой полноты, нет предельного взаимопонимания. Для Наташи князь - загадочный, таинственный человек. Так входит в книгу мотив предрешенности их отношений: Наташа создана не для князя и князь создан не для нее. Правда, в Отрадном Андрей по-ростовски решил жить "вместе со всеми". Но практика такой жизни дается ему с трудом. Простота, доверчивость, демократизм - все эти качества не под силу его гордому характеру. Не только Наташе загадочен Андрей, но и для Андрея Наташа - загадка. Полное непонимание ее он сразу же обнаруживает, отсрочив свадьбу на один год. Какую пытку придумал он для человека, у которого живой и деятельной любовью должно быть наполнено каждое мгновение! Своей отсрочкой, своим неумением ловить живую жизнь в прекрасных мгновениях, в секундных состояниях он спровоцировал катастрофу, волей-неволей подтолкнув Наташу к измене.

Верный гордому болконскому началу, он не смог потом и простить Наташе ошибку. Князь и в мыслях не допускал, что у его любимой невесты была своя, независимая от его расчетов и не похожая на его интеллектуальные замеры жизнь и что у этой, другой жизни мог быть свой драматический ход. Князь вообще не обладает даром, которым щедро наделен Пьер - чувствовать чужое "я", проникаться заботами и душевными переживаниями другого человека. Это видно не только в общении его с Наташей, но и во взаимоотношениях с любимой сестрой Марьей. Князь не очень щадит религиозные чувства сестры и часто бывает с нею грубоват и неловок. Он не смог простить и Наташу, потому что не умел ее почувствовать и понять.

Однако 1812 год многое изменит в Наташе и Андрее. Прежде чем разлучить их навсегда, он еще раз сведет их судьбы в одну. Такая встреча, такой перекресток судеб неизбежен в романе-эпопее Толстого потому, что в самом Андрее Отечественная война разбудит новые, демократические чувства. Князь понял теперь законность существования "других, совершенно чуждых ему, но столь же законных человеческих интересов, как и те, которые занимали его". В разговоре с Пьером накануне Бородинского сражения князь Андрей глубоко осознает народный характер этой войны. "Поверь мне,- говорит от Пьеру,- что ежели бы что зависело от распоряжений штабов, то я бы был там и делал бы распоряжения, а вместо того я имею честь служить здесь, в полку вот с этими господами, и считаю, что от нас действительно будет зависеть завтрашний день, а не от них... Успех никогда не зависел и не будет зависеть ни от позиции, ни от вооружения, ни даже от числа; а уж меньше всего от позиции.

- А от чего же?

- От того чувства, которое есть во мне, в нем,- он указал на Тимохина,- в каждом солдате". Далеко ушел князь Андрей от своих былых представлений о творческих силах истории. Если под небом Аустерлица он подвизался в штабе армии, принимал участие в составлении планов и диспозиций, то теперь он становится боевым офицером, считая, что исход сражения зависит от духа войск, от настроения простых солдат.

Однако стать таким, как они, породниться душою с простыми солдатами князю Андрею не суждено. Не случайно разговору с Пьером предпослан такой эпизод: в разграбленных Лысых Горах, в жаркий день, князь остановился на плотине пруда. "Ему захотелось в воду - какая бы грязная она ни была". Но, увидев голые, барахтавшиеся в пруду солдатские тела, князь Андрей брезгливо морщится. И напрасно Тимохин зовет его в воду: "То-то хорошо, ваше сиятельство, вы бы изволили!.. Мы сейчас очистим вам". Солдаты, узнав, что "наш князь" хочет купаться, заторопились из воды. Но Андрей поспешил их успокоить: он придумал лучше облиться в сарае.

В роковую минуту смертельного ранения князь Андрей испытывает последний, страстный и мучительный порыв к жизни земной: "совершенно новым завистливым взглядом" он смотрит "на траву и полынь". И потом, уже на носилках, он подумает: "Отчего мне так жалко было расставаться с жизнью? Что-то было в этой жизни, чего я не понимал и не понимаю".

Глубоко символично, что под Аустерлицем князю открылось отрешенное от суеты мирской голубое небо, а под Бородином - близкая, но не дающаяся ему в руки земля, завистливый взгляд на нее.

В умирающем князе Андрее небо и земля, смерть и жизнь с попеременным преобладанием борются друг с другом. Эта борьба проявляется в двух формах любви: одна - земная, трепетная и теплая, любовь к Наташе, к одной Наташе. И как только такая любовь пробуждается в нем, вспыхивает ненависть к сопернику Анатолю. Князь Андрей чувствует, что не в силах простить его. Другая - идеальная любовь ко всем людям, холодноватая и внеземная. Как только эта любовь проникает в него, князь чувствует отрешенность от жизни, освобождение и удаление от нее. Любить всех для характера князя Андрея - это значит не жить земной жизнью. И вот борьба завершается победой идеальной любви.

Земля, к которой страстно потянулся князь Андрей в роковую минуту, так и не далась ему в руки, уплыла, оставив в его душе чувство тревожного недоумения, неразгаданной тайны. Восторжествовало величественное, отрешенное от мирских треволнений небо, а вслед за ним наступила смерть, уход из жизни земной. Князь Андрей умер не только от раны. Его смерть связана с особенностями характера и положения в мире людей. Его поманили, позвали к себе, но ускользнули, оставшись недосягаемыми, те духовные ценности, которые разбудил 1812 год.

Иная роль в романе отведена Пьеру. Он не только понимает законность народного мироощущения, но и принимает его в себя, роднится душою с простыми солдатами. После батареи Раевского, где солдаты приняли Пьера в свою семью, после ужасов смерти и разрушения Пьер впадает в состояние полной душевной пустоты. Он не может выйти "из тех страшных впечатлений, в которых он жил этот день". Пьер падает на землю и теряет ощущение времени. Между тем солдаты, притащив сучья, помещаются возле него и разводят костер. Жизнь не уничтожена, она продолжается; мирными хранителями ее вечных и неразложимых основ оказываются не господа, а люди из народа.

"Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку!" - сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.

Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда-либо ел".

Этот эпизод перекликается с неудачной попыткой князя Андрея искупаться с солдатами в грязном пруду. Тот рубеж в сближении с народом, на котором остановился князь, совершенно спокойно перешагнул Пьер. Именно Пьеру открылся спасительный путь в глубину жизни народа: "О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они... они все время, до конца были тверды, спокойны..." - подумал он. Они, в понятии Пьера, были солдаты - те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они - эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мыслях от всех других людей.

"Солдатом быть, просто солдатом! - думал Пьер, засыпая.- Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими".

Довершают духовное перерождение Пьера плен и встреча с Платоном Каратаевым. Пьер попадает в плен после очередного испытания: он видит расстрел французами ни в чем не повинных людей. Все рушится в его душе и превращается в кучу бессмысленного сора, уничтожается "вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в Бога". "Мир завалился в его глазах и остались одни бессмысленные развалины. Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь - не в его власти".

Но вновь на пути Пьера встает простой русский солдат как бессмертное, ничем не уничтожимое воплощение "всего русского, доброго, круглого". Что-то приятное и успокоительное чувствует Пьер в его размеренных "круглых" движениях, в его обстоятельной крестьянской домовитости, в его умении свить себе гнездо при любых обстоятельствах жизни. Но главное, что покоряет Пьера в Каратаеве,- это любовное отношение к миру: "А много вы нужды увидали, барин? А?" - сказал вдруг маленький человек. И такое выражение ласки и простоты было в певучем голосе человека, что Пьер хотел отвечать, но у него задрожала челюсть, и он почувствовал слезы".

Исцеляющее влияние Каратаева на израненную душу Пьера скрыто в особом даре любви. Это любовь без примеси эгоистического чувства, любовь благоговейная: "Э, соколик, не тужи,- сказал, он с той нежно-певучей лаской, с которой говорят старые русские бабы.- Не тужи, дружок: час терпеть, а век жить!"

Каратаев - символическое воплощение мирных, охранительных свойств коренного крестьянского характера, "непостижимое, круглое и вечное олицетворение духа простоты и правды". Это человек, способный выдержать любое испытание и не сломаться, не утратить веры в жизнь, основанной на бескорыстной и всепоглощающей любви к земному миру, не требующей никаких наград. Каратаев "любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком - не с известным каким-нибудь человеком, а с теми людьми, которые были у него перед глазами". И "жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал".

Общение с Платоном Каратаевым приводит Пьера к более глубокому пониманию смысла жизни: "прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких-то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе". Пьеру открывается в плену тайна народной религиозности, основанной не на отречении от мира, а на деятельной любви к нему. "Жизнь есть все. Жизнь есть Бог... И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить Бога". Проясняя для себя эту мысль, Пьер видит во сне старичка учителя, преподававшего ему в Швейцарии географию. Старичок показывает странный глобус - "живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров". Шар этот - жизнь. "Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие... В середине Бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез".

Повествование в "Войне и мире" идет так, что описание последних дней жизни и смерти князя Андрея перекликается с духовным переломом в Пьере, с жизнелюбивой сущностью Платона Каратаева. Чувство связи со всеми, все-прощающую христианскую любовь Андрей испытывает лишь тогда, когда он отрешается от жизни. Отказываясь от личного, Андрей перестает жить. И наоборот, едва лишь в нем пробуждается чувство личной любви к Наташе, втягивающее его в земную жизнь, как мгновенно исчезает у Андрея чувство связи со всеми. Быть частицей целого князь Андрей не может.

Совершенно иное происходит с душою Каратаева и Пьера. Отсутствие личного, индивидуального в Каратаеве направлено в сторону земли, а не неба, в сторону жизни, а не смерти. Каратаев живет в полном согласии со всем конкретным, индивидуальным, земным. Он не отрицает его, а полностью с ним сливается, он капля океана жизни, а не смерти. Индивидуальность исчезает в нем потому, что она входит в этот мир и тонет в нем. Это полное согласие с жизнью и вносит успокоение в душу Пьера.

Так уже в "Войне и мире" намечается критическое отношение Толстого к историческому христианству с его аскетизмом и отчужденностью от земной жизни, от плоти и крови повседневного человеческого бытия. В Пьере зарождается новое и близкое к народному миросозерцание, призванное не отрицать земную жизнь, а высветить и одухотворить ее. Христианские чувства, переживаемые Андреем в минуты смерти, представляются Толстому слишком надменными и аристократичными по отношению к всему мирскому, интимному и сокровенному, чем живет человек. Христианство Каратаева и Пьера нисходит в мир, освещает радостные улыбки жизни, цветы земной любви, поэзию семейных чувств. Подобно Достоевскому Толстой призывает читателя полюбить жизнь в живой непосредственности, прежде понимания смысла ее. Вспомним афоризм Алеши Карамазова: "Ты уже наполовину спасен, если эту жизнь любишь". Толстой считает земной мир одним из вечных и лучших миров и призывает нас видеть в родной земле не временное пристанище, а вечную мать-кормилицу - обжитый, уютный, согретый теплом любви и семейственности русский дом. Пройдя через лишения плена, приняв в себя каратаевский взгляд на мир, Пьер приходит к убеждению, "что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка".

В "излишек" зачисляется теперь не только материальный преизбыток, но и обремененность человека из "верхов" духовными излишествами современной цивилизации. Порабощенный ею человек начинает жить отраженным интеллектуальным существованием и катастрофически теряет и посредственные ощущения радости этой земной жизни. Он становится человеком посторонним, не столько живущим, сколько наблюдающим и анализирующим жизнь, а между тем в нем неизбежно иссыхают глубинные родники души.

Наташа Ростова

В чем секрет освежающего и обновляющего влияния Наташи Ростовой на интеллектуальных героев "Войны и мира"? Кто такая Наташа? Пьер отказывается дать точный ответ на этот вопрос: "Я решительно не знаю, что это за девушка, я никак не могу анализировать ее". В отличие от Андрея и Пьера, Наташа никогда не задумывается над смыслом жизни, но этот смысл раскрывается в том, как она живет. По отношению к Наташе оказываются бессильными всякие общие определения: нельзя ответить, умна она или глупа. Пьер говорит: "не удостоивает быть умной". "Не удостаивает" - потому что выше и сложнее понятий глупости и ума.

В чем источник обновляющей силы, Наташи? Почему общение с ней и даже воспоминание, "представление ее" делают ненужными размышления о смысле жизни: она сама и есть этот смысл?

Прежде всего, Наташа более, чем кто-либо из людей дворянского круга, непосредственна. Она чувствует живую жизнь по-своему, не анализируя ее. Она познает мир, обходя рациональный, логический путь, прямо и целостно, как человек искусства. В ней воплощаются лучшие свойства женского существа: гармония духовного и телесного, естественного и нравственного, природного и человеческого. Она обладает высшим даром женской интуиции - прямым, нерассудочным ощущением правды.

Вспомним характерный эпизод из жизни Наташи. Однажды она обращается к Соне с вопросом, помнит ли та Николая. Для Сони странен этот вопрос, и в ответ на ее недоуменную улыбку Наташа поясняет: "Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтобы хорошо помнить, чтобы все помнить... И я помню Николеньку, я помню,- сказала она.- А Бориса не помню. Совсем не помню..." - "Как? Не помнишь Бориса?" - спросила Соня с удивлением. "Не то что не помню,- я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет - ничего!"

Вопросы Наташи при всей их кажущейся нелепости полны серьезного смысла. У нее особая память, яркая, образная, живая и по-своему мудрая. Борис живет в памяти Наташи в общих чертах, размытых и непроясненных, а Николай - в ярких жизненных подробностях. Эта разная память о разных людях несет в себе ощутимую, но не сформулированную их оценку. Борис Наташе плохо помнится, потому что он примитивнее и однолинейнее живого и сложного Николая. Именно живым и непосредственным ощущением ценностей жизни Наташа обновляет общающихся с нею людей. Она живет свободно и раскованно, однако все ее поступки согреты изнутри скрытой теплотою нравственного чувства, которое она с рождения впитала из русской атмосферы ростовского дома. Народное в Наташе превращается в инстинктивно-безотчетную силу всего ее существа, и проявляется оно легко, непринужденно. Вспомним русскую пляску Наташи в имении дядюшки: "Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала,- эта графинечка, воспитанная эмигранткой-француженкой,- этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de chale давно должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, неизучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка...

Она сделала то самое и так вполне точно это сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас подала ей необходимый для ее дела платок, сквозь смех прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую ей, в шелку и в бархате воспитанную графиню, которая умела понять все то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке".

B мирной жизни Наташа Ростова пробуждает нравственные ценности, которые спасут Россию. "Мирок", который формируется вокруг нее, является прообразом большого "мира" 1812 года. Во всех своих поступках и душевных проявлениях Наташа безотчетно следует законам простоты, добра и правды. В нее влюбился Борис. И раз о браке с ним не может быть и речи, мать говорит Наташе, что Борису неприлично ездить в ростовский дом. "Отчего же не надо, коли ему хочется,- возражает Наташа.- Пусть ездит. Не замуж, а так". В ответе Наташи - отрицание тех признанных в дворянском кругу сословных ограничений, которые отпадут между русскими людьми в ходе Отечественной войны. Вся натура Наташи устремлена к иному, более совершенному состоянию жизни, где люди живут не по принципу "надо" и "должно", а свободно и бескорыстно, где единство между ними держится на широкой демократической основе.

Однако Толстой показывает и внутренний драматизм той человечности, которую несет в себе жизнелюбивая и непосредственная героиня. Пьер никак не может понять и уяснить для себя, почему невеста князя Андрея, так сильно любимая и милая Наташа, променяла Болконского на "дурака" Анатоля? Однако Толстой считал это событие "самым важным местом романа", его "узлом".

Заметим, что такая неожиданность угрожает не только Наташе. Когда Курагины приезжают в Лысые Горы сватать Анатоля к княжне Марье, старик Болконский даже в мыслях не допускает, чтобы этот пустой человек как-то поколебал семейный порядок. Но он ошибается. Княжна Марья попадает под власть бесстыжих глаз. В их нагло-свободном взгляде есть притягательная, соблазняющая сила, враждебная строго регламентированному и упорядоченному гнезду Болконских. Миры Ростовых и Болконских олицетворяют собою семейные уклады, в которых живы сословные традиции. Третье семейное объединение Курагиных таких традиций совершенно лишено. И вот когда эгоистическое курагинское начало вторгается в мир этих патриархальных семей, в нем происходит кризис. Что притягательно в Анатоле для Марьи и Наташи? Свобода и независимость. Ведь и княжна Марья и Наташа тоже хотят жить свободно, без принятых в их семьях условностей.. Иначе откуда бы взялось Наташино "не замуж, а так"? Графиня смотрит на своеволие Наташи как на ребячество. Но в этом своеволии есть стремление освободиться от власти внешних, навязанных свыше сословных норм. Поступок Наташи - из ряда вон выходящее событие. Марья Дмитриевна Ахросимова говорит: "Пятьдесят восемь лет прожила на белом свете, а такого сраму не видела".

Случайно ли сближение Наташи именно с Курагиным? Нет ли сходства в стиле жизни Наташи и Анатоля? По-видимому, не случайно, и такие общие точки между Наташей и Анатолем есть. Толстой так характеризует Анатоля: "Он не был в состоянии обдумать ни того, как его поступки могут отозваться на других, ни того, что может выйти из такого или такого его поступка". Анатоль безгранично свободен в своем эгоизме. Он живет стихийно, легко и уверенно. Но и Наташа повинуется чувству полной душевной раскованности. Для нее тоже не существует мучительный вопрос "зачем?".

Однако есть существенное различие между "все можно" Анатоля и раскрепощенностью Наташи, в которой присутствует нравственный инстинкт. "Все можно" Наташи - это желание открытых, прямых отношений между людьми, желание мирного содружества, доброго общения.

Но в моменты полной душевной открытости человек, живущий сердечными инстинктами, не застрахован от ошибок и катастроф. Свободный инстинкт Наташи переступает грани нравственного чувства и смыкается на мгновение с эгоизмом Курагина. В стихийном чувстве правды и добра есть красота и обаяние, но есть и внутренняя слабость. Драматичен избыток интеллекта, приглушающий в душе человека непосредственные ощущения жизни; драматична и стихийная сила жизненности, не контролируемая сознанием, не управляемая им.

Вместе с тем ошибка Наташи спровоцирована Андреем и Анатолем. Это люди совершенно противоположные, но известно, что крайности сходятся. Князь Андрей - отвлеченная духовность, Анатоль - плотская бездуховность. Идеал - где-то посередине. Для того чтобы жить полноценной жизнью, Наташе надо преодолеть эти крайности: и полностью лишенную духовности любовь Анатоля, и отрешенную духовность князя Андрея, не умеющего ценить непосредственную силу чувств. Наташа выше каждого из них потому, что она стихийно ищет равновесия, единства чувственно-земных и духовных начал. Из стремления преодолеть эти крайности возникает странное на первый взгляд желание Наташи совместить свои две любви в одну.

Катастрофа с Анатолем и измена Андрею повергают Наташу в состояние мучительного кризиса, из которого ее выводит тревожное известие об угрозе французов, приближающихся к Москве. Примечательно, что в "Войне и мире" существует параллель между Анатолем Курагиным и Наполеоном. Для того и другого "не то хорошо, что хорошо, а то хорошо, что пришло ему в голову". Полное отсутствие нравственных ограничений, разрушительная сила эгоизма, сеющая несчастья в семьи Болконских и Ростовых, угрожает теперь всей России наполеоновским нашествием.

На молитве в домовой церкви Разумовских Наташа интуитивно ищет выхода из душевного одиночества, ищет сближения с людьми. Когда дьякон с амвона торжественно провозглашает: "Миром Господу помолимся", Наташа, разъясняя для себя смысл этих слов, непроизвольно определяет суть того единства, которое спасет Россию: "Миром,- все вместе, без различия сословий, без вражды, а соединенные братской любовью - будем молиться". Общенациональная беда заставляет Наташу забыть о себе, о своем несчастье. Органично живущее в ней русское начало проявляется в патриотическом порыве при отъезде из Москвы.

В эти трудные для России дни ее любовь к людям достигает вершины - полного забвения своего "я" для других. Княжна Марья, приехавшая к умирающему брату, замечает: "На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение - выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю, для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи".

Сила любви Наташи заключается в том, что ее самопожертвование совершенно бескорыстно. Именно этим отличается она от расчетливой жертвенности Сони, которая "с радостью сознавала, что она, жертвуя собой, этим самым возвышает себе цену в глазах себя и других...". В такой жертвенности нет душевного порыва, потому что изнутри она подточена эгоизмом.

Переход Наташи в зрелый возраст кажется на первый взгляд чем-то неожиданным: "Она пополнела и поширела, так что трудно было узнать в этой сильной матери прежнюю тонкую, подвижную Наташу..." В грубоватой резкости портрета чувствуешь желание Толстого подразнить определенный круг читателей. Эпилог романа явно полемичен. Он направлен против дурно понятых идей эмансипации и у нас в России, и за рубежом. Иронически рассказывает Толстой об "умных людях", полагающих, что женщина должна блюсти девичье кокетство и "прельщать мужа так же, как она прежде прельщала не мужа". Это развращенный взгляд людей, "которые в браке видят одно удовольствие, получаемое супругами друг от друга, то есть одно начало брака, а не все его значение, состоящее в семье". Для людей, привыкших брать от жизни только чувственные наслаждения, женщина как мать вообще не существует. Предаются кощунственному поруганию нравственные связи между супругами, духовные основы любви.

В материнстве Толстой видит высшее призвание и назначение женщины. И его Наташа - идеальное воплощение женственности - в зрелом возрасте остается верной сама себе. Все природные богатства ее натуры, вся полнота ее жизнелюбивого существа уходят в материнство и семью. Как жена и мать, Наташа по-прежнему прекрасна. И когда возвращался Пьер, выздоравливал ребенок, "прежний огонь зажигался в ее развившемся красивом теле" и "она бывала еще более привлекательна, чем прежде", "яркий, радостный свет лился потоками из ее преобразившегося лица".

Одухотворенная чувственность Наташи торжествует в семейной жизни с Пьером. Отношения между ними глубоко человечны и чисты. Пьер не может не ценить в Наташе ее чуткую женскую интуицию, с которой она угадывает малейшие его желания, и любуется непосредственной чистотою ее чувств. Пусть она не очень разбирается в существе политических помыслов Пьера, но зато она всегда улавливает добрую основу его души. Интеллектуальному, размышляющему, анализирующему жизнь Пьеру как воздух нужна Наташа с ее обостренным чувством правды и фальши, настоящего и мнимого, живого и мертвого. Через общение с нею очищается и обновляется его душа: "После семи лет супружества Пьер чувствовал радостное, твердое сознание того, что он не дурной человек, и чувствовал он это потому, что он видел себя отраженным в своей жене. В себе он чувствовал все хорошее и дурное смешанным и затемнявшим одно другое. Но на жене его отражалось только то, что было истинно хорошо: все не совсем хорошее было откинуто. И отражение это произошло не путем логической мысли, а другим - таинственным, непосредственным отражением".

Эпилог "Войны и мира"

Эпилог "Войны и мира" - это гимн Толстого духовным основам семейственности как высшей форме единения между людьми. В семье как бы снимаются противоположности между супругами, в общении между ними взаимодополняется ограниченность любящих душ. Такова семья Марьи Волконской и Николая Ростова, где соединяются в высшем синтезе столь противоположные начала Ростовых и Болконских. Прекрасно чувство "гордой любви" Николая к графине Марье, основанное на удивлении "перед ее душевностью, перед тем, почти недоступным" для него, "возвышенным, нравственным миром, в котором всегда жила его жена". И трогательна покорная, нежная любовь Марьи "к этому человеку, который никогда не поймет всего того, что она понимает, и как бы от этого она еще сильнее, с оттенком страстной нежности, любила его".

В эпилоге "Войны и мира" под крышей лысогорского дома собирается новая семья, соединяющая в прошлом разнородные ростовские, болконские, а через Пьера Безухова еще и каратаевские начала. "Как в каждой настоящей семье,- пишет Толстой,- в лысогорском доме жило вместе несколько совершенно различных миров, которые, каждый удерживая свою особенность и делая уступки один другому, сливались в одно гармоническое целое. Каждое событие, случавшееся в доме, было одинаково - радостно или печально - важно для всех этих миров; но каждый мир имел совершенно свои, независимые от других, причины радоваться или печалиться какому-либо событию".

Это новое семейство возникло не случайно. Оно явилось результатом общенационального единения людей, рожденного Отечественной войной. Так по-новому утверждается в эпилоге связь общего хода истории с индивидуальными, интимными отношениями между людьми. 1812 год, давший России новый, более высокий уровень человеческого общения, снявший многие сословные преграды и ограничения, привел к возникновению более сложных и широких семейных миров. Каратаевское принятие жизни во всей ее пестроте и многосложности, каратаевское умение жить в мире и гармонии со всеми присутствует в финале романа-эпопеи. В разговоре с Наташей Пьер замечает, что Каратаев, будь он жив сейчас, одобрил бы их семейную жизнь.

Как во всякой семье, в большом лысогорском семействе возникают порою конфликты и споры. Но они носят мирный характер и лишь укрепляют прочность семейных основ. Хранителями семейных устоев оказываются женщины - Наташа и Марья. Между ними есть прочный духовный союз. "Мари, это такая прелесть! - говорит Наташа.- Как она умеет понимать детей. Она как будто только душу их видит". "Да, я знаю,- перебивает графиня Марья рассказ Николая о декабристских увлечениях Пьера.- Мне Наташа рассказала". Когда между Николаем и Пьером возникает спор, едва не переходящий в ссору, именно женщины гасят его, переводят в мирное русло. "А я нынче скверно себя вел,- делится случившимся Николай Ростов.- Мы заспорили с Пьером, и я погорячился".- "По-моему, ты совершенно прав. Я так и сказала Наташе. Пьер говорит, что все страдают, мучатся, развращаются и что наш долг помочь своим ближним. Разумеется, он прав,- говорила графиня Марья,- но он забывает, что у нас есть другие обязанности, ближе, которые сам Бог указал нам, и что мы можем рисковать собой, но не детьми".

"У Николеньки есть эта слабость, что если что не принято всеми, он ни за что не согласится",- успокаивает Пьера Наташа. Так женские сердца, охраняя гармонию семейной жизни, урезонивают разгорячившихся мужчин и смягчают домашние конфликты. Первоначально Толстой даже хотел назвать свой роман "Все хорошо, что хорошо кончается". Эпилог как будто бы подтверждает мысль писателя о счастливом итоге жизни героев в новом, благополучном семействе. Однако, поразмыслив, Толстой все же пришел к другому названию - "Война и мир". Дело в том, что внутри счастливого семейства Толстой обнаружил зерно таких противоречий, которые ставили под сомнение возникший в ходе войны 1812 года гармоничный мир с народными нравственными традициями в его основе.

В конце четвертого тома, пройдя через испытания, приняв каратаевский взгляд, Пьер обретает душевное спокойствие и гармонию: "Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? - теперь для него не существовал". Но в эпилоге мы видим иное: потребность мысли, анализа, сомнения вновь вернулась к Пьеру. Он говорит: "Когда меня занимает мысль, то все остальное забава". Более того, Пьер занят политической борьбой. Он критикует правительство и охвачен идеей организации тайного общества из числа свободомыслящих людей его круга. Замыслы его высоки и честолюбивы: "Ему казалось в эту минуту, что он был призван дать новое направление всему русскому обществу и всему миру". И когда Наташа спрашивает Пьера, одобрил ли бы его Платон Каратаев, она слышит в ответ: "Нет, не одобрил бы". Политические увлечения Пьера - и это чувствуют Наташа и Марья - ставят под сомнение спокойствие вновь созданной семьи. Раздраженный от спора с Пьером Николай Ростов произносит пророческие слова: "Я вот что тебе скажу... Доказать я тебе не могу. Ты говоришь, что у нас все скверно и что будет переворот; я этого не вижу; но ты говоришь, что присяга условное дело, и на это я тебе скажу: что ты лучший мой друг, ты это знаешь, но, составь вы тайное общество, начни вы противодействовать правительству, какое бы оно ни было, я знаю, что мой долг повиноваться ему. И вели мне сейчас Аракчеев идти на вас с эскадроном и рубить - ни на секунду не задумаюсь и пойду. А там суди как хочешь". И хотя спор этот пока не привел к драматическим последствиям, в нем есть предчувствие будущих общественных потрясений.

Не случайно в финале "Войны и мира" вновь возрождается память о князе Андрее. Сын его, Николенька Болконский, оказывается невольным свидетелем ссоры дяди Николая с Пьером. Мальчик боготворит Пьера, любит Наташу и чуждается Николая Ростова. "Когда все поднялись к ужину, Николенька Болконский подошел к Пьеру, бледный, с блестящими, лучистыми глазами. "Дядя Пьер... вы... нет... Ежели бы папа был жив... он бы согласен был с вами?" - спросил он... "Я думаю, что да",- ответил Пьер.

А потом Николеньке снится сон, который и завершает великую книгу. В этом сне мальчик видит себя и Пьера в касках, идущих во главе огромного войска. А впереди у них - слава. Вдруг дядя Николай вырастает перед ними в грозной и строгой позе. "Я любил вас, но Аракчеев велел мне, и я убью первого, кто двинется вперед".- Николенька оглянулся на Пьера, но Пьера уже не было. Пьер был отец - князь Андрей... "Отец! Отец! Да, я сделаю то, чем бы даже он был доволен"...

Все, что было снято и развенчано жизнью в ходе войны 1812 года - и гордые мечты о славе, и высокое болконское небо, и мучительный самоанализ в поисках истины,- все это вновь возвращается в финале романа-эпопеи на круги своя. Пьер Безухов, открывший в испытаниях Отечественной войны вселенский смысл каратаевской народной правды, уходит от него к гордым мечтам, сомнениям и тревогам. Слава вновь зовет к себе юного Болконского, мечтающего идти по стопам отца. И только верная себе Наташа Ростова остается хранительницей тех ценностей народной жизни, которые наверняка одобрил бы Платон Каратаев и которые до времени вновь ушли в мирный быт, чтобы в эпоху новых потрясений вспыхнуть пламенем и осветить великие дела.

"Анна Каренина"

После завершения работы над "Войной и миром" Толстой задумал большой исторический роман об эпохе Петра I, изучал документы, собирал материал. В дневнике от 4 апреля 1870 года появляется характерная запись: "Читаю историю Соловьева. Все, по истории этой, было безобразие в допетровской России: жестокость, грабеж, правеж, грубость, глупость, неуменье ничего сделать. Правительство стало исправлять. И правительство это такое же безобразное до нашего времени. Читаешь эту историю и невольно приходишь к заключению, что рядом безобразий совершилась история России.

Но как же так ряд безобразий произвели великое, единое государство?

Уже это одно доказывает, что не правительство производило историю.

Но кроме того, читая о том, как грабили, правили, воевали, разоряли (только об этом и речь в истории), невольно приходишь к вопросу: чт`о грабили и разоряли? А от этого вопроса к другому: кто производил то, что разоряли?.. Кто делал парчи, сукна, платья, камки, в которых щеголяли цари и бояре? Кто ловил черных лисиц и соболей, которыми дарили послов, кто добывал золото и железо, кто выводил лошадей, быков, баранов, кто строил дома, дворцы, церкви, кто перевозил товары? Кто воспитывал и рожал этих людей единого корня? Кто блюл святыню религиозную, поэзию народную, кто сделал, что Богдан Хмельницкий предался России, а не Турции и Польше?"

Обращаясь к прошлому, Толстой по-прежнему хотел писать "историю народа". Одновременно с обдумыванием исторического романа он работал над учебной книгой для детей - "Азбукой", для которой написал множество маленьких рассказов, в том числе "Акула", "Прыжок", "Косточка", "Кавказский пленник". В 1873 г. Толстой оставил исторические замыслы, обратился к современности и сделал первые наброски к "Анне Карениной". Однако работа над этим романом продолжалась долго: он был завершен в 1877 г. и опубликован в журнале "Русский вестник".

"Чтобы произведение было хорошо, надо любить в нем главную, основную мысль,- говорил Толстой.- Так, в "Анне Карениной" я люблю мысль семейную, в "Войне и мире" любил мысль народную, вследствие войны 12-го года..." Но ведь семейная тема, как мы убедились, пронизывает от начала до конца и "Войну и мир". Существенную роль в романе-эпопее играет поэзия семейных гнезд Ростовых и Болконских, торжеством семейных начал завершается эпилог. Говоря о ключевой роли "мысли семейной" в "Анне Карениной", Толстой, по-видимому, имел в виду какое-то новое звучание ее в этом романе.

Лучшие герои "Войны и мира" хранят в семейных отношениях такие нравственные ценности, которые в минуту общенациональной опасности спасают Россию. Вспомним атмосферу родственного, "как бы семейного" единения, в которой оказался Пьер на батарее Раевского, вспомним русскую пляску Наташи и общее всем - дворовым и господам - чувство, вызванное ею. "Семейное" тут входит в "народное", сливается с ним, является глубинной основой "мысли народной".

В "Анне Карениной" все иначе. Роман открывается фразой о "счастливых семьях", которые "похожи друг на друга". Но интерес Толстого теперь в другом: "каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. Все смешалось в доме Облонских". Не в родственном единении между людьми пафос нового романа, а в разобщении между ними и распаде семьи. Семейная драма между супругами Облонскими - Стивой и Долли - отзывается на судьбах многих людей, живущих под крышей их дома. Исчезли духовные связи, скреплявшие семью, и люди Облонских тоже почувствовали себя словно "на постоялом дворе".

В "Дневнике писателя" за 1877 год, подхватывая мысль Толстого, Достоевский так охарактеризовал состояние рус-ской жизни того времени: "Все как на постоялом дворе, как будто завтра собираются вон из России". Непрочность человеческих связей, исчезновение "родственного", "домашнего" из повседневного общения - весьма характерная и знаменательная особенность эпохи 70-х годов, времени бурного развития буржуазных отношений. От дома Облонских, в котором "все смешалось", мысль Толстого обращается к России, в которой "все переворотилось и только еще укладывается". "Развод" и "сиротство", крушение некогда устойчивых духовных связей - ведущая тема "Анны Карениной". На смену эпосу "Войны и мира" в русский роман 70-х годов настойчиво вторгаются драматические, трагедийные начала.

Драматизм проникает и в построение романа, который состоит как бы из двух произведений, развивающихся параллельно друг другу: история семейной жизни светской женщины Анны Карениной и судьба дворянина, живущего в деревне, занимающегося усовершенствованием своего хозяйства, своих отношений с крестьянами, Константина Левина. Пути этих героев не пересекаются друг с другом на протяжении всего романа: одна-единственная встреча Левина с Анной в финале ничего не меняет в жизни героев. В литературной критике даже возникло мнение об отсутствии художественного единства в этом произведении Толстого, говорили о распаде романа на две не связанные друг с другом темы.

Толстого очень удручала такая критическая глухота, и в специальном объяснении он показал, что "Анна Каренина" - цельное произведение, но "связь постройки сделана не на фабуле и не на отношениях лиц, а на внутренней связи". Для чего Толстому потребовалось включить рассказ о жизни двух разных героев в один роман? В чем заключается "внутренняя связь" между судьбою Анны Карениной и жизнью Левина?

Истории жизни Анны и Левина воспринимаются как обособленные друг от друга лишь при поверхностном, невдумчивом чтении романа. В действительности между чередующимися попеременно эпизодами из жизни героев существует напряженная художественная связь. Например, скачки в кругу Анны сменяются косьбою в кругу Левина; Анна, играющая в крокет, и Левин, охотящийся в русских лесах и болотах... Нельзя не заметить некоторой искусственности во всех ситуациях, связанных с жизнью Анны, и путь Левина эту искусственность оттеняет. В романе нет прямого суда над Анной и людьми светского круга, но косвенно, через ком-позиционную связь эпизодов, осуществляется суд над героями, который вершит не автор, а живая жизнь.

В сравнении с "Войной и миром" в "Анне Карениной" изменяется многое. Даже в толстовской фразе сокращаются сложные синтаксические периоды, она становится короче, энергичнее. Художественная мысль писателя движется напряженно и упруго. И эта сдержанность содержательна: создается ощущение драматической замкнутости, взаимной отчужденности героев. Свертывается "диалектика души" - качество, характеризующее щедрых, чутких к живой жизни героев Толстого. В "Анне Карениной" такая душевная открытость и доверчивость уже невозможна: она оборачивается теперь неизбежным драматизмом. Герои нового романа Толстого - люди сдержанные, скованные, замкнутые. И даже наиболее живая и открытая миру Анна далека от Наташи Ростовой. При первой встрече с нею на вокзале железной дороги в Москве мы видим как будто бы тот же переизбыток жизненных сил, рвущихся наружу, ту же искренность и непосредственность, какие переполняли жизнелюбивую Наташу. Но порывы Анны не получают отзвука, гаснут в пустоте остывающего мира, уже лишенного человеческой чуткости и теплоты. Мы видим "сдержанную оживленность, которая играет в ее лице", видим, что она "потушила умышленно свет в глазах". Анна вынуждена постоянно сдерживать себя, подавлять рвущиеся на свободу жизненные силы. Но они не всегда подчиняются ей, вырываются из-под контроля, неуправляемые, "против ее воли", "мимо ее воли".

Анна замужняя женщина, у нее семья, маленький сын Сережа и нелюбимый муж, крупный государственный чиновник Каренин. Она долгое время терпеливо сносила жизнь в безлюбовной семье. Но настал момент, когда любовь к другому человеку прорвалась сквозь все преграды. И сразу же счастье любви омрачилось чувством ее трагической обреченности. В чем источник ее трагизма?

Анна столкнулась с тем, что светское общество поощряет тайные измены, но не прощает искреннюю и открытую любовь. К тому же, уходя от формалиста Каренина, принимающего за жизнь лишь бледные отражения ее, Анна сталкивается с человеческой нечуткостью Вронского: остающегося дилетантом и в живописи, и в хозяйственных начинаниях, и в любви. Однако дело не только в этих внешних обстоятельствах, подавляющих живое чувство Анны. Само это чувство изнутри разрушительно и обречено. Уже в момент своего пробуждения оно принимает стихийный, неуправляе-мый характер. Кити Щербацкая не случайно замечает "что-то ужасное и жестокое" в прелести Анны в первые минуты ее увлеченности Вронским, "что-то чуждое и бесовское". Да и первое объяснение Вронского с Анной сопровождается завываниями бури в Бологом и свистком паровоза: "Зачем я еду? - повторил он, глядя ей прямо в глаза.- Вы знаете, я еду для того, чтобы быть там, где вы,- сказал он,- я не могу иначе". И в это же время, как бы одолев препятствия, ветер засыпал снег с крыши вагона, затрепал каким-то железным оторванным листом, и впереди плачевно и мрачно заревел густой свисток паровоза. Весь ужас метели показался ей еще более прекрасен теперь". Любовь Анны как ветер, одолевший препятствия, стихийна и безрассудна. Взрыв страстей, долгое время подавляемых, не свободен от трагических последствий долгой, безлюбовной жизни с Карениным. Любовь Анны в катастрофичности своей не свободна от прошлого.

Более того, отдаваясь лихорадочно-жадной любовной страсти к Вронскому, Анна оставляет с Сережей свои материнские чувства. В отношения с Вронским не входит добрая половина ее души, остающаяся в прошлом, в бывшей семье Анны и Каренина. "Горе ее было тем сильнее,- пишет Толстой,- что оно было одиноко. Она не могла и не хотела поделиться им с Вронским. Она знала, что для него, несмотря на то, что он был главною причиной ее несчастья, вопрос о свидании ее с сыном покажется самою неважною вещью. Она знала, что никогда он не будет в силах понять всей глубины ее страданья; она знала, что за его холодный тон при упоминании об этом она возненавидит его. И она боялась этого больше всего на свете и потому скрывала от него все, что касалось сына".

В критике часто высказывалась мысль о жестокости Каренина, его называли грубым тираном, на каждом шагу оскорбляющим свою жену. При этом ссылались на слова Анны о Каренине как "министерской машине". Но ведь во всех упреках, бросаемых Анной своему мужу, есть субъективное раздражение. Это раздражение настолько сильно, что чуткая Анна тут часто изменяет самой себе: ослепленная страстной любовью к Вронскому, она не замечает всей глубины переживаний Каренина.

Раздражительность Анны свидетельствует и о другом: о каких-то скрываемых даже от самой себя добрых чувствах к брошенному мужу. В преувеличенно-резких суждениях о нем есть попытка тайного самооправдания. В полубреду, на пороге смерти Анна проговаривается о теплящемся в глубине ее души сочувствии к Каренину: "Его глаза, надо знать,- говорит она, обращаясь к Вронскому,- у Сережи точно такие, и я их видеть не могу от этого..." В материнское чувство Анны входит не только любовь к Сереже, но и ласковая доброта к Каренину как отцу любимого сына. Ложь ее в отношениях с Карениным и в том, что она живет с ним без женской любви, и в том, что, порывая с ним, не может быть совсем равнодушной к нему, как мать к отцу своего ребенка.

Душа Анны трагически раздваивается между Карениным и Вронским. "Не удивляйся на меня. Я все та же...- говорит Анна в горячечном бреду, обращаясь к Каренину.- Но во мне есть другая, я ее боюсь - она полюбила того, и я хотела возненавидеть тебя и не могла забыть про ту, которая была прежде". Страшный сон Анны, в котором Вронский и Каренин одновременно ласкают ее, является драматическим последствием противоестественных попыток "соединить в одно любовника и отца своего ребенка... то, что должно быть и не может не быть одним, но что у нее было два".

Всем содержанием романа Толстой доказывает великую правду евангельского завета о таинстве брака, о святости брачных уз. Драматична безлюбовная семья, где приглушены или вообще отсутствуют чувственные связи между супругами. Но не менее драматичен и разрыв семьи. Для душевно чуткого человека он неизбежно влечет за собой нравственное возмездие. Вот почему в любви к Вронскому Анна испытывает нарастающее ощущение непростительности своего счастья. Жизнь с неумолимой логикой приводит героев к уродливой однобокости их чувств, особо оттеняемой отношениями Левина и Кити. Кити крепче опиралась на руку Левина и прижимала ее к себе. Он "наедине с нею испытывал теперь, когда мысль о ее беременности ни на минуту не покидала его, то, еще новое для него и радостное совершенно чистое от чувственности наслаждение близости к любимой женщине".

Именно такого, духовного единения нет между Анной и Вронским. Но без него невозможны ни дружная семья, ни супружеская любовь. Желание Вронского иметь детей Анна начинает объяснять тем, что "он не дорожил ее красотой". В беседе с Долли Анна цинично заявляет: "...Чем я поддержу его любовь? Вот этим?" Она вытянула белые руки перед животом".

В конце романа читатель уже не узнает прежней Анны. Пытаясь всеми силами удержать угасающую страсть Врон-ского, она поддразнивает его ревнивые чувства: "Бессознательно в это последнее время в отношении ко всем молодым мужчинам Анна делала все возможное, чтобы возбудить в них чувство любви к себе". Отношения Анны и Вронского неумолимо катятся к трагическому концу. Перед смертью она произносит приговор своему чувству: "Если бы я могла быть чем-нибудь, кроме любовницы, страстно любящей одни его ласки; но я не могу и не хочу быть ничем другим".

Гибелью Анны Толстой не заканчивает романа: он сознает, что трагический исход жизни героини - следствие глубокого распада духовных ценностей в современном мире, следствие тупика, в который заходит цивилизация. Поставив в качестве цели развития удовлетворение беспрерывно растущих материальных потребностей и чувственных удовольствий, эта цивилизация неумолимо идет к самоуничтожению. Человек с жадными и голодными глазами - таков ее идеал, погоня за наслаждениями - вот образ жизни людей высшего круга. Символична в романе сцена скачек, где царит атмосфера эгоистического соревнования, где каждый стремится вырваться вперед, обрызгав грязью соперника. Это бешеное движение по замкнутому кругу, в процессе которого один за другим падают и разбиваются его участники. Одна из зрительниц неспроста произносит всеми подхваченную фразу: "Недостает только цирка со львами". Другая дама, наблюдая это самоубийственное зрелище, говорит: "Волнует, но нельзя оторваться... Если б я была римлянка, я бы не пропустила ни одного цирка". Не случайно в романе это напоминание о Древнем Риме времен упадка. Толстой глубоко убежден, что европейская цивилизация, поставившая в качестве своего идеала культ естественных, чувственных потребностей человека, неминуемо мчится к трагической катастрофе. Нужно как-то остановить эту бешеную скачку и вернуть обезумевшим в ней людям духовные заботы.

Поиском иных, высоких ценностей занят второй герой романа, Константин Левин. Он предан деревне, земледельческому труду как первооснове жизни человечества. Взгляд Левина-земледельца остро схватывает извращенность потребностей и искусственность образа жизни верхов. Спасение от лжи современной цивилизации Левин видит не в реформах, не в революциях, а в нравственном перерождении человечества, которое должно повернуть с языческих на истинно духовные пути. Левин долго бьется над загадкой гармонической уравновешенности и одухотворенной красоты трудящегося на земле крестьянина. Он долго не понимает, почему все его хозяйственные начинания встречаются мужи-ками с недоверием и терпят крах. И только в конце романа Левин совершает радостное для себя открытие: его неудачи, оказывается, были связаны с тем, что он не учитывал истинные духовные побуждения, которыми определяются крестьянский быт и крестьянский труд. Общение Левина с мужиком Федором, беседа с ним о старике Фоканыче, который для других, а не для собственного брюха живет, Бога помнит,- завершает переворот в душе героя.

"Он сказал, что не надо жить для своих нужд, то есть что не надо жить для того, что мы понимаем, к чему нас влечет, чего нам хочется, а надо жить для чего-то непонятного, для Бога, которого никто ни понять, ни определить не может. И что же? Я не понял этих бессмысленных слов Федора? А поняв, усумнился в их справедливости? нашел их глупыми, неясными, неточными?

Нет, я понял его и совершенно так, как он понимает, понял вполне и яснее, чем я понимаю что-нибудь в жизни, и никогда в жизни не сомневался и не могу усумниться в этом. И не я один, а все, весь мир одно это вполне понимают и в одном этом не сомневаются и всегда согласны... Я ничего не открыл. Я только узнал то, что я знаю. Я понял ту силу, которая не в одном прошедшем дала мне жизнь, но теперь дает мне жизнь. Я освободился от обмана, я узнал хозяина".

Так, вместе с Левиным, героем во многом автобиографическим, и сам Толстой принимает народную веру, переходит, говоря словами В. И. Ленина, "на позиции патриархального крестьянства". В 80-900-х годах Толстой создает целую серию философско-религиозных работ, в которых он излагает своеобразно понятое им христианское вероучение и подвергает сокрушительной критике все основы современного ему государственного и общественного строя ("Исповедь", "Так что же нам делать?", "Критика догматического богословия", "Царство Божие внутри вас", "В чем моя вера?", "О жизни", "Не могу молчать" и др.).

Религиозно-этические взгляды Толстого опираются как на фундамент на учение об истинной жизни. Человек, по Толстому, противоречив, в нем борются друг с другом два начала - плотское и духовное, животное и божественное. Телесная жизнь бренна и конечна, только отрекаясь от нее, человек приближается к истинной жизни. Суть ее в особой, неэгоистической любви к миру, свойственной именно духовному "я" человека. Такая любовь помогает осознать тщетность желаний животного "я": мирские блага, наслаждение богатством, почестями, властью - конечные блага, их сразу же отнимает у человека смерть. Смысл истинной жизни в духовной любви к миру и к ближнему, как к самому себе. В произведениях Толстого на высоту духовной любви поднимаются Платон Каратаев и Пьер, Наташа и княжна Марья, а также многие герои из народа. Чем более наполнена жизнь такой любовью, тем ближе человек к духовной ее первооснове, к Богу.

В споре с официальной религией решает Толстой проблему смерти и бессмертия человека. "Видимая мною жизнь, земная жизнь моя, есть только малая часть всей моей жизни с обеих концов ее - до рождения и после смерти - несомненно существующей, но скрывающейся от моего теперешнего познания". Страх смерти Толстой считает голосом животного "я" человека, указанием на то, что он живет ложной жизнью. Для людей, которые нашли радость жизни в духовной любви к миру, страха смерти не существует. Духовное существо человека бессмертно и вечно, оно не умирает после прекращения телесного существования. Все, чем я живу, сложилось из жизни моих предков. Духовное "я" человека уходит корнями своими в вековое прошлое, собирает в себе и передает другим духовную сущность тех людей, которые жили до него. И чем больше человек отдает себя другим, тем полнее входит его духовное "я" в общую жизнь людей и остается в ней вечно.

Пути человека к истинной жизни конкретизируются в учении о нравственном самоусовершенствовании человека, которое включает в себя пять заповедей Иисуса Христа из Нагорной проповеди в Евангелии от Матфея. Краеугольным камнем программы самоусовершенствования является заповедь о непротивлении злу насилием. Злом нельзя уничтожить зло, единственное средство борьбы с насилием - воздержание от насилия: только добро, встречаясь со злом, но не заражаясь им, способно в активном духовном противостоянии злу победить его. Толстой допускает, что вопиющий факт насилия или убийства может заставить человека ответить на это насилием. Но подобная ситуация - частный случай. Насилие не должно провозглашаться как принцип жизни, как закон ее.

Зло современной общественной морали Толстой видит в том, что правительственная партия, с одной стороны, и революционная - с другой, хотят оправдать насилие разумными основаниями. На отступлениях от нравственных норм нельзя утверждать правила жизни, нельзя формулировать ее законы.

К заповеди непротивления злу насилием примыкают еще четыре нравственных закона: не прелюбодействуй и соблю-дай чистоту семейной жизни; не клянись и не присягай никому и ни в чем; не мсти никому и не оправдывай чувства мести тем, что тебя обидели, учись терпеть обиды; помни: все люди братья - и учись во врагах видеть доброе.

С позиции этих вечных нравственных истин Толстой развертывает беспощадную критику современных ему общественных институтов: церкви, государства, собственности и семьи.

Толстой отрицает современную церковь, во-первых, потому, что она приписывает проповеднику нравственных истин сверхъестественные способности: совершение всевозможных чудес, богоизбранность, нечеловеческие способности. Во-вторых, она отрицает разум как средство познания истины, предлагая взамен божественное откровение, дающееся лишь избранным людям при всякого рода знамениях и чудесах. В-третьих, она пытается убедить людей, что их общение с Богом невозможно без посредников: пророков, святых, духовенства, церкви. Она отрицает полноценность прямой связи каждого человека с божественной сущностью жизни. В-четвертых, церковь абсолютизировала все, что является слабой стороною Евангелия - мифологические вымыслы древних народов: библейское сказание о сотворении мира, миф об Адаме и Еве и человеческом грехопадении, мифы об ангелах и дьяволе, о Боге в трех лицах, о непорочном зачатии и рождении Христа, о воскресении Христа, о конце света и Страшном суде, об аде и рае.

Истинная вера, считает рационалист Толстой, никогда не бывает неразумной, несогласной с достоверным научным знанием, и основанием ее не может быть нечто сверхъестественное. На словах признавая учение Христа, на деле церковь отрицает его учение, когда она освящает общественное неравенство, боготворит государственную власть, основанную на насилии, участвует в освящении казней и войн. По Толстому, современная церковь исказила учение Христа, изменив его сути - нравственным заповедям христианского вероучения.

Толстой замечает, как падает авторитет государственной власти в современной ему России. В прошлом почетная государственная служба теряет престиж в глазах честных людей. Толстой считает процесс падения авторитета государственной власти естественным и необратимым. По характеру деятельности своей, заключающейся в насилии, правительства состоят из людей, наиболее далеких от святости - дерзких, грубых и развращенных. Захватывать и удерживать власть никак не могут добрые люди, ибо властолюбие соединяется не с добротой, а с гордостью, хитростью и жестокостью. Обладание властью еще более развращает этих людей. История двух тысячелетий демонстрирует нарастающий контраст между повышением нравственного уровня народа и понижением нравственной сути государства, а это значит, что круг, из которого отбираются виновники, становится все уже и все низменнее. По уму, по образованности, а главное - по нравственным качествам - люди, стоящие у власти, не только не составляют цвет общества, но находятся значительно ниже его среднего уровня. И сколько бы правительство ни меняло своих чиновников, это будут люди корыстные и продажные.

Поэтому гармоническое устройство общества недостижимо с помощью политических преобразований или революционной борьбы за власть. Основанное на насилии, государство в ходе политической борьбы и смены правительств заменяет лишь одну форму рабства и зла другой, суть же его остается неизменной. В результате Толстой приходит к полному отрицанию государственной власти, к анархизму. Но в отличие от революционных анархистов Толстой считает, что упразднение государства произойдет не с помощью насилия, а путем мирного воздержания и уклонения людей, путем отказа каждого члена общества от всех государственных обязанностей и должностей, от всех видов политической деятельности.

Прекращение повиновения правительствам и уход с государственных должностей и служб вызовет сокращение городского населения и резкое увеличение удельного веса трудовой земледельческой жизни. А земледельческая жизнь приведет людей к самому естественному с точки зрения Толстого, общинному самоуправлению. Мир превратится в федерацию небольших сельских общин. При этом произойдет упрощение форм жизни и опрощение человека, избавление его от ненужных, искусственных потребностей, привитых развращенной цивилизацией, культивирующей в человеке плотские инстинкты.

Отрицая помещичье землевладение, Толстой утверждает идеал общежития свободных и равноправных людей, в основе существования которых лежит самый естественный и благородный земледельческий труд. В учении писателя о собственности и государстве содержится убедительная критика прогресса, основанного на эксплуатации большинства меньшинством, на неравномерном распределении материальных благ. Толстой считает злом разделение труда, превращающее человека в придаток машины. Он отрицает научно-технический прогресс, направленный на увеличение роскоши и удовольствий, на умножение материальных потребностей, а следовательно, на развращение человека. Толстой проповедует возврат к более органичным формам жизни, призывает к отказу от излишеств цивилизации, уже угрожающей гибелью духовным основам жизни.

Учение Толстого о семье и критика современной семьи и семейных отношений прямо связаны с его представлениями о двойственной природе человека - животной и духовной. В современной семье и обществе непомерно раздут чувственный инстинкт и висят на волоске духовные связи между мужчиной и женщиной. Толстой настаивает на восстановлении этих связей и сдерживании чувственных, сексуальных начал. Этой теме Толстой посвящает и художественные произведения: "Крейцерова соната", "Отец Сергий", "Дьявол".

Толстой считает противоестественной идею женской эмансипации, так как она разрушает от века разделенные на две сферы великие обязанности служения человечеству: создание жизненных благ и продолжение самого человеческого рода. К первому призваны мужчины, ко второму - женщины. Из этого разделения от века же разделяются и обязанности. Главная обязанность женщины - рожать и воспитывать детей.

В основу воспитания детей в семье должен быть положен закон об истинной жизни, ведущей к духовному братству и единению людей. Почему в современном воспитании преобладает сознательное внушение, нравоучение? Потому, что общество живет ложной жизнью. Воспитание будет сложным и трудным делом до тех пор, пока люди хотят, не воспитывая себя, воспитывать детей. Если же они поймут, что воспитывать других можно только через себя, через свой личный пример, то упразднится вопрос о воспитании и останется один: как самому жить истинной жизнью? Современные же воспитатели часто скрывают свою жизнь и вообще жизнь взрослых от детей. Между тем дети в нравственном отношении гораздо проницательнее и восприимчивее взрослых. Правда - вот первое и главное условие воспитания. Но чтобы не стыдно было показать детям всю правду своей жизни, надо сделать свою жизнь хорошей или, по крайней мере, менее дурной.

Таковы основы религиозно-этического учения Толстого, подхваченные значительной частью русской и западноевропейской интеллигенции конца XIX - начала XX века. Последователи Толстого - "толстовцы" - покидали города, орга-низуя земледельческие колонии, занимались распространением толстовских идей в народе, особенно среди русских раскольников.

В первой половине XX века последователи Толстого появляются во многих странах мира: Англии, Голландии, Венгрии, Швейцарии, США, Японии и Чили. Они пытаются воплотить в жизнь толстовские религиозные принципы путем создания кооперативных сельскохозяйственных поселений. Их неудачи чаще всего связываются с тем, что толстовцы из числа городских интеллектуалов не имеют практического опыта ведения сельского хозяйства. Наиболее успешно толстовцы действуют в Болгарии. У них выходят свои газеты и журналы, появляются свои издательства и книжные магазины. Создается толстовское вегетарианское общество, имевшее целую сеть столовых. В 1926 году возникает толстовская земледельческая коммуна, к которой даже после 9 сентября 1944 года правительство относилось с уважением, как к лучшему кооперативному хозяйству в стране. Среди болгарских толстовцев было три члена Академии наук, два известных художника, много поэтов, драматургов и беллетристов, несколько университетских профессоров. Отрицать успешность ненасильственной борьбы можно лишь с существенными оговорками. Достаточно сослаться на ненасильственное движение за национальное освобождение Индии от английских колонизаторов под руководством Ганди. Профессор Индианского университета в США Уильям Эджертон, сочувственно оценивающий религиозно-этические взгляды Толстого, утверждает, что существует диалектическая связь между насилием и его отрицанием. "Оба принципа, работающие совместно, объединенные взаимным противоборством, способствуют достижению большей свободы, cправедливости и равенства, нежели каждый из них в отдельности... Управлению, основанному на физической мощи, постоянно грозит опасность выродиться в тиранию. Парадокс ненасильственного сопротивления в том и состоит, что хотя оно и не может взять на себя функции управления, оно в то же время способно существенно скорректировать несправедливые действия правительства".

"Воскресение"

С переходом Толстого на позиции патриархального крестьянства существенно изменилось и его художественное творчество. Эти перемены сказались в последнем романе писателя "Воскресение". Роман открывается описанием городской весны: "Как ни старались люди, собравшись в одно небольшое место несколько сот тысяч, изуродовать ту землю, на которой они жались, как ни заби-вали камнями землю, чтобы ничего не росло на ней, как ни счищали всякую пробивающуюся травку, как ни дымили каменным углем и нефтью, как ни обрезывали деревья и ни выгоняли всех животных и птиц,- весна была весною даже и в городе. Солнце грело, трава, оживая, росла и зеленела везде, где только не соскребли ее, не только на газонах бульваров, но и между плитами камней, и березы, тополи, черемуха распускали свои клейкие и пахучие листья, липы надували лопавшиеся почки; галки, воробьи и голуби по-весеннему радостно готовили уже гнезда, и мухи жужжали у стен, пригретые солнцем. Веселы были и растения, и птицы, и насекомые, и дети. Но люди - большие, взрослые люди - не переставали обманывать и мучать себя и друг друга. Люди считали, что священно и важно не это весеннее утро, не эта красота мира Божия, данная для блага всех существ,- красота, располагающая к миру, согласию и любви, а священно и важно то, что они сами выдумали, чтобы властвовать друг над другом".

Как изменился голос Толстого! Это голос судьи и пророка, голос человека, познавшего истину и ощущающего за плечами сочувствие многомиллионного деревенского люда, глазами которого он видит и оценивает городскую жизнь. Картина весны здесь символична: это суд над цивилизацией, мертвящей все живое, загоняющей в бездушные, стандартные формы живую жизнь, угрожающей уничтожением природе и человеку. Символично, что роман "Воскресение" увидел свет на страницах журнала "Нива" в 1899 году, в преддверии XX века, которому будет суждено в своей научной, технической и иной прогрессивной самоуверенности поставить мир на грань экологической катастрофы.

В чем видит Толстой главные беды научно-технической цивилизации? Прежде всего в чувстве стадности, в утрате человеческой личностью духовных забот. Почему князь Дмитрий Нехлюдов соблазнил воспитанницу в доме своих теток, Катюшу Маслову, а потом ее бросил? Потому, что "он перестал верить себе, а стал верить другим. Перестал же он верить себе, а стал верить другим потому, что жить, веря себе, было слишком трудно: веря себе, всякий вопрос надо решать всегда не в пользу своего животного "я", ищущего легких радостей, а почти всегда против него; веря же другим, решать нечего было, все уже было решено, и решено было всегда против духовного и в пользу животного "я".

Пророческий гений Толстого чувствует железную поступь приближающегося XX века, века борьбы сословий и классов, века массовых общественных движений, в которых захлебнется человеческая индивидуальность и некогда сильный голос ее станет "тоньше писка". Эту надвигающуюся на живую жизнь власть стандарта, обезличивающую людей. Толстой схватывает буквально во всем, от описания природы до портрета человека. Вспомним, как рассказывает Толстой об утре Нехлюдова: "В то время когда Маслова, измученная длинным переходом, проходила с своими конвойными к зданию окружного суда, тот самый племянник ее воспитательниц, князь Дмитрий Иванович Нехлюдов, который соблазнил ее, лежал еще на своей высокой, пружинной с пуховым тюфяком, смятой постели и, расстегнув ворот голландской чистой ночной рубашки с заутюженными складочками на груди, курил папиросу". Какую роль играют в описании подробности обстановки и внешнего вида Нехлюдова? О чем говорят эти "гладкие белые ноги", "полные плечи", "отпущенные ногти", "толстая шея", "мускулистое, обложившееся жиром белое тело"? Все штрихи к портрету Нехлюдова подчеркивают принадлежность героя к касте господ. Личности нет: она расплылась, растворилась в теле целого барского сословия. Если в "Войне и мире" Толстой искал в человеке индивидуальные, неповторимые признаки "особого существа", отличающегося от других, то теперь ему бросаются в глаза иные, стадные черты. В "Воскресении" проходят перед читателем генералы, министры, судьи, адвокаты, но Толстой с тревогой замечает, что все они являются "подробностями" одного массовидного и обезличенного существа, жадного, грубого, эгоистичного.

Духовная смерть Нехлюдова связана с отказом от себя, от внутреннего чувства стыда и совести и с растворением с общепринятым в господском кругу: "Но что же делать? Всегда так. Так это было с Шенбоком и гувернанткой, про которую он рассказывал, так это было с дядей Гришей, так это было с отцом... А если все так делают, то, стало быть, так и надо".

Встреча с Катюшей Масловой на суде пробуждает в Нехлюдове давно спавшее в нем духовное существо. Ему становится "гадко и стыдно". Нехлюдов решает искупить свою вину перед обманутой им, опозоренной и падшей женщиной: "Женюсь на ней, если это нужно". "На глазах его были слезы, когда он говорил себе это, и хорошие и дурные слезы: хорошие слезы потому, что это были слезы радости пробуждения в себе того духовного существа, которое все эти годы спало в нем, и дурные потому, что они были слезы умиления над самим собою, над своей добродетелью".

Толстой теперь не самоустраняется, не прячется в герое, как это было в "Войне и мире". Он смело вторгается во внутренние переживания Нехлюдова, оценивает их от себя, вершит над ними суд. В первоначальном решении Нехлюдова есть нехорошее чувство господского эгоизма: ему приятно облагодетельствовать падшую женщину с высоты своего положения, он явно любуется своим благородным самопожертвованием, подавляя чувство стыда. Этот господский, самовлюбленный взгляд глубоко оскорбляет Катюшу Маслову, пробуждает в ней полузабытое чувство личного достоинства, душевный протест: "Уйди от меня. Я каторжная, а ты князь, и нечего тебе тут быть... Ты мной в этой жизни услаждался, мной же хочешь и на том свете спастись! Противен ты мне, и очки твои, и жирная, поганая вся рожа твоя. Уйди, уйди ты!"

Получив первый урок, Нехлюдов задумывается о своем положении, и чувство стыда перед Катюшей осложняется стыдом перед всеми подвластными ему крестьянами. Он едет в деревню и мечтает о том, как обрадуются и растают от умиления и благодарности eго мужики, когда он предложит им землю за невысокую цену. Увы! На лицах мужиков Нехлюдов читает не восторг, а скрытое презрение, недоверие и недовольство. Подобно Катюше, народ не дает барину удовольствия почувствовать себя благодетелем.

Возвращаясь в столицу, Нехлюдов испытывает уже стыд за себя самого, за умиление своей собственной добродетелью. Наступает новый этап в духовном воскресении героя. Он изживает в себе господский, барский эгоизм. Прежде Нехлюдов только умилялся своим благородством перед Катюшей Масловой, сама же Катюша была лишь безличным существом для приложения его благородных чувств. За собой Нехлюдов не видел трагедии Катюши, не чувствовал ее боли, ее страдания. Теперь же "он увидел только то, что он сделал с душой этой женщины".

Постепенно личный стыд перед Катюшей превращается у Нехлюдова в стыд перед массой безвинно осуждаемых и угнетаемых людей. Стыд за себя перерастает в стыд за людей его круга, за всю касту господ, к которой он принадлежит: "Начав обвинять себя в том, что было с Масловой, он обвинял себя и во всех тех жестокостях, которые, как он узнал теперь, совершались... во всех тех домах России, где одни люди мучили других".

Нехлюдов начинает понимать явную невозможность же-нитьбой на Катюше искупить свою вину, ибо его вина - частица общей вины всего сословия, всех людей его круга. Совесть Нехлюдова лишь тогда успокоится, когда будут устранены коренные противоречия современного общественного устройства. В романе развертывается беспримерная критика государственного бюрократического аппарата, суда, церкви, экономического неравенства. Толстой подводит читателя к выводу о неизбежности коренного преобразования всей русской жизни.

Однако в споре о путях грядущего обновления зашедшей в тупик цивилизации Толстой отвечал революционерам решительным "нет!". Не случайно и в "Воскресении" революционеры - духовно ограниченные люди. В финале романа утверждается мечта Толстого о бескровной и ненасильственной "революции" на путях нравственного воскресения нации, духовного прозрения ее. В Сибири Нехлюдов открывает Евангелие и читает пять спасительных заповедей из Нагорной проповеди Иисуса Христа.

Уход и смерть Л

Н. Толстого. В последние годы жизни Толстой нес тяжкий крест напряженной душевной работы. Сознавая, что "вера без дела мертва есть", он пытался согласовать свое учение с тем образом жизни, который вел сам и которого придерживалась его семья. В дневнике от 2 июля 1908 года он записал: "Приходили в голову сомнения, хорошо ли делаю, что молчу, и даже не лучше ли было бы мне уйти, скрыться. Не делаю этого преимущественно потому, что это для себя, для того; чтобы избавиться от отравленной со всех сторон жизни. А я верю, что это-то перенесение этой жизни и нужно мне". Однажды, возвращаясь с одинокой прогулки в лесах, Толстой с радостным, вдохновенным лицом обратился к своему другу В. Г. Черткову: "А я много и очень хорошо думал. И мне стало так ясно, что когда стоишь на распутьи и не знаешь, как поступить, то всегда следует отдавать предпочтение тому решению, в котором больше самоотречения".

Oн сознавал, какие неприятности родным и близким доставит его уход из Ясной Поляны, и ради любви к жене и детям, не вполне разделявшим его религиозное вероучение, Толстой смирялся, жертвовал личными потребностями и желаниями. Именно самоотвержение заставляло его терпеливо сносить тот яснополянский быт, который во многом расходился с его убеждениями. Надо отдать должное и жене Толстого Софье Андреевне, которая с пониманием и терпением старалась относиться к его духовным иска-ниям и, в меру своих сил, пыталась смягчить остроту его переживаний.

Но чем быстрее шли к закату его дни, тем мучительнее сознавал он всю несправедливость, весь грех барской жизни среди окружавшей Ясную Поляну бедности. Он страдал от сознания фальшивого положения перед крестьянами, в которое ставили его внешние условия жизни. Он знал, что большинство его учеников и последователей с осуждением относились к "барскому" образу жизни своего учителя. 21 октября 1910 года Толстой сказал своему другу, крестьянину М. П. Новикову: "Я ведь от вас никогда не скрывал, что я в этом доме киплю, как в аду, и всегда думал и желал уйти куда-нибудь в лес, в сторожку, или на деревню к бобылю, где мы помогали бы друг другу. Но Бог не давал мне силы порвать с семьей, моя слабость, может быть, грех, но я для своего личного удовольствия не мог заставить страдать других, хотя бы и семейных".

От всякой собственности лично для себя Толстой отказался еще в 1894 году, поступив так, как будто он умер, и предоставил владение всей собственностью жене и детям. Теперь его мучил вопрос, не совершил ли он ошибку, передав землю наследникам, а не местным крестьянам. Современники вспоминали, как горько рыдал Толстой, случайно наткнувшись на конного объездчика, тащившего застигнутого в господском лесу яснополянского старика-крестьянина, которого он хорошо знал и уважал.

Отношения Льва Николаевича с домашними особенно обострились, когда писатель официально отказался от гонораров за все свои сочинения, написанные им после духовного перелома.

Все это заставляло Толстого все более и более склоняться к тому, чтобы уйти. Наконец, в ночь с 27 на 28 октября 1910 года он тайно покинул Ясную Поляну в сопровождении преданной ему дочери Александры Львовны и доктора Душана Маковицкого. В дороге он простудился и заболел воспалением легких. Пришлось сойти с поезда и остановиться на станции Астапово Рязанской железной дороги. Положение Толстого с каждым часом ухудшалось. В ответ на хлопоты прибывших родных умирающий Толстой произнес: "Нет, нет. Только одно советую помнить, что на свете есть много людей, кроме Льва Толстого, а вы смотрите на одного Льва".

"Истина... Я люблю много... как они..." - это были его последние слова писателя, сказанные 7 (20) ноября 1910 года.

Вот что писал об уходе Толстого В. Г. Чертков: "У Толстого все было самобытно и неожиданно. Таковой должна была быть и обстановка его кончины. При тех обстоятельствах, в которые он был поставлен и при той удивительной чуткости и отзывчивости к получаемым впечатлениям, которые отличали его исключительную природу,- ничего другого не могло и не должно было случиться, как именно то, что произошло. Случилось как раз то, что соответствовало и внешним обстоятельствам и внутреннему душевному облику именно Льва Николаевича Толстого. Всякая другая развязка его семейных отношений, всякие другие условия его смерти, как бы ни соответствовали они тем или иным традиционным шаблонам, были бы в данном случае ложью и фальшью. Лев Николаевич ушел и умер без приподнятой сентиментальности и чувствительных фраз, без громких слов и красивых жестов,- ушел и умер, как жил,- правдиво, искренно и просто. И лучшего, более подходящего конца для его жизни нельзя было придумать; ибо именно этот конец был естественным и неизбежным".

Вопросы и задания: Почему Толстой на всю жизнь запомнил детскую игру в "муравейных братьев"? Как сказалась христианская семейная атмосфера и русские традиции дома Толстых в произведениях писателя? Какие уроки отроческих и юных лет нашли отражение в творчестве Толстого? Как повлияла на Толстого служба на Кавказе? К каким открытиям в душевной жизни человека пришел Толстой в повести "Детство"? В чем видит писатель преимущество детского мировосприятия? Как изменились взгляды Толстого в период Крымской войны? Почему "Севастопольские рассказы" можно считать вступлением к "Войне и миру"? Что такое "диалектика души" и как она переходит в "диалектику характера"? Как связана "диалектика души" с основами мировоззрения Толстого? Какова творческая история "Войны и мира"? Почему Толстой начал роман-эпопею с 1856 года, а затем перенес действие к 1805 году? Почему "Войну и мир" называют романом-эпопеей? Что отличает "Войну и мир" от эпических замыслов западноевропейских писателей? В чем особенность связи "частного" и "исторического" в романе-эпопее? Каковы особенности композиции "Войны и мира"? Как вы понимаете внефабульные художественные связи в книге? Чем отличается "толпа" от "народа" в "Войне и мире"? Почему Наполеон является ставленником "толпы", а Кутузов - "народа"? Как полководческая деятельность Кутузова отвечает формуле Толстого "и нет величия там, где нет простоты, добра и правды"? Чем близки и чем далеки друг от друга Андрей Болконский и Пьер Безухов?

Как изменяется характер князя Андрея от Аустерлица до Бородинского сражения? Почему трагически обречена любовь Наташи к князю Андрею? Случайно ли погибает в 1812 году князь Андрей, а Пьер выносится в жизнь войною? Какую роль в судьбе Пьера играет участие в Бородинском сражении и общение с Платоном Каратаевым? Чем каратаевская любовь к жизни отличается от любви князя Андрея? Что отличает Наташу Ростову от интеллектуальных героев романа-эпопеи? В чем ее преимущества и недостатки? Каков смысл эпилога в "Войне и мире"? Как достигается в романе "Анна Каренина" единство двух сюжетных линий - Анны и Левина? Какие перемены совершаются в художественном методе Толстого от "Войны и мира" до "Анны Карениной"? В чем суть трагедии Анны Карениной? Изложите основы религиозно-этического учения Толстого Как освещает Толстой духовную смерть и воскресение Дмитрия Нехлюдова? Каковы причины ухода Толстого из Ясной Поляны?

Список литературы

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://lib.ru/