Сборник рефератов

Быть женщиной (по роману Б. Ёсимото «Кухня»)

Быть женщиной (по роману Б. Ёсимото «Кухня»)

Быть женщиной (по роману Б. Ёсимото «Кухня»)

К.Л. Сумкина

Так случилось, что выстраивание берущей истоки в пространстве социального и в нем же раскрывающейся феминности девушки по имени Микагэ Сакураи является одним из центральных событий романа.

Итак, чем собственно занимается героиня? Сначала следует прояснить, каково отношение женского и мужского, поскольку внутри этого отношения и совершается выбор. Для западной цивилизации характерна, во-первых, бинарная оппозиция феминного и маскулинного, а во-вторых, наличие разрыва между ними. Иными словами, менее мужественный мужчина приближается не к более женственному, а, скорее, к нейтрально-бесполому существу, любые отношения мужчины и женщины содержат элемент вражды-противостояния. Ситуацию, свойственную восточной культуре, можно пояснить с помощью отрывка из трактата Чжоу Дуньи «Объяснение чертежа Великого предела»: «Великий предел приходит в движение, и порождается ян. Движение доходит до предела и наступает покой. В покое рождается инь. Покой доходит до предела, и снова наступает движение. Так, то движение, то покой являются корнем друг друга. <…> Ян превращает, инь соединяет — происходит рождение воды, огня, дерева, металла, почвы. <…> Но пять стихий, это только инь и ян, инь и ян — это только Великий предел, а Великий предел коренится в Беспредельном!» Таким образом, феминность прорастает из маскулинности, и наоборот. Они образуют взаимопереходы и в сочетании дают различную степень выраженности бытия-мужчиной и бытия-жещиной. Так, рядом с гипертрофированно женственным (эмоциональным и чувствительным) трансвеститом Микагэ чувствует себя почти мужчиной (и это ей не нравится). Впрочем, подобный переход осуществляется через разрушение того,

что предшествовало: Эрико рождается в Юдзи Танабэ, когда болезнь любимой жены сделала смерть частью его жизни и пришли одиночество и отчаянье.

Микагэ нет необходимости выбирать, кем ей быть, но ее феминность должна, как молодая луна, достигнуть полноты сияющего совершенства. Постепенное отдаление — погружение в пустоту, шаг за шагом (смерть родителей, дедушки, а потом и бабушки), каждый из которых оставляет все более эфемерные связи с миром и, следовательно, разрушает возможность в нем жить, становится причиной рождения света внутри, света, определяющего путь. «Сколько времени потребовалось, чтобы я поняла, что на темной и печальной горной тропе единственное, что возможно сделать, — самой себе освещать путь? Хотя я росла в атмосфере любви, я всегда чувствовала себя одинокой. Когда-нибудь все исчезнут, растворившись во мраке времени», — говорит Микагэ.

Она начинает созидать себя-мир, плывущий в темном и пустом пространстве. С одержимостью и страстью Микагэ готовит, сливаясь душой с приготовляемыми блюдами и трудясь до тех пор, пока они не станут совершенными. Повторяя раз за разом цикл созидания — разрушения (претворения совершенства — поглощения), вызов для нее, она проживает рождение и смерть, чтобы достичь целостности — своей и, как следствие, мира: «Я повзрослею, в моей жизни многое произойдет, и я много раз буду испивать чашу до дна. Я буду много-много страдать, а потом снова возвращаться на круги своя. Я не потерплю поражения». Темные стороны жизни не отделяются от нее самой. Она плывет в потоке времени и своих сплетенных впечатлений-мыслей-чувствований, путешествуя из одной кухни в другую. В кухне-утробе, кухне-теле и создается совершенный внутренний мир. Дверные проемы и окна комнат не делают их менее закрытыми и не разрушают интимность — теплоту безопасного пространства.

Здесь пространство и время не несут в себе протяженности, а образуют топосы — «места», в которых только и можно встретить Другого и где можно быть вместе, места, сохраняющие память, места, в которых «все приходит на круги своя, как будто что-то возвращается».

Микагэ выбирает тихое сияние идеальной кухни семьи Танабэ, а не лучезарность и «прямолинейность» просторных парков, которые так любит Сотаро, ее бывший возлюбленный. Встретившись, они остаются бесконечно чужими. «Места» в вечности и неизменности дают приют внутреннему времени, времени событийности и коммуникации, возможному только там, где есть жизнь. А вовне — только вечность. Это делает невозможной «одержимость» прошлым или будущим, воспоминаниями или фантазиями. Память возобновляется только с возобновлением пространственного присутствия. Только здесь возможно несоответствие, непонимание — мир снаружи настолько далек и лишен смысла, что становится сновидчески созвучен внутреннему. «Я увидела, как ветер с огромной силой гонит по небу облачные волны. Есть ли в мире что-то печальнее? Ничего подобного нет. Совершено ничего похожего».

Жизненный путь равносилен движению из одного топоса в другой, личная история — нити с узелками-кухнями. «Кухня из сновидений. Сколько еще их у меня будет? В полусне или в реальности. Или в путешествиях. Одна, в толпе, или с кем-то еще. Во всех местах, где я буду жить, меня еще многое ждет». И чем больше узелков, тем ясней, понятней и определенней узор. «Путь всегда определен, но совсем не в фаталистическом смысле. Его естественным образом определяют каждодневное дыхание, взгляды, дни, бегущие один за другим». Это иное пребывание в мире, нежели ускользание в символическое пространство, пространство эквивалентов. Поэтому нет ни долга, ни бога, ни морали, ни планов, ни абстрактных идей — неявленных сущностей — нет разрыва и отчужденности. Каждый миг, достигнув полноты, являет иной, идущий вслед за ним и из него. «Я знаю, каким красивым бывает лунный свет, как глубоко проникает он в душу, когда медленно бредешь в темноте по краю обрыва, потом с облегчением переводишь дух, выйдя на шоссе, и думаешь: все, не могу больше, — и тут вдруг поднимаешь глаза к небу».

Но оказывается, что сияние и забота Эрико, «теплый свет, как бы оставленный ее образом», позволяли Микагэ пребывать в полноте удовлетворенности. Именно из этой полноты приходит новая суть Микагэ, закономерно

разрушая божественную самодостаточность: девушка вдруг начинает готовить как одержимая и через некоторое время покидает дом Танабэ. В темнейший момент нисхождения, когда узнает о смерти Эрико, она переживает состояние распада: все, на чем обычно задерживался взгляд, «начало уноситься ветром и постепенно охлаждаться», а ее собственная энергия настойчиво вырывалась из тела. В человеческой жизни бесконечность воплощается разве что на миг, но этот миг — корень способности творить и переносить «путь в темноте у края обрыва».

Пустота и отделенность изначальны, но им можно противостоять. Через осознание своей ограниченности и заботу. Поскольку: «Тот, кто хочет выстоять в одиночку, должен кого-то воспитывать. Детей, растения… В таком случае понимаешь свою ограниченность. С этого все и начинается». В конечном итоге, претворенное совершенство закрывает шкатулку жизни и выбрасывает ключик в воды вечности. Поэтому у комнаты должно быть окно, даже если в него залетает пыль и мокрый снег, а границы должны быть познаны и разорваны — за ними становится видимым недостижимое и желанное, которое не дает замкнуть круг и таким образом гарантирует пребывание в жизни. Однако сложность в том, что и совершенство, и разомкнутость чреваты бессилием: первое — поскольку ничего не желает, последнее — поскольку желает недостижимого. Что же, остается только сказать как Эрико: «Мир вообще-то существует не ради меня. Поэтому процент выпадающих на долю неприятностей абсолютно не меняется. Не мне решать. Так что лучше раз и навсегда сосредоточиться на других вещах и сделать их безумно светлыми и радостными». Таково выражение феминности, суть которой — быть, а не сражаться, выбирать, а не завоевывать, перебирать пальцами нити с узелками.

Список литературы

[1] Есимото Б. Кухня. СПб., «Амфора», 2002.

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://anthropology.ru/




© 2010 СБОРНИК РЕФЕРАТОВ