Кобылины вели свое происхождение от боярина Андрея Кобылы, родоначальника царской династии Романовых. В имени Сухово-Кобылиных — Кобылинке, Мценского уезда, Тульской губернии, сберегались семейные реликвии, свидетельствовавшие о том, что предки писателя по отцовской линии играли значительную роль еще при дворе Иоана Грозного.

Четырнадцати лет, как явствует из набросков плана задуманных, но так и не написанных Сухово-Кобылиным воспоминаний, он пробовал свои силы в области поэзии и в переводах с французского. Позднее, в Германии, "было написано несколько стихотворений по-немецки, из которых одно было положено на музыку одним товарищем по университету Гефштетером и напечатано было с музыкой в Гейдельберге".

Александр Сухово-Кобылин в отрочестве и юности не избежал и общего для всей семьи увлечения театром. В набросках плана мемуаров упомянуты "посещения оперы в Москве", в детские годы.

Когда Александр, подростком и юношей, мог уже посещать московские театры, на сцене Малого театра часто шли комедии Мольера, состоялись премьеры "Горе от ума" и "Ревизора", "Игроков" и "Женитьбы". Будущий русский комедиограф рано приобщился к драматическому искусству.

Окончив Московский университет, А.В. Сухово-Кобылин "по желанию родителей выехал в Германию в Гейдельбергский университет для дальнейших занятий по философии". Четыре года (1838-1842) провел в Гейдельберге и Берлине, где "увлекся гегелевской философией". Занятия философией всецело поглощали тогда юного Сухово-Кобылина, и впоследствии он вспоминал, что вел "совершенно уединенную и аскетическую жизнь" в Берлине. Он оказался в числе тех "наших соотечественников", которые, по выражению А.И. Герцена, "стояли в умилении... даже перед Вердером и Руге, этими великими бездарностями гегелизма". Кстати, именно Карл Вердер читал в те годы лекции в Берлине и, видимо, прямо был повинен в том увлечении гегельянством, которое сопутствовало Сухово-Кобылину до последних лет его жизни.

В годы юности среди друзей Сухово-Кобылина были светские повесы князья Лев и Сергей Гагарины, авантюрист, игрок и кутила Николай Голохвастов, граф Строганов, князь Лобанов, князь Львов-Зембулатов, братья Черкасские и другие отпрыски известных дворянских семейств, на разный манер прожигавшие жизнь. Вместе с ними "блистал" в свете и Александр Сухово-Кобылин. Сохранились сведения, что в 1834 году Сухово-Кобылин занял первое место в скачках на приз охотников, что он посвящал много времени светским балам, любовным похождениям. Он был очень красив; в его облике находили что-то восточное: смуглый, с большими карими удлиненными глазами, высокого роста, с горделивой осанкой. Не случайно Александр имел репутацию светского льва. В одной из записей дневника, посвященных этой поре, прямо говорится: "Мое волокитство..." Правда, Александр Сухово-Кобылин выделялся из круга "золотой молодежи", с одной стороны, сравнительно меньшей обеспеченностью и родовитостью, а с другой — склонностью к занятиям более серьезным. Время от времени он заставлял себя "бороться против соблазна суеты сует", считал свои научные занятия "собственным сокровищем", всерьез увлекался не только "волокитством", но и математикой, физикой и философией, в то время как интересы остальных сводились к любовным связям, бретерству, лошадям и нарядам. В его письмах проскальзывают такие, например, замечания: "Если вы хотите судить о вещах по существу, то, прежде всего, надо проститься с обществом, которое поставило себе за правило все судить вкривь".

У Сухово-Кобылина до конца его дней висела над кроватью бледная пастель французской работы в золоченой рамке. По свидетельству одного из его собеседников, хорошенькая женщина в светло-русых локонах и с цветком в руке глядела оттуда задумчиво и улыбалась загадочно-грустно.

В 1841 году в Париже Сухово-Кобылин познакомился с молодой француженкой Луизой Симон-Деманш. Ей было немногим больше двадцати лет и отличалась она замечательной красотой. Через 60 лет сам Сухово-Кобылин рассказал об этой встрече В.М. Дорошевичу, который тогда же изложил это воспоминание в печати. "...Дело происходило при крепостном праве. В одном из парижских ресторанов сидел молодой человек, богатый русский помещик А.В. Сухово-Кобылин, и допивал, быть может, не первую бутылку шампанского. Он был в первый раз в Париже, не имел никого знакомых, скучал. Вблизи сидели две француженки: старуха и молодая, удивительной красоты, по-видимому, родственницы. Молодому скучающему помещику пришла в голову мысль завязать знакомство. Он подошел с бокалом к их столу, представился и после тысячи извинений предложил тост: "Позвольте мне, чужестранцу, в вашем лице предложить тост за французских женщин". В то "отжитое время" "русские бояре" имели репутацию. Тост был принят благосклонно, француженки выразили желание чокнуться, было спрошено вино, Сухово-Кобылин присел к их столу, и завязался разговор. Молодая француженка жаловалась, что она не может найти занятий. "Поезжайте для этого в Россию. Вы найдете себе отличное место. Хотите, я вам дам даже рекомендацию. Я знаю в Петербурге лучшую портниху Андрие, первую — у нее всегда шьет моя родня. Она меня знает отлично. Хотите, я вам напишу к ней рекомендательное письмо?" — Сухово-Кобылин тут же в ресторане написал рекомендацию молодой женщине...". Через год они встретились в России. Завязался роман.

Близкий к семье Сухово-Кобылиных Е.М. Феоктистов, впоследствии начальник цензурного управления, в то время студент, служивший учителем у сестры Сухово-Кобылина графини Сальянс, сообщил в своих воспоминаниях следующие сведения об этом романе драматурга. "Еще за несколько лет до того, как познакомился я с ним, он привез из Парижа француженку m-lle Симон, которая страстно его любила. Мне случалось встречаться с ней довольно часто. Она была женщиной уже не первой молодости, но сохранила следы замечательной красоты, не глупая и умевшая держать себя весьма прилично. О такте ее свидетельствует то, что ей удалось снискать расположение всех родственников Кобылина, которые убедились, что ею руководит искреннее чувство, а не какие-нибудь корыстные расчеты. Вполне довольной своей судьбою она не могла быть, потому что Кобылин часто изменял ей, но так как каждые его увлечения длились недолго и он, все-таки возвращался к ней, то после более или менее бурных сцен наступало примирение". В семье Кобылиных Симон-Деманш была действительно принята. Мать Александра Васильевича и другие родственники свидетельствовали официально, что они питали к m-lle Симон искреннюю симпатию и уважение, убедившись в ее бескорыстном чувстве к Александру Васильевичу. Сам Сухово-Кобылин сообщал, что его подруга питала "глубокое уважение и привязанность" к его матери и сестре и была с ними в "близком дружестве".

Ровно восемь лет прожила Луиза Деманш в России. Положение ее было неопределенное, двойственное и странное. Принятая в семье Сухово-Кобылиных, она не считалась его женою и в обществе не могла с ним появляться. "Писала себя вдовою, но была девица". Сухово-Кобылин дал ей капитал на заведение винно-торгового магазина — около 60 тысяч рублей ассигнациями. И вот блистательная парижанка получила тяжеловесное звание "московской купчихи". Мало склонная к коммерческой деятельности, она вела дело без особенного успеха и "по скудости доходов" прекратила его в 1849 году. Винную торговлю заменяет другая лавка на Неглинной, где изящная куртизанка ведала продажей патоки и муки из наследственных вотчин Кобылиных.

"Образ ее жизни, — вспоминал Сухово-Кобылин, — был самый скром ный, уединенный, наполненный домашними занятиями, довольно правильный, при самом малом числе знакомых". Сухово-Кобылин обедал обычно у Деманш, она вела общее хозяйство, закупала провизию, приобретала столовое вино, "разливкою которого она и занималась даже перед последним днем своей жизни..." Общий фон налаженного полусупружеского существования часто омрачался бурными вспышками ревности. Горячая натура Сухово-Кобылина беспрерывно бросала его в новые увлечения, сильно тревожившие его подругу. С годами все реже становились минуты спокойствия и счастья. Один из таких моментов уже в конце сороковых годов запомнился писателю. В дневнике его 16 сентября 1857 года было занесено живое воспоминание о далеком и неоцененном прошлом. "Один только раз в жизни случилось мне вдохнуть в себя эту живую, живящую и полевым ароматом благоухающую атмосферу. Живо и глубоко залегло в глубине воспоминание. Это было в 1848—1849 годах (т.е. мне было или 31 или 32 года), мы были с Луизой в Воскресенском. Был летний день, и начался покос в Пулькове, в Мокром овраге. Мы поехали с нею туда в тележке. Я ходил по покосу, она пошла за грибами. Наступил вечер, парило в воздухе, было мягко, тепло и пахло кошеной травой. Мерно и тихо шуркали косы. Я начал искать ее и невдалеке между двух простых березовых кустов нашел ее на ковре у самовара в хлопотах, чтобы приготовить мне чай и добыть отличных сливок. Солнце было уже низко, прямо против нас. Я сел, поцеловал ее за милые хлопоты и за мысль устроить мне чай. По ее белокурому лицу пробежало вольное ясное выражение, которое говорит, что на сердце страх как хорошо. Я вдохнул в себя и воздух и тишину этой мирной картины и подумал — вот оно где мелькает и вьется, как вечерний туман, это счастье, которое иной едет искать в Москву, другой — в Петербург, третий — в Калифорнию. А оно вот здесь, подле нас вьется каждый вечер, когда заходит и восходит солнце, и вечерний пар оседает на цветы и зелень луговую". Но в то время Сухово-Кобылин недостаточно ощущал и мало ценил свое счастье. В конце сороковых годов он уже охладел к своей верной спутнице.

В 1850 году Сухово-Кобылин начал явно тяготиться своей долголетней связью. Новый роман с блистательной красавицей московского высшего света торопил его ликвидировать затянувшиеся отношения с француженкой. Ему удалось убедить Луизу вернуться во Францию. Поняв всю безнадежность дальнейшей борьбы, молодая женщина, видимо, уступила и готовилась к отъезду. Приближавшийся разрыв она переживала крайне болезненно и мучительно.

К этому времени, по-видимому, относится ряд писем Симон к Кобылину, полных тяжелых упреков и резких обвинений, о которых писатель говорил впоследствии следователям: "Симон-Деманш вообще отличалась живым и вспыльчивым характером и в выражениях своих всегда преувеличивала действительность, но вскоре потом, приходя в себя, примирялась с ней и просила забыть сказанные слова или писанные письма".

Летом и осенью 1850 года происходили бурные сцены, тяжелые объяснения. По свидетельству одной из горничных Деманш Пелагеи Алексеевой, "иногда случалось, что она с Кобылиным что-то крупно говорила, и Кобылин, как бы с сердцем, хлопнет дверью и уйдет". Они все чаще ссорились. Деманш упрекала его увлечением Нарышкиной. По словам кучера, с которым по вечерам часто уезжала Деманш, она все кружилась около дома Нарышкиной, высматривая, не там ли Сухово-Кобылин и где сидит он. О любовной связи Кобылина с Нарышкиной нередко говорила ей и сама Деманш. Разлука, видимо, была делом решенным. "В 1850 году, — рассказывал о героях этой любовной драмы Феоктистов, — одна из любовных его интриг возбудила в ней, между прочим, сильное беспокойство. В это время в московском monde'e засияла новая звезда — Надежда Ивановна Нарышкина, урожденная Кноринг, которая многих положительно сводила с ума; поклонники этой женщины находили в ней прелесть, на мой же взгляд, она далеко не отличалась красотой: небольшого роста, рыжеватая, с неправильными чертами лица, она приковывала, главным образом, какою-то своеобразною грацией, остроумной болтовней, тою самоуверенностью и даже отвагой, которая свойственна так называемым "львицам". Нарышкина страстно влюбилась в Кобылина..."

Есть основание предполагать, что эта женщина не была чужда тщеславия. Уехав через месяц после убийства Симон в Париж, Нарышкина сошлась с братом Наполеона III, герцогом Морни, бывшим одно время послом в Петербурге. Этот виднейший государственный деятель Второй империи был отчасти и драматургом. Первые чтения его водевилей происходили, по словам его биографа, в интимной обстановке, при закрытых дверях, у г-жи Нарышкиной, урожденной баронессы Кноринг.

Нарышкина, по словам биографа Морни, была начитанной, образованной, красивой женщиной с замечательными "ручками и ножками ребенка", весьма ценившей людей и дела театра. Ибо после ее сотрудничества с Морни она вышла замуж за одного из первых мастеров французской сцены — Александра Дюма-сына. Французскому биографу осталось неизвестным, что в ряду поклонников Нарышкиной находился также один из первых мастеров русского театра. В то же время желание мучительно ранить соперницу было ей, видимо, весьма свойственно.

Нет основания не доверять в основном рассказу Сухово-Кобылина, переданному нам Дорошевичем. Здесь имеется и такой эпизод. "Сухово-Кобылин безуспешно ухаживал в эту зиму за одной московской аристократкой. В один из вечеров у этой аристократки был бал, на котором присутствовал Сухово-Кобылин. Проходя мимо окна, хозяйка дома увидела при свете костров, которые горели по тогдашнему обыкновению для кучеров, на противоположном тротуаре кутавшуюся в богатую шубу женщину, пристально смотревшую на окна. Дама monde'a узнала в ней Симон-Деманш, сплетни о безумной ревности которой ходили тогда по Москве. Ей пришла в голову женская злая мысль. Она подозвала Сухово-Кобылина, сказала, что ушла сюда, в нишу окна, потому что ей жарко, отворила огромную форточку окна и поцеловала ничего не подозревавшего ухаживателя на глазах у несчастной Симон-Деманш. В тот вечер, вернувшись, Сухово-Кобылин не нашел Симон-Деманш дома..."

Не вызывает сомнений, что Нарышкина страстно влюбилась в Кобылина, и в обществе уже ходили слухи об интимных отношениях, а вскоре эти отношения перестали быть тайной для кого бы то ни было вследствие страшного события: за одной из московских застав, недалеко от кладбища, мадемуазель Симон была найдена убитой. Труп ее нашли с перерезанным горлом и следами жестоких побоев. Следственное мнение склонялось к убийству на почве ревности. Один из современников писал: "7 ноября 1850 года Луиза, застав у Александра Васильевича Нарышкину, оскорбила ее. Вне себя от ярости Сухово-Кобылин ударил ее тяжелым подсвечником и, попав в висок, убил наповал". Споры о виновности или невиновности писателя продолжаются и по сей день. Однако причастность к трагедии Нарышкиной несомненна. Через несколько дней после убийства, в декабре 1850 года, она уехала в Париж.

Правда, была еще одна причина срочного отъезда во Францию "для поправки здоровья" — Надежда Нарышкина ожидала ребенка, отцом которого был Сухово-Кобылин. В 1851 году родилась девочка, которая жила в доме своей матери под именем сироты Луизы Вебер (случайное ли совпадение имен — ведь убитую госпожу Симон тоже звали Луизой!). Кстати, под старость, когда Александра Васильевича мучило одиночество, он обратился к императору Александру III с просьбой об удочерении Луизы. Разрешение было получено. В 1889 году Луиза вышла замуж за графа Исидора Фаллетана, и от их брака родилась дочь Жанна.

...Через девять лет после гибели Симон-Деманш Александр Васильевич женился на француженке Мари де Буглон. Уже через год молодая жена его умерла от туберкулеза. Еще через девять лет, в 1868 году, он женился снова, на англичанке Эмилии Смит; не прошло и года, как его жену унесло в могилу воспаление мозга. С пятидесяти лет Сухово-Кобылин жил уже бобылем, отдавая всю свою нежность единственной дочери Луизе, которую он горячо любил. По-прежнему он уделял много внимания и сил всевозможным хозяйственным заботам: построил в своем имении стеариновый завод, потом торфяной, паточный, сахарный, винокуренный, — но все эти предприятия не оправдывали его ожиданий. Занятия философией отнимали массу времени, но также не приносили настоящего удовлетворения — Сухово-Кобылин то "ссорился с Гегелем", то мирился с ним и ни разу даже не попытался издать свои философские переводы и оригинальные сочинения. Жизнь постепенно отходила в прошлое, он по-стариковски оглядывался: "Сколько событий, катастроф, забот, огорчений, планов, превратившихся в дым, и действительно существовавшего, но исчезнувшего навеки. Я погружен в свои бумаги по самое горло, переношусь в это прошлое, которое часто представляется настоящим". Эти горькие строки написаны в 1896 году, за семь лет до смерти.

Список литературы

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.suhovokobilin.org.ru/